Старая постройка возвышалась перед ней, она была почти нетронута и даже, как ни странно, казалась живой: внутри мигали огоньки, скорее всего, зажженные рабочими, — они укрылись в ней на ночь, пока это еще было возможно. Но посередине, на открытом месте виднелась большая куча деревянных панелей, сложенная в форме пирамиды, — к ней-то и направилась Агнес. Наблюдавшему за ней было видно, как она медленно обошла ее кругом, прижав руки к груди и придерживая развевавшуюся на ветру черную вуаль, покрывавшую ее волосы. Потеряв наконец терпение, Гийом вышел из-за ствола дуба и направился к молодой женщине. К мерцанию звезд прибавился свет убывавшей луны, так что его вполне можно было узнать.
К его великому изумлению, Агнес, заметив, что он подходит, ничуть не была удивлена, как будто его присутствие здесь в этот час было естественным. В свою очередь, Тремэн обратился к ней, забыв про все условности, и так просто, словно они виделись лишь час назад. — Зачем вы это делаете? — спросил он, показав на кучу разбитых деревянных панелей, полок и всевозможной облицовки, которым грозило уничтожение…
Она пожала плечами.
— Габриэль сказал мне, что вы интересовались старым деревом. К несчастью для вас, вы опоздали. Завтра вечером я сама их подожгу.
— Завтра? Почему завтра?
— Потому что наступит Иоанн Креститель, и во все времена в эту ночь на этом месте зажигали огонь, и то же самое произойдет во всех замках и селениях. Но теперь в последнем костре из замка сгорит больше, чем когда-либо. А затем и его не станет…
— Вам так ненавистно это жилище?
— Еще больше, чем выдумаете! Моя мать там мучилась и была убита. Да и я не припомню, чтобы хоть один день прожила счастливо! Так что для меня он — лишь ненавистная фамилия…
— Разве люди, которые его построили, жили в нем, не заслуживают снисхождения? Ведь это известная фамилия, вы мне сами говорили…
— С них довольно и часовни, а многие и этого не заслужили. Путь Нервилей устлан трупами и залит кровью, и я лишь разрушаю логово разбойничьих сеньоров, которые больше пеклись о своих лошадях и собаках, чем о своих женах.
— Вы их не любите?.. Я имею в виду собак и лошадей?.. — спросил Гийом уклончиво.
По-видимому, Агнес не была склонна шутить. Ее тон сделался резким.
— Люблю, только не терплю, когда их слишком много. Но вам-то какое до всего этого дело?
— Самое непосредственное! Не сердитесь, прошу вас! Я так счастлив, что наконец нашел вас, и теперь вам будет трудно от меня ускользнуть…
— Однако все же придется: между нами больше ничего не может быть общего…
— Общего — возможно, но необычайного, исключительного, фантастического у нас, я думаю, может быть очень много.
— Опять будете предлагать мне стать вашей любовницей? — произнесла она с величайшим презрением.
— Нет, и я еще раз прошу меня простить. Я был безумен, а главное, слеп…
— Полноте! Вы бы слепым и остались, не так ли, если бы я не открыла вам тайну своего рождения?
— Хотите услышать правду? Я в это не верю! Вы рассказали мне эту басню лишь для того, чтобы наказать меня и причинить мне боль.
— Басню? Вы считаете меня способной унизить мать подобной ложью?
— Я не вижу тут никакого унижения. Быть женой Рауля де Нервиля — вероятно, такой кошмар, что она пошла на все, иначе бы ее раздавило тяжкое горе. Любовь для того и окрыляет, чтобы можно было взлететь и вырваться из самой жуткой трясины. Ну а вы слишком жестоки, чтобы можно было поверить, что вы не дочь графа!
Она в бешенстве передернула плечами.
— Вы ничего не знаете о моих родственниках по материнской линии. Да будет вам известно, господин Тремэн, что в роду Ландемер были не менее честные и великие люди, чем среди Нервилей, и при этом они были не менее суровыми, так вот я похожа на них. А что касается моего настоящего отца… то я так и не узнала его имени.
После этих слов, произнесенных натянутым голосом, Агнес осеклась: чувствовалось, что она глубоко сожалеет. Гийомом овладела нежность, он почувствовал потребность противопоставить свою силу смертоносным ураганам, перед которыми не желала склоняться эта хрупкая молодая женщина. Он придвинулся на шаг, не осмеливаясь подойти ближе из страха, что она убежит.
— Я не вправе упрекать вас в желании отомстить, ведь я сам долго ждал того же, — произнес он с неожиданной мягкостью. — Но когда вы покончите с Нервилем, когда последний камень ляжет в основание дамбы, как вы распорядитесь своей жизнью, Агнес?
Вздрогнув, она резко отступила.
— Я не разрешаю вам называть меня так!
— Ну и что: никогда я вас не называл иначе во время бессонных ночей, которыми вам обязан. Уже давно я признался вам в любви, только слишком неловко сказал об этом… наверное, потому, что мне это непривычно.
— Сколько вам лет, господин Тремэн?
— Тридцать шесть! Почему вы спросили?
— Вы думаете, я поверю, что за все эти годы ни разу не сказали женщине, что любите ее?
— Никогда, как ни странно вам это покажется! Кроме… одного раза!
— Его достаточно, чтобы нельзя было сказать «никогда».
— Вы считаете? Мне было семь лет, а моей возлюбленной — четыре…
Ему показалось, что она улыбнулась.
— Вы, вероятно, до сих пор ее любите?
— Всю жизнь любят то, что связано с воспоминаниями детства, особенно если они прекрасны, но та нежная девочка принадлежит навсегда ушедшему времени.
— Как ее звали?
— Мари… я прозвал ее Милашкой-Мари.
— Очаровательно. Однако говорят, что мужчины всегда остаются верны определенному типу женщин, а во мне мало нежности.
— Но и она тоже не была по-настоящему нежной, лишь внешне: волосы, личико, улыбка. Образ радости и жизненной силы, но она, видимо, сильно изменилась, — заключил он беспечным тоном, прогоняя воспоминания.
Агнес молчала, не зная, что сказать, и тогда он сам восстановил нить разговора:
— Вы не ответили на мой вопрос. Что вы будете делать, когда здесь ничего не останется? Вы же не собираетесь жить в доме Периго?
— Почему бы и нет? Я прожила там полгода, и моего присутствия, как я и хотела, никто не заметил…
— Это невозможно! Вы приговорили замок за совершенные в нем преступления, но как же вы можете жить в стенах, видевших столько страданий?
— Кто знает, может быть, это хороший способ их искупить…
Внезапно Гийома охватил гнев: он не мог допустить, чтобы женщина, с которой и так жестоко обошлась жизнь, принесла себя в жертву богу мести, ведь он сам никогда не желал в него верить. В порыве чувств он кинулся к Агнес и обхватил ее плечи своими крепкими руками.
— Перестаньте бредить! Вам ведь нечего искупать. А ваш предполагаемый отец уже заплатил за свои преступления.
Она вывернулась, пытаясь освободиться, но не смогла.
— Отпустите меня! Слышите? Я вам приказываю меня отпустить!
— Нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
К его великому изумлению, Агнес, заметив, что он подходит, ничуть не была удивлена, как будто его присутствие здесь в этот час было естественным. В свою очередь, Тремэн обратился к ней, забыв про все условности, и так просто, словно они виделись лишь час назад. — Зачем вы это делаете? — спросил он, показав на кучу разбитых деревянных панелей, полок и всевозможной облицовки, которым грозило уничтожение…
Она пожала плечами.
— Габриэль сказал мне, что вы интересовались старым деревом. К несчастью для вас, вы опоздали. Завтра вечером я сама их подожгу.
— Завтра? Почему завтра?
— Потому что наступит Иоанн Креститель, и во все времена в эту ночь на этом месте зажигали огонь, и то же самое произойдет во всех замках и селениях. Но теперь в последнем костре из замка сгорит больше, чем когда-либо. А затем и его не станет…
— Вам так ненавистно это жилище?
— Еще больше, чем выдумаете! Моя мать там мучилась и была убита. Да и я не припомню, чтобы хоть один день прожила счастливо! Так что для меня он — лишь ненавистная фамилия…
— Разве люди, которые его построили, жили в нем, не заслуживают снисхождения? Ведь это известная фамилия, вы мне сами говорили…
— С них довольно и часовни, а многие и этого не заслужили. Путь Нервилей устлан трупами и залит кровью, и я лишь разрушаю логово разбойничьих сеньоров, которые больше пеклись о своих лошадях и собаках, чем о своих женах.
— Вы их не любите?.. Я имею в виду собак и лошадей?.. — спросил Гийом уклончиво.
По-видимому, Агнес не была склонна шутить. Ее тон сделался резким.
— Люблю, только не терплю, когда их слишком много. Но вам-то какое до всего этого дело?
— Самое непосредственное! Не сердитесь, прошу вас! Я так счастлив, что наконец нашел вас, и теперь вам будет трудно от меня ускользнуть…
— Однако все же придется: между нами больше ничего не может быть общего…
— Общего — возможно, но необычайного, исключительного, фантастического у нас, я думаю, может быть очень много.
— Опять будете предлагать мне стать вашей любовницей? — произнесла она с величайшим презрением.
— Нет, и я еще раз прошу меня простить. Я был безумен, а главное, слеп…
— Полноте! Вы бы слепым и остались, не так ли, если бы я не открыла вам тайну своего рождения?
— Хотите услышать правду? Я в это не верю! Вы рассказали мне эту басню лишь для того, чтобы наказать меня и причинить мне боль.
— Басню? Вы считаете меня способной унизить мать подобной ложью?
— Я не вижу тут никакого унижения. Быть женой Рауля де Нервиля — вероятно, такой кошмар, что она пошла на все, иначе бы ее раздавило тяжкое горе. Любовь для того и окрыляет, чтобы можно было взлететь и вырваться из самой жуткой трясины. Ну а вы слишком жестоки, чтобы можно было поверить, что вы не дочь графа!
Она в бешенстве передернула плечами.
— Вы ничего не знаете о моих родственниках по материнской линии. Да будет вам известно, господин Тремэн, что в роду Ландемер были не менее честные и великие люди, чем среди Нервилей, и при этом они были не менее суровыми, так вот я похожа на них. А что касается моего настоящего отца… то я так и не узнала его имени.
После этих слов, произнесенных натянутым голосом, Агнес осеклась: чувствовалось, что она глубоко сожалеет. Гийомом овладела нежность, он почувствовал потребность противопоставить свою силу смертоносным ураганам, перед которыми не желала склоняться эта хрупкая молодая женщина. Он придвинулся на шаг, не осмеливаясь подойти ближе из страха, что она убежит.
— Я не вправе упрекать вас в желании отомстить, ведь я сам долго ждал того же, — произнес он с неожиданной мягкостью. — Но когда вы покончите с Нервилем, когда последний камень ляжет в основание дамбы, как вы распорядитесь своей жизнью, Агнес?
Вздрогнув, она резко отступила.
— Я не разрешаю вам называть меня так!
— Ну и что: никогда я вас не называл иначе во время бессонных ночей, которыми вам обязан. Уже давно я признался вам в любви, только слишком неловко сказал об этом… наверное, потому, что мне это непривычно.
— Сколько вам лет, господин Тремэн?
— Тридцать шесть! Почему вы спросили?
— Вы думаете, я поверю, что за все эти годы ни разу не сказали женщине, что любите ее?
— Никогда, как ни странно вам это покажется! Кроме… одного раза!
— Его достаточно, чтобы нельзя было сказать «никогда».
— Вы считаете? Мне было семь лет, а моей возлюбленной — четыре…
Ему показалось, что она улыбнулась.
— Вы, вероятно, до сих пор ее любите?
— Всю жизнь любят то, что связано с воспоминаниями детства, особенно если они прекрасны, но та нежная девочка принадлежит навсегда ушедшему времени.
— Как ее звали?
— Мари… я прозвал ее Милашкой-Мари.
— Очаровательно. Однако говорят, что мужчины всегда остаются верны определенному типу женщин, а во мне мало нежности.
— Но и она тоже не была по-настоящему нежной, лишь внешне: волосы, личико, улыбка. Образ радости и жизненной силы, но она, видимо, сильно изменилась, — заключил он беспечным тоном, прогоняя воспоминания.
Агнес молчала, не зная, что сказать, и тогда он сам восстановил нить разговора:
— Вы не ответили на мой вопрос. Что вы будете делать, когда здесь ничего не останется? Вы же не собираетесь жить в доме Периго?
— Почему бы и нет? Я прожила там полгода, и моего присутствия, как я и хотела, никто не заметил…
— Это невозможно! Вы приговорили замок за совершенные в нем преступления, но как же вы можете жить в стенах, видевших столько страданий?
— Кто знает, может быть, это хороший способ их искупить…
Внезапно Гийома охватил гнев: он не мог допустить, чтобы женщина, с которой и так жестоко обошлась жизнь, принесла себя в жертву богу мести, ведь он сам никогда не желал в него верить. В порыве чувств он кинулся к Агнес и обхватил ее плечи своими крепкими руками.
— Перестаньте бредить! Вам ведь нечего искупать. А ваш предполагаемый отец уже заплатил за свои преступления.
Она вывернулась, пытаясь освободиться, но не смогла.
— Отпустите меня! Слышите? Я вам приказываю меня отпустить!
— Нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92