Твоя мать трахается. Твоя мать трахается с друзьями твоего отца, а твой отец трахается со своими пациентками, ну и что?
У Габриэлы был растерянный вид, ее невинная игра под названием «давай трахнемся» явно затянулась.
Скажи, Габриэла: «Я хочу трахаться».
Нет ответа. Габриэла продолжала молча сидеть. Я постарался сдержать свое раздражение.
Слушай, Габриэла, я думал, ты современная девушка. Что тебя смущает, слово «трахаться»? Хорошо. Давай назовем это иначе. Пусть будет «совокупляться». Тебе нравится совокупляться? На мой взгляд, это больше подходит для лошадей, ты не находишь? «Вставить». Вставить – хорошее слово. Ну, давай, я хочу услышать, как ты сама это скажешь. Но Габриэла упорно глядела в пол. А-а, понятно, ты предпочитаешь «заняться сексом». Ну что ж, давай займемся сексом. Оленье словечко. Все наполовину. Какое-то оно недоделанное. У меня такое впечатление, что твои приятели не любят трахаться, они любят заниматься сексом, они залезают на тебя, брызжут спермой и отваливают, по-моему, так не трахаются, как ты считаешь, Габриэла?
Лицо ее было серьезно.
Ну, давай же, Габриэла, я хочу услышать, как ты скажешь: «Трахни меня. Трахни меня, Майкел. Засунь свою здоровую дубину мне между ног». Вспомни про кокаин, Габриэла.
Она прошептала одними губами, но я услышал: «Трахни меня». Что? спросил я. Что ты сказала? Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул? Да, ответила она. Тогда говори громче, приказал я. Хочу, сказала она. Говори все полностью: «Я хочу, чтобы ты меня трахнул». Я хочу, чтобы ты меня трахнул, повторила она. А-а, ну теперь понятно, сказал я, раздевайся и ложись на кровать. Она разделась догола, легла. Фигурка у нее была аппетитная, трахаться с ней было бы одно удовольствие. Раздвинь ноги, сказал я. Она раздвинула ноги.
Проблема в том, Габриэла, что сегодня мне не хочется трахаться, сказал я, развернулся и вышел.
Габриэла так и осталась лежать на кровати с раздвинутыми ногами. Подумать только, ведь из-за этой коровы я застрелил человека.
Едва завидев меня, доктор Карвалью вскочил с кровати и попытался дотянуться до телефона. Я опередил его и выдернул шнур из розетки. Жена его была в душе, я слышал, как льется вода. Майкел, произнес он, спокойно. Не делай резких движений. Резких движений не надо делать, когда переходишь улицу, ответил я, а я не собираюсь переходить на другую сторону. Доктор Карвалью метался, прихрамывая, из угла в угол, пижама у него была белая. Снимите пижаму, сказал я, поднимая пистолет, я не хочу запачкать ее кровью, как-то жалко. Приятно было смотреть на доктора Карвалью – голого, хромого, с отвисшим пузом, готового обделаться от страха – очень приятно было смотреть. Я прицелился и выстрелил ему прямо в набитый дерьмом живот.
40
Машина была угнанная, Энох постарался. Мы мчались все дальше на юг. Никакого конкретного маршрута у нас не было. Мы провели за рулем всю ночь. Когда забрезжил рассвет, мы остановились в каком-то захолустном городке, попавшемся нам по дороге. Перекусили в закусочной. Поведение хозяина забегаловки показалось Эноху странным. Может, он узнал нас? Вряд ли, ответил я. Просто у всех деревенских жителей выражение лица, как у круглых идиотов. Мы покрутились по окрестностям и нашли заброшенное здание, городскую богадельню. Там еще сохранилась надпись «Приют святого Франциска». Спрятали машину. Ты с ума сошел, сказал Энох, глядя, как я достаю из багажника бутылку водки. Что ты собираешься с ней делать? Нам нельзя пить. И спать тоже нельзя.
Я открыл бутылку, мне нужно было успокоиться, я думал об Эрике, вспоминал, как она учила меня танцевать, вскоре после того, как Кледир умерла. Давай, сказала Эрика, я тебя научу, но ты должен расслабиться, ты очень зажат. Ну же, расслабь плечи, рок, сказала она, это быстрая музыка, это тебе не два прихлопа – раз, два прихлопа – два, танцуй как танцуется. Не виляй бедрами, это не самба, ради Бога, не виляй бедрами, ты же знаешь, я терпеть не могу самбу. Я не хотел танцевать, я легонько толкнул Эрику, и она упала на кровать. Я упал сверху, мы начали целоваться. Слушай, Майкел, сказала она, я вот все думаю, неужели всегда так будет, наша любовь, наше желание завалиться в постель, неужели это никогда не пройдет, и я никогда не стану тебе противна?
Но Энох не давал разгуляться моей фантазии, он хотел поговорить. Ему было страшно. Как ты думаешь, они нас поймают? спросил он.
Иногда мне кажется, ответил я, что мир гонится за человеком, человек гонится за Богом, а Бог гонится за миром, вот такой хоровод получается, ты не находишь?
Но Энох не умел беседовать, мне пришлось разговаривать с самим собой. Замкнутые круги бывают разные, произнес я вслух, в них могут попадать и другие вещи. Больше я Эноху ничего не говорил, даже не знаю, зачем я и это-то сказал. Это меня больше не интересовало, это – чужое, а на чужих мне было плевать. На все человечество плевать. Пусть хоть весь мир катится в задницу. Я хотел пить водку, думать об Эрике и как можно быстрее добраться до Аргентины.
Если бы Эрика была сейчас со мной, она бы сказала: Не надо было тебе оставаться, здесь тебя могут прижать.
Эрика, я так много хочу сказать тебе. Очень много. Помнишь камикадзе? Ну так вот, когда человеку дают полизать собственную славу, он перестает быть самим собой. Как только ты становишься знаменит, твоя собственная слава заставляет тебя верить в то, что говорят о тебе другие. Ты ступаешь в эту голубую долину и начинаешь скользить по этой голубой грязи, ты летишь вниз по склону, все ниже и ниже, пока не влетаешь головой в дерьмо. Со мной произошло именно это. Не буду врать, что я долго не понимал этого. Я это сразу понял, в первый же день, и, если говорить откровенно, с каждым днем это становилось все яснее. Я понимал, но делал все, чтобы забыть об этом на следующий же день, вот в чем дело. Успех, Эрика, это чистая арифметика, и вечно он длиться не может. У успеха много обратных сторон, одна из них – это падение, это, пожалуй, самая главная его обратная сторона, если другие увидят, что ты поднялся на гребне успеха, то они обязательно захотят, чтобы ты рухнул в пропасть. Причем ты должен падать медленно, ведь они хотят продлить себе удовольствие. Они хотят, чтобы твои дела пошли не так гладко, хотят, чтобы ты начал пить и употреблять наркотики. И очень хорошо, если у тебя начнутся трения с полицией все из-за тех же наркотиков. Они хотят, чтобы ты то и дело был вынужден ложиться в психиатрическую клинику. Они ее называют «реабилитационным центром». Им это нравится не потому, что ты пытаешься выкарабкаться из этого дерьма, а потому, что у них появляется возможность посочувствовать тебе. Сострадание для них самая приятная вещь. И тебе приходится все это делать. Это – обратная сторона успеха. А в конце концов тебе придется наложить на себя руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
У Габриэлы был растерянный вид, ее невинная игра под названием «давай трахнемся» явно затянулась.
Скажи, Габриэла: «Я хочу трахаться».
Нет ответа. Габриэла продолжала молча сидеть. Я постарался сдержать свое раздражение.
Слушай, Габриэла, я думал, ты современная девушка. Что тебя смущает, слово «трахаться»? Хорошо. Давай назовем это иначе. Пусть будет «совокупляться». Тебе нравится совокупляться? На мой взгляд, это больше подходит для лошадей, ты не находишь? «Вставить». Вставить – хорошее слово. Ну, давай, я хочу услышать, как ты сама это скажешь. Но Габриэла упорно глядела в пол. А-а, понятно, ты предпочитаешь «заняться сексом». Ну что ж, давай займемся сексом. Оленье словечко. Все наполовину. Какое-то оно недоделанное. У меня такое впечатление, что твои приятели не любят трахаться, они любят заниматься сексом, они залезают на тебя, брызжут спермой и отваливают, по-моему, так не трахаются, как ты считаешь, Габриэла?
Лицо ее было серьезно.
Ну, давай же, Габриэла, я хочу услышать, как ты скажешь: «Трахни меня. Трахни меня, Майкел. Засунь свою здоровую дубину мне между ног». Вспомни про кокаин, Габриэла.
Она прошептала одними губами, но я услышал: «Трахни меня». Что? спросил я. Что ты сказала? Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул? Да, ответила она. Тогда говори громче, приказал я. Хочу, сказала она. Говори все полностью: «Я хочу, чтобы ты меня трахнул». Я хочу, чтобы ты меня трахнул, повторила она. А-а, ну теперь понятно, сказал я, раздевайся и ложись на кровать. Она разделась догола, легла. Фигурка у нее была аппетитная, трахаться с ней было бы одно удовольствие. Раздвинь ноги, сказал я. Она раздвинула ноги.
Проблема в том, Габриэла, что сегодня мне не хочется трахаться, сказал я, развернулся и вышел.
Габриэла так и осталась лежать на кровати с раздвинутыми ногами. Подумать только, ведь из-за этой коровы я застрелил человека.
Едва завидев меня, доктор Карвалью вскочил с кровати и попытался дотянуться до телефона. Я опередил его и выдернул шнур из розетки. Жена его была в душе, я слышал, как льется вода. Майкел, произнес он, спокойно. Не делай резких движений. Резких движений не надо делать, когда переходишь улицу, ответил я, а я не собираюсь переходить на другую сторону. Доктор Карвалью метался, прихрамывая, из угла в угол, пижама у него была белая. Снимите пижаму, сказал я, поднимая пистолет, я не хочу запачкать ее кровью, как-то жалко. Приятно было смотреть на доктора Карвалью – голого, хромого, с отвисшим пузом, готового обделаться от страха – очень приятно было смотреть. Я прицелился и выстрелил ему прямо в набитый дерьмом живот.
40
Машина была угнанная, Энох постарался. Мы мчались все дальше на юг. Никакого конкретного маршрута у нас не было. Мы провели за рулем всю ночь. Когда забрезжил рассвет, мы остановились в каком-то захолустном городке, попавшемся нам по дороге. Перекусили в закусочной. Поведение хозяина забегаловки показалось Эноху странным. Может, он узнал нас? Вряд ли, ответил я. Просто у всех деревенских жителей выражение лица, как у круглых идиотов. Мы покрутились по окрестностям и нашли заброшенное здание, городскую богадельню. Там еще сохранилась надпись «Приют святого Франциска». Спрятали машину. Ты с ума сошел, сказал Энох, глядя, как я достаю из багажника бутылку водки. Что ты собираешься с ней делать? Нам нельзя пить. И спать тоже нельзя.
Я открыл бутылку, мне нужно было успокоиться, я думал об Эрике, вспоминал, как она учила меня танцевать, вскоре после того, как Кледир умерла. Давай, сказала Эрика, я тебя научу, но ты должен расслабиться, ты очень зажат. Ну же, расслабь плечи, рок, сказала она, это быстрая музыка, это тебе не два прихлопа – раз, два прихлопа – два, танцуй как танцуется. Не виляй бедрами, это не самба, ради Бога, не виляй бедрами, ты же знаешь, я терпеть не могу самбу. Я не хотел танцевать, я легонько толкнул Эрику, и она упала на кровать. Я упал сверху, мы начали целоваться. Слушай, Майкел, сказала она, я вот все думаю, неужели всегда так будет, наша любовь, наше желание завалиться в постель, неужели это никогда не пройдет, и я никогда не стану тебе противна?
Но Энох не давал разгуляться моей фантазии, он хотел поговорить. Ему было страшно. Как ты думаешь, они нас поймают? спросил он.
Иногда мне кажется, ответил я, что мир гонится за человеком, человек гонится за Богом, а Бог гонится за миром, вот такой хоровод получается, ты не находишь?
Но Энох не умел беседовать, мне пришлось разговаривать с самим собой. Замкнутые круги бывают разные, произнес я вслух, в них могут попадать и другие вещи. Больше я Эноху ничего не говорил, даже не знаю, зачем я и это-то сказал. Это меня больше не интересовало, это – чужое, а на чужих мне было плевать. На все человечество плевать. Пусть хоть весь мир катится в задницу. Я хотел пить водку, думать об Эрике и как можно быстрее добраться до Аргентины.
Если бы Эрика была сейчас со мной, она бы сказала: Не надо было тебе оставаться, здесь тебя могут прижать.
Эрика, я так много хочу сказать тебе. Очень много. Помнишь камикадзе? Ну так вот, когда человеку дают полизать собственную славу, он перестает быть самим собой. Как только ты становишься знаменит, твоя собственная слава заставляет тебя верить в то, что говорят о тебе другие. Ты ступаешь в эту голубую долину и начинаешь скользить по этой голубой грязи, ты летишь вниз по склону, все ниже и ниже, пока не влетаешь головой в дерьмо. Со мной произошло именно это. Не буду врать, что я долго не понимал этого. Я это сразу понял, в первый же день, и, если говорить откровенно, с каждым днем это становилось все яснее. Я понимал, но делал все, чтобы забыть об этом на следующий же день, вот в чем дело. Успех, Эрика, это чистая арифметика, и вечно он длиться не может. У успеха много обратных сторон, одна из них – это падение, это, пожалуй, самая главная его обратная сторона, если другие увидят, что ты поднялся на гребне успеха, то они обязательно захотят, чтобы ты рухнул в пропасть. Причем ты должен падать медленно, ведь они хотят продлить себе удовольствие. Они хотят, чтобы твои дела пошли не так гладко, хотят, чтобы ты начал пить и употреблять наркотики. И очень хорошо, если у тебя начнутся трения с полицией все из-за тех же наркотиков. Они хотят, чтобы ты то и дело был вынужден ложиться в психиатрическую клинику. Они ее называют «реабилитационным центром». Им это нравится не потому, что ты пытаешься выкарабкаться из этого дерьма, а потому, что у них появляется возможность посочувствовать тебе. Сострадание для них самая приятная вещь. И тебе приходится все это делать. Это – обратная сторона успеха. А в конце концов тебе придется наложить на себя руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51