— Нынче ее рождение, — помолчав, ответил он. — Я тут подумал, а что бы она хотела получить в подарок, ежели бы до сей поры оставалась на земле. — Его жеваное лицо на миг осветила ласково-грустная улыбка. — Очень уж она у меня лилии любила. Мы весь наш садик ими засадили. Почитай, в медовый месяц только и делали, что копали да бросали в землю луковицы. Я-то думал, слишком ранняя для них пора, но Берта мне возражала. И оказалась права. — Он на мгновение задумался. — Знаете, она почти всегда оказывалась права, о чем бы мы ни поспорили. Даже когда прав бывал я!
Морган невольно улыбнулся, вспомнив Серенити и ту легкость, с какой она одерживала над ним верх почти в любом споре.
— Не жалеешь, что променял сушу на море? Барни откашлялся.
— Нисколечко. Только о Берте. Вот о ком я по-настоящему тоскую.
Несколько минут прошло в молчании. Каждый думал о своем. Они стремились к несбыточному и понимали это, и у обоих на душе было уныло.
Барни допил остатки рома из кружки и снова ее наполнил.
— Коли кого любишь, жизнь кажется веселой сказкой, какой бы она ни была на самом деле, — глубокомысленно проговорил он. — Когда у меня была Берта, кажется, ел бы землю и спал в соломенной хижине, и все равно почитал бы это за счастье.
Морган задумался над его словами. Они отчего-то вызвали в его душе воспоминания о матери. Он плохо ее помнил, но одна картина навек врезалась в его память: отец и мать, веселые, смеющиеся. Мать играет на фортепиано любимую песню отца, он, стоя позади нее, склонил к ней голову и положил ладонь ей на плечо. Они были так счастливы, так полны друг другом, что не сразу заметили сына, остановившегося в дверях.
Картина эта часто потом возникала перед его внутренним взором, наполняя душу печалью.
Не забыл он и страшной тоски, в которую погрузился отец, когда матери не стало. Как часто он выходил из кабинета, где часами сидел, затворившись от всех, с красными заплаканными глазами! Он то и дело открывал часы-медальон, чтобы коснуться локона черных волос, который хранил под крышкой.
Даже теперь Морган, словно наяву, слышал голос отца, говорившего, что потеря земель и титула ничто в сравнении с безвременным уходом из жизни его несравненной Беатрис. Деньги можно заработать, титул восстановить, но любимого человека, ушедшего навсегда, никто не в силах вернуть.
Морган тяжело вздохнул при мысли, что самому ему не суждено изведать такую любовь. Он пройдет свой жизненный путь в одиночестве. И никому не будет дела до того, здоров он или болен, жив или уже отправился в мир иной.
И в этот миг он вдруг осознал, что в глубине души ему всегда хотелось знать, каково это — быть готовым умереть ради любимого человека, ощущать полноту жизни только лишь в его присутствии…
Каково это — внимать любимой женщине, которая шепчет, что любит тебя одного, что никогда не желала для себя иной участи, кроме как делить с тобой радости и горе?
Он снова обхватил ладонями голову. Ему хотелось бы услышать эти слова из уст Серенити.
— Дьявольщина!
— Морган! — встревоженно воскликнул Барни, приподнимаясь со стула. — Эй, капитан, что с вами? У вас такой вид, словно вы увидали рядом с собой привидение!
— Так, ничего особенного. В голову лезет всякая чепуха.
И в самом деле, мысль была глупой. Ведь, пробыв с ней наедине лишь несколько минут, он неизменно ощущал желание задушить ее.
Они совершенно разные. Трудно сыскать двух людей, которые так решительно не подходили бы друг другу. Он — реалист, она — мечтательница. Он убежден, что женщина должна знать свое место, она же полагает, что женщина должна наконец занять то место, какое сама для себя выберет.
Страшно помыслить, чему она научила бы детей, если бы Бог послал им потомство! Она привила бы дочерям бунтарский дух, и те возмечтали бы стать моряками и носили бы мужское платье!
Хотя, по правде говоря, Серенити в мужском костюме выглядела восхитительно. Едва ли не лучше, чем в платье Лорелеи.
Но стоило ему вспомнить об этом, как напряжение внизу живота усилилась настолько, что он глухо застонал, уронив голову на руки.
— У вас, мой капитан, никак пожар ниже ватерлинии? — лукаво обратился к нему Барни.
Морган поднял голову и озадаченно взглянул на него:
— Ты о чем?
— Пожар, говорю. — Барни понимающе ухмыльнулся. — Барышня улизнула, оставив вас ни с чем, и вы, поди, готовы бодаться, как стадо быков.
— Да полно тебе глупости болтать, — не желая признавать его правоту, буркнул Морган. — Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Еще как понимаете, — подмигнул ему Барни. — Я ж видел, как вы на нее глядели. Как дите на мятный леденец. А до чего ж близко стараетесь к ней придвинуться, когда она выходит на палубу и смотрит в море. Я ж ведь еще не ослеп, хотя и порядком состарился!
Стоило ли отрицать очевидное? Но, начав возражать старику, Морган уже не мог остановиться.
— У меня давно не было женщины. В этом все дело, — сказал он, обращаясь не столько к Барни, сколько к себе самому. — Ты ж помнишь, каково это. От вида любой юбки просто голова кругом идет.
Но Барни, судя по плутоватой улыбке, мелькнувшей на его морщинистых губах, не поверил ни единому его слову.
Вслух же старик произнес: — Что ж, капитан, все в ваших руках. — Он выразительно покосился на свои замызганные штаны и прибавил: — Вы понимаете, о чем я.
Морган, откашлявшись, произнес вслух то, что уже не раз приходило ему в голову и нисколько его не радовало:
— Боюсь, что не в моих. А в ее руках, Барни. Старик пожал плечами:
— Что ж, тогда вам недолго осталось мучиться. Вот пройдет несколько деньков, мы бросим якорь у Санта-Марии, а там любая разбитная бабенка будет к вашим услугам.
Сказав это, он поднялся и вышел из камбуза.
Морган остался в одиночестве. Последняя фраза Барни никак не выходила у него из головы. На Санта-Марии и впрямь было множество привлекательных особ женского пола. Некоторых он знал довольно близко. Но, вспоминая их, представляя их гибкие тела в своих объятиях, он ничего не чувствовал.
И тут в его воображении возникли лицо и стройный стан Серенити.
И внутри у него все словно огнем опалило.
О Боже! Долго ли ему еще суждено выносить эту пытку?!
Серенити стояла у растворенного окна, глядя на темные волны, гребешки которых поблескивали в лунном свете. Но она словно не замечала этой красоты. Взор ее был обращен внутрь ее собственного существа. Она вспоминала о том, что произошло между ней и Морганом на верхней палубе.
Ей трудно было подобрать слова для тех необыкновенных ощущений, которые он умелыми ласками вызвал в ее теле. Это было сродни волшебству.
Ничего удивительного, что юным девушкам строго запрещалось оставаться наедине с мужчинами. Боже правый, кто бы мог подумать, что прикосновение мужской руки может доставить такое наслаждение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72