— Совсем даже не нравится! Никак от нас не отцепятся, свиньи красные! Вот увидите! Готовят нам очередную гадость!
— А может, это просто вызов, что-то вроде бахвальства, с досады? — робко предположила Матильда. — Ведь точно известно, что генерал Вольф отвел войска из Бопора и даже с острова Орлеан, чтобы собрать их на косе Леви… да и зима наступает!
— М-да! Может, вы и правы, но мне все-таки это не нравится… И скажи-ка, мальчик, Вергор-то хоть сделал что-нибудь?
— Мне показалось, что он этого совсем не ожидал, — сказал Гийом, складывая пух в полотняный мешок. — Он приказал вновь закрыть вход и подняться на укрепления…
— Он сделал выстрел из пушки? Хоть один?
— Н-нет. Все равно было слишком поздно…
— .. А корабль даже и не заметил?.. Никогда ничего не видит, мерзавец! Кроме того что ему выгодно! Уж не готовит ли он нам сюрприз, сидя вот так, у нас под носом?
— Что вы хотите этим сказать? — тихо промолвила Матильда. — Мне часто казалось, что он глуп и неуклюж…
Тавернье ударил кулаком по каменному очагу, не почувствовав ни малейшей боли.
— Преступник! Убийца!.. Вот кто он на самом деле, и никто меня не переубедит…
Никто и не собирался этого делать. Матильда накалывала гуся на вертел, и в комнате установилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием охапки тонких еловых веток, подброшенных в огонь, да тиканьем больших настенных часов с маятником, висевших у окна. Гийом тоже умолк. Было явно не время заводить разговор об отъезде женщин Вергора! От одного их имени Адам Тавернье впадал в крайнее беспокойство, и никто не мог его в этом упрекнуть: ненависть его была такой, которая не угасает никогда.
Фермер этот был из Акадии — страны, при одном упоминании о которой у канадцев даже по прошествии четырех лет все еще от ужаса пробегали мурашки по коже. В 1755 году, устав от военных неудач на западе и на юге Новой Франции, англичане и американцы решили компенсировать их, прогнав из этих краев мирных земледельцев Акадии, которые и не помышляли ни о чем ином, как сделать плодородными простиравшиеся с востока земли, и это им прекрасно удавалось. В июне две тысячи вооруженных ополченцев и солдат регулярной армии Англии, Новой Шотландии и Массачуссетса под командованием полковника Монктона без малейшего труда завладели фортом Босежур, прикрывавшим в некотором роде вход в страну. Человека, сдавшего его без боя, звали Луи Вергор дю Шамбон.
Последствия были ужасны; через несколько недель около шести с половиной жителей городов Босежур, Гран-Прэ, Аннаполис и Пизикуид силой заставили покинуть свои дома и принадлежавшие им земли, согнали, как скотину, на прибрежную полосу, в основном в Гран-Прэ, не разрешив взять с собой ничего, кроме узелка с пожитками. Сотнями их загоняли в вонючие суда, в которых до этого перевозили рабов, и переправляли в принадлежавшие Англии американские колонии, жители которых забрасывали их камнями и прогоняли прочь.
Тех, кто пытался оказать сопротивление, расстреливали. Именно это произошло с Адамом Тавернье. Его приняли за мертвого (что, впрочем, было недалеко от истины), но он видел, как его жену и дочь погрузили на одно из этих отвратительных суденышек. Перегруженный корабль порывом ветра снесло на первую же скалу, он разбился и затонул на глазах у собравшихся на берегу захватчиков, которые и пальцем не пошевелили, чтобы спасти терпящих бедствие людей.
С приходом ночи обезумевшему от отчаяния Адаму удалось собрать оставшиеся силы, украсть лодку и выйти в море. Он плохо представлял себе, куда плыл, неотступно думая лишь об одном: как можно дальше уйти от земли, которую жестокость англичан превратила в проклятое место… К концу второго дня он потерял сознание, лежа на дне лодки, предоставленной рифам и китам. По крайней мере, он больше не ощущал страданий…
Очнулся он в индейской хижине, наполненной дымом. Какой-то человек ухаживал за ним. Это был Конока: ангел хранитель Адама доставил его в племя абенаков.
Там он был принят чрезвычайно радушно. Наступала зима, сжимая в холодных объятиях людей и животных. Переносить ее в индейском селении было тяжелее, чем в доме, и все же спасенный обрел в вигваме Коноки тепло и пищу, это позволило ему не только восстановить заметную долю былой силы, но и получше узнать краснокожих: их образ мыслей помог ему пережить первые мучительные месяцы. От них он научился тому, что любой «воин», даже если ему кажется, что он остался один на всей земле, должен оставаться на ногах и твердо идти навстречу своей судьбе, какой бы она ни была».
Лишь только растаял снег, возвещая о наступлении весны, Адам объявил о своем отъезде. Хорошенько подумав, он наконец принял решение: вернуться к своим братьям и постараться им помочь. Там у него остался единственный друг, в ком он по-прежнему был уверен: доктор Тремэн, которого он знал много лет, так как не раз принимал его у себя в Босежуре во время его переездов. Он собирался разыскать его в Квебеке и верил, что тот никогда его не предаст.
Когда он уже был готов к отъезду, Конока решил его сопровождать: он был по-особому, молчаливо предав Тавернье. К тому же он боялся, хотя и не говорил об этом, что спасенный им человек недостаточно окреп для одинокого длинного путешествия перед лицом подстерегавших его на пути опасностей и воинственных индейских племен.
Все произошло как нельзя лучше. Гийом Тремэн встретил Адама Тавернье как несчастного брата. Он сразу предложил ему ферму На Семи Ветрах, так как арендовавший ее молодой человек собирался жениться и уехать в Труа-Ривьер. Тогда Конока заявил, что если в нем есть нужда, он готов помогать своему белому брату.
К несчастью, Адам вскоре узнал о том, что семья Вергора живет неподалеку. Наступил трудный период. Во всех своих несчастьях и выпавших на его долю страданиях Адам винил глупого Вергора. Вот почему, прежде чем окончательно обосноваться в доме На Семи Ветрах, Тремэн взял со своего гостя слово ничего не предпринимать против капитана. Так как это означало бы погубить не только его самого, но и дом, а возможно, и всю семью…
Действительно, бывший начальник форта Босежур пользовался полным покровительством интенданта Бито. Говорили даже, что в то время, когда он свирепствовал в Акадии, он получил от Бито такую ободрительную записку: «Пользуйтесь, мой дорогой Вергор, своим положением; делайте что хотите, вы имеете на то полное право, и тогда вы приедете ко мне во Францию и купите имение недалеко от моего!» Впрочем, где Биго, там и Бодрей, а немилость губернатора бывала страшной.
Адам дал обещание, так как был предан тому, кто предоставил ему кров и подобие семейного уюта, однако ненависть его, постоянно подогреваемая, не становилась от этого слабее. В душе он в равной степени ненавидел не только капитана и Биго, но еще и некоего господина де Вольтера — остряка, перед которым якобы заискивали во всех салонах — за то, что, узнав в 1756 году о землетрясении в Лиссабоне, тот осмелился написать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— А может, это просто вызов, что-то вроде бахвальства, с досады? — робко предположила Матильда. — Ведь точно известно, что генерал Вольф отвел войска из Бопора и даже с острова Орлеан, чтобы собрать их на косе Леви… да и зима наступает!
— М-да! Может, вы и правы, но мне все-таки это не нравится… И скажи-ка, мальчик, Вергор-то хоть сделал что-нибудь?
— Мне показалось, что он этого совсем не ожидал, — сказал Гийом, складывая пух в полотняный мешок. — Он приказал вновь закрыть вход и подняться на укрепления…
— Он сделал выстрел из пушки? Хоть один?
— Н-нет. Все равно было слишком поздно…
— .. А корабль даже и не заметил?.. Никогда ничего не видит, мерзавец! Кроме того что ему выгодно! Уж не готовит ли он нам сюрприз, сидя вот так, у нас под носом?
— Что вы хотите этим сказать? — тихо промолвила Матильда. — Мне часто казалось, что он глуп и неуклюж…
Тавернье ударил кулаком по каменному очагу, не почувствовав ни малейшей боли.
— Преступник! Убийца!.. Вот кто он на самом деле, и никто меня не переубедит…
Никто и не собирался этого делать. Матильда накалывала гуся на вертел, и в комнате установилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием охапки тонких еловых веток, подброшенных в огонь, да тиканьем больших настенных часов с маятником, висевших у окна. Гийом тоже умолк. Было явно не время заводить разговор об отъезде женщин Вергора! От одного их имени Адам Тавернье впадал в крайнее беспокойство, и никто не мог его в этом упрекнуть: ненависть его была такой, которая не угасает никогда.
Фермер этот был из Акадии — страны, при одном упоминании о которой у канадцев даже по прошествии четырех лет все еще от ужаса пробегали мурашки по коже. В 1755 году, устав от военных неудач на западе и на юге Новой Франции, англичане и американцы решили компенсировать их, прогнав из этих краев мирных земледельцев Акадии, которые и не помышляли ни о чем ином, как сделать плодородными простиравшиеся с востока земли, и это им прекрасно удавалось. В июне две тысячи вооруженных ополченцев и солдат регулярной армии Англии, Новой Шотландии и Массачуссетса под командованием полковника Монктона без малейшего труда завладели фортом Босежур, прикрывавшим в некотором роде вход в страну. Человека, сдавшего его без боя, звали Луи Вергор дю Шамбон.
Последствия были ужасны; через несколько недель около шести с половиной жителей городов Босежур, Гран-Прэ, Аннаполис и Пизикуид силой заставили покинуть свои дома и принадлежавшие им земли, согнали, как скотину, на прибрежную полосу, в основном в Гран-Прэ, не разрешив взять с собой ничего, кроме узелка с пожитками. Сотнями их загоняли в вонючие суда, в которых до этого перевозили рабов, и переправляли в принадлежавшие Англии американские колонии, жители которых забрасывали их камнями и прогоняли прочь.
Тех, кто пытался оказать сопротивление, расстреливали. Именно это произошло с Адамом Тавернье. Его приняли за мертвого (что, впрочем, было недалеко от истины), но он видел, как его жену и дочь погрузили на одно из этих отвратительных суденышек. Перегруженный корабль порывом ветра снесло на первую же скалу, он разбился и затонул на глазах у собравшихся на берегу захватчиков, которые и пальцем не пошевелили, чтобы спасти терпящих бедствие людей.
С приходом ночи обезумевшему от отчаяния Адаму удалось собрать оставшиеся силы, украсть лодку и выйти в море. Он плохо представлял себе, куда плыл, неотступно думая лишь об одном: как можно дальше уйти от земли, которую жестокость англичан превратила в проклятое место… К концу второго дня он потерял сознание, лежа на дне лодки, предоставленной рифам и китам. По крайней мере, он больше не ощущал страданий…
Очнулся он в индейской хижине, наполненной дымом. Какой-то человек ухаживал за ним. Это был Конока: ангел хранитель Адама доставил его в племя абенаков.
Там он был принят чрезвычайно радушно. Наступала зима, сжимая в холодных объятиях людей и животных. Переносить ее в индейском селении было тяжелее, чем в доме, и все же спасенный обрел в вигваме Коноки тепло и пищу, это позволило ему не только восстановить заметную долю былой силы, но и получше узнать краснокожих: их образ мыслей помог ему пережить первые мучительные месяцы. От них он научился тому, что любой «воин», даже если ему кажется, что он остался один на всей земле, должен оставаться на ногах и твердо идти навстречу своей судьбе, какой бы она ни была».
Лишь только растаял снег, возвещая о наступлении весны, Адам объявил о своем отъезде. Хорошенько подумав, он наконец принял решение: вернуться к своим братьям и постараться им помочь. Там у него остался единственный друг, в ком он по-прежнему был уверен: доктор Тремэн, которого он знал много лет, так как не раз принимал его у себя в Босежуре во время его переездов. Он собирался разыскать его в Квебеке и верил, что тот никогда его не предаст.
Когда он уже был готов к отъезду, Конока решил его сопровождать: он был по-особому, молчаливо предав Тавернье. К тому же он боялся, хотя и не говорил об этом, что спасенный им человек недостаточно окреп для одинокого длинного путешествия перед лицом подстерегавших его на пути опасностей и воинственных индейских племен.
Все произошло как нельзя лучше. Гийом Тремэн встретил Адама Тавернье как несчастного брата. Он сразу предложил ему ферму На Семи Ветрах, так как арендовавший ее молодой человек собирался жениться и уехать в Труа-Ривьер. Тогда Конока заявил, что если в нем есть нужда, он готов помогать своему белому брату.
К несчастью, Адам вскоре узнал о том, что семья Вергора живет неподалеку. Наступил трудный период. Во всех своих несчастьях и выпавших на его долю страданиях Адам винил глупого Вергора. Вот почему, прежде чем окончательно обосноваться в доме На Семи Ветрах, Тремэн взял со своего гостя слово ничего не предпринимать против капитана. Так как это означало бы погубить не только его самого, но и дом, а возможно, и всю семью…
Действительно, бывший начальник форта Босежур пользовался полным покровительством интенданта Бито. Говорили даже, что в то время, когда он свирепствовал в Акадии, он получил от Бито такую ободрительную записку: «Пользуйтесь, мой дорогой Вергор, своим положением; делайте что хотите, вы имеете на то полное право, и тогда вы приедете ко мне во Францию и купите имение недалеко от моего!» Впрочем, где Биго, там и Бодрей, а немилость губернатора бывала страшной.
Адам дал обещание, так как был предан тому, кто предоставил ему кров и подобие семейного уюта, однако ненависть его, постоянно подогреваемая, не становилась от этого слабее. В душе он в равной степени ненавидел не только капитана и Биго, но еще и некоего господина де Вольтера — остряка, перед которым якобы заискивали во всех салонах — за то, что, узнав в 1756 году о землетрясении в Лиссабоне, тот осмелился написать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92