Здоровенный зверюга. Такой одной лапой обидеть может. А пасть... Когда Зверюга мотал головой, во все стороны летели брызги пенистой слюны.
Кавказец кидался на лобовое стекло. Две большие черные и похожие, как сестры, терзали шины.
Овчарка и московская сторожевая как заведенные носились, описывая круги, вокруг машины. Две мелочовки путались под ногами, но шума от их злобного звонкого лая было предостаточно.
Егору и истопнику показалось, что собак не меньше сотни, так все перепуталось и клубилось перед глазами. Да и расстояние не больше пятнадцати метров.
Каково было тому в машине, если они здесь тряслись, как заячьи хвосты, всем телом. Несколько раз пассажир поворачивал к ним лицо. Такого лица у человека не бывает. По движениям оба поняли, что тот делает попытки завести мотор, но или не попадает в замок зажигания, или слишком резво рвет с места. Мотор глохнет.
И вдруг поведение собак резко изменилось. Сначала соскочил с капота кавказец, потом за ним исчезли близнецы, за близнецами московская сторожевая, и последним зверюга.
Наконец мотор взревел, и «Лада», пережевывая резину на спущенном переднем колесе, спешила, не разбирая дороги и скрежеща коробкой передач.
Но то, что они увидели, когда уехавшая машина открыла обзор, заставило бы содрогнуться любого. Клубок разношерстных и разноцветных животных терзал в прямом смысле слова бесформенную человеческую фигуру. К тому моменту, когда друзья увидели это, фуфайка на несчастном висела клочьями, теплые рыбацкие штаны тоже. Если бы не меховая шапка, подвязанная под подбородком, неизвестно, во что бы превратилась голова.
По этой шапке они и узнали Евсея. Ноги словно налило свинцом. Горло перехватило так же, как и грудь. Все совершалось словно во сне. Они вот тут. Он - там. И нет сил сдвинуться с места, настолько все страшно и неожиданно. Эти две-три секунды потом показались им бесконечно долгими. Они удивлялись, что так долго стояли и бездействовали.
И первыми подбежали хозяева... Крутой мужик с дрыном хлобыстнул по спинам собак, словно совсем не боялся. Другие действовали руками.
Егор заплакал. Опасаясь, как бы его не услышали те на пустыре, опасаясь неизвестно чего, не спустят ли эти собаковладельцы животных и на них или не забьют ли дрыном, приняв за бомжей, истопник прижал лицо плачущего товарища к груди и заглушил рыдания.
Они не знали, сколько прошло времени. Только заметили, что люди на пустыре уже роют, закидывают яму в том месте, где должна была быть свая и где, как они поняли, теперь находился Евсей.
- Они же его убили... - прошептал потрясенный Егор. - Убили. Убили. Убили. Затравили, как последнюю падаль. Даже у нас так не было. Даже у нас сначала предупреждали...
Истопник хоть и видел несколько татуировок на теле друга, слушал хвастливые по пьяному делу побаски товарища про лагеря и отсидки, но никогда так до конца и не верил, тем более что в них Егор всегда выходил героем, весельчаком и заводилой, а жизнь кругом была подобна приключенческому роману, обильно сдобренному фольклорной романтикой подворотен.
Не верил, а тут поверил.
Просто Егор был очень добрым человеком.
Поверил, что стопу бывший электрик потерял, не отморозив по пьянке и оставив в тазу операционной больницы имени профессора Склифосовского, а на лесосплаве, козлом прыгая по затору до того момента, как бревно под ним провернулось, ногу зажало, а сам затор стронулся с места. Тогда, рассказывал Егор, его подхватили ангелы и вознесли над бревнами, и он ещё долго парил, наблюдая, как громада хаоса, утробно ухая стволами друг о друга, вдруг упорядочилась и пошла через горловину, как фарш через мясорубку, - ровненько-ровненько, бревнышко к бревнышку.
Они бросились к месту, как только ЭТИ нелюди ушли, унося пару лопат и уводя своих присмиревших друзей.
- Он жив, жив, я знаю, Евсей живучий. Они просто не разобрались. Они просто испугались и не разобрались. Там же ни одного врача не было. Ни одного. Они не разобрались. Они думали, концы в воду, и все. И побыстрее. Они же испугались. Я сам испугался. Честное слово, я сам испугался. А Евсей жив. Не может быть, чтобы Евсей был не жив. Они просто испугались. Ха... Вот и рука уже...
Истопник копал молча, с остервенением. Оба они остервенились. И он не кричал на Егора. Он больше никогда не будет кричать на Егора. Если Егор попросит чекушку, он ему купит, хотя оба дали слово: до первого урожая ни капли. Почему оба? Трое. Евсей тоже давал. Да он никогда и не был... Вот вторая рука...
И опять им казалось, что копают нестерпимо долго. На самом деле вся операция длилась не более трех минут.
Они достали Евсея, и истопник лег ухом на грудь.
- Он живой, живой, - твердил Егор, мешая услышать.
Потом они оттащили его в кусты и приводили в себя. Крови много потерял и шок, заключил истопник. Кто знает, может, и сердце останавливалось, да когда землей закидали и ногами утрамбовывали, пошло. Недотрамбовали, сволочи...
Из «фермерских» взяли на тачку и отвезли Евсея в баню.
Заявлять или лечиться Евсей отказался категорически.
Говорить ему из-за какого-то повреждения больно, и потому теперь он объясняется знаками и тычками. Вот и сейчас поманил товарищей к окну, а что там, кроме неожиданного в сию пору снега и этого урода-дома?..
Два черных чемодана «вольво» подкатили к дому-кораблю под вечер. Один был из местной префектуры, другой, поновей, городского правительства. Из машин не спеша, ежась под пронизывающим ветром, выбрались чиновники разных рангов.
Бабком у подъезда, на редкость живучие старушки, не оказал им должного внимания. Мало ли тут ездят, видали «мерседесы» и покруче. У Бабкома сегодня была другая тема для обсуждения: загрызли Иванова, домового благодетеля, организатора и защитника, председателя общества. Загрызли, по-видимому, и его собаку. Такая здоровенная псина была. Зверь. До последнего билась, хозяина защищая, костьми легла. Хотя ни шкуры, ни костей собаки не нашли. Что теперь делать, кому отдавать бразды правления, не подполковнику же, у него теперь другой интерес (об этом знали тоже), Валерка жениться поехал, - ума приложить не могли.
А не знали одного... Того, что говорилось сейчас между чиновными людьми, приехавшими на черных машинах.
- Что тут предлагать, сносить дом надо. Если эти два оставлять, дуга в полтора километра и виадук придется вести. Деньги большие...
Грустно, словно в час разлуки.
Тихой мысли тихий бег,
Надоедливый до скуки
В сером небе серый снег...
Больше никак не писалось. Долговязый раздвоил полбатона хлеба, вложил туда пару сарделек, полил горчицей и пошел на пустырь к трубам.
Погода стояла отвратительная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Кавказец кидался на лобовое стекло. Две большие черные и похожие, как сестры, терзали шины.
Овчарка и московская сторожевая как заведенные носились, описывая круги, вокруг машины. Две мелочовки путались под ногами, но шума от их злобного звонкого лая было предостаточно.
Егору и истопнику показалось, что собак не меньше сотни, так все перепуталось и клубилось перед глазами. Да и расстояние не больше пятнадцати метров.
Каково было тому в машине, если они здесь тряслись, как заячьи хвосты, всем телом. Несколько раз пассажир поворачивал к ним лицо. Такого лица у человека не бывает. По движениям оба поняли, что тот делает попытки завести мотор, но или не попадает в замок зажигания, или слишком резво рвет с места. Мотор глохнет.
И вдруг поведение собак резко изменилось. Сначала соскочил с капота кавказец, потом за ним исчезли близнецы, за близнецами московская сторожевая, и последним зверюга.
Наконец мотор взревел, и «Лада», пережевывая резину на спущенном переднем колесе, спешила, не разбирая дороги и скрежеща коробкой передач.
Но то, что они увидели, когда уехавшая машина открыла обзор, заставило бы содрогнуться любого. Клубок разношерстных и разноцветных животных терзал в прямом смысле слова бесформенную человеческую фигуру. К тому моменту, когда друзья увидели это, фуфайка на несчастном висела клочьями, теплые рыбацкие штаны тоже. Если бы не меховая шапка, подвязанная под подбородком, неизвестно, во что бы превратилась голова.
По этой шапке они и узнали Евсея. Ноги словно налило свинцом. Горло перехватило так же, как и грудь. Все совершалось словно во сне. Они вот тут. Он - там. И нет сил сдвинуться с места, настолько все страшно и неожиданно. Эти две-три секунды потом показались им бесконечно долгими. Они удивлялись, что так долго стояли и бездействовали.
И первыми подбежали хозяева... Крутой мужик с дрыном хлобыстнул по спинам собак, словно совсем не боялся. Другие действовали руками.
Егор заплакал. Опасаясь, как бы его не услышали те на пустыре, опасаясь неизвестно чего, не спустят ли эти собаковладельцы животных и на них или не забьют ли дрыном, приняв за бомжей, истопник прижал лицо плачущего товарища к груди и заглушил рыдания.
Они не знали, сколько прошло времени. Только заметили, что люди на пустыре уже роют, закидывают яму в том месте, где должна была быть свая и где, как они поняли, теперь находился Евсей.
- Они же его убили... - прошептал потрясенный Егор. - Убили. Убили. Убили. Затравили, как последнюю падаль. Даже у нас так не было. Даже у нас сначала предупреждали...
Истопник хоть и видел несколько татуировок на теле друга, слушал хвастливые по пьяному делу побаски товарища про лагеря и отсидки, но никогда так до конца и не верил, тем более что в них Егор всегда выходил героем, весельчаком и заводилой, а жизнь кругом была подобна приключенческому роману, обильно сдобренному фольклорной романтикой подворотен.
Не верил, а тут поверил.
Просто Егор был очень добрым человеком.
Поверил, что стопу бывший электрик потерял, не отморозив по пьянке и оставив в тазу операционной больницы имени профессора Склифосовского, а на лесосплаве, козлом прыгая по затору до того момента, как бревно под ним провернулось, ногу зажало, а сам затор стронулся с места. Тогда, рассказывал Егор, его подхватили ангелы и вознесли над бревнами, и он ещё долго парил, наблюдая, как громада хаоса, утробно ухая стволами друг о друга, вдруг упорядочилась и пошла через горловину, как фарш через мясорубку, - ровненько-ровненько, бревнышко к бревнышку.
Они бросились к месту, как только ЭТИ нелюди ушли, унося пару лопат и уводя своих присмиревших друзей.
- Он жив, жив, я знаю, Евсей живучий. Они просто не разобрались. Они просто испугались и не разобрались. Там же ни одного врача не было. Ни одного. Они не разобрались. Они думали, концы в воду, и все. И побыстрее. Они же испугались. Я сам испугался. Честное слово, я сам испугался. А Евсей жив. Не может быть, чтобы Евсей был не жив. Они просто испугались. Ха... Вот и рука уже...
Истопник копал молча, с остервенением. Оба они остервенились. И он не кричал на Егора. Он больше никогда не будет кричать на Егора. Если Егор попросит чекушку, он ему купит, хотя оба дали слово: до первого урожая ни капли. Почему оба? Трое. Евсей тоже давал. Да он никогда и не был... Вот вторая рука...
И опять им казалось, что копают нестерпимо долго. На самом деле вся операция длилась не более трех минут.
Они достали Евсея, и истопник лег ухом на грудь.
- Он живой, живой, - твердил Егор, мешая услышать.
Потом они оттащили его в кусты и приводили в себя. Крови много потерял и шок, заключил истопник. Кто знает, может, и сердце останавливалось, да когда землей закидали и ногами утрамбовывали, пошло. Недотрамбовали, сволочи...
Из «фермерских» взяли на тачку и отвезли Евсея в баню.
Заявлять или лечиться Евсей отказался категорически.
Говорить ему из-за какого-то повреждения больно, и потому теперь он объясняется знаками и тычками. Вот и сейчас поманил товарищей к окну, а что там, кроме неожиданного в сию пору снега и этого урода-дома?..
Два черных чемодана «вольво» подкатили к дому-кораблю под вечер. Один был из местной префектуры, другой, поновей, городского правительства. Из машин не спеша, ежась под пронизывающим ветром, выбрались чиновники разных рангов.
Бабком у подъезда, на редкость живучие старушки, не оказал им должного внимания. Мало ли тут ездят, видали «мерседесы» и покруче. У Бабкома сегодня была другая тема для обсуждения: загрызли Иванова, домового благодетеля, организатора и защитника, председателя общества. Загрызли, по-видимому, и его собаку. Такая здоровенная псина была. Зверь. До последнего билась, хозяина защищая, костьми легла. Хотя ни шкуры, ни костей собаки не нашли. Что теперь делать, кому отдавать бразды правления, не подполковнику же, у него теперь другой интерес (об этом знали тоже), Валерка жениться поехал, - ума приложить не могли.
А не знали одного... Того, что говорилось сейчас между чиновными людьми, приехавшими на черных машинах.
- Что тут предлагать, сносить дом надо. Если эти два оставлять, дуга в полтора километра и виадук придется вести. Деньги большие...
Грустно, словно в час разлуки.
Тихой мысли тихий бег,
Надоедливый до скуки
В сером небе серый снег...
Больше никак не писалось. Долговязый раздвоил полбатона хлеба, вложил туда пару сарделек, полил горчицей и пошел на пустырь к трубам.
Погода стояла отвратительная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77