– Залазь, Бармалей, хорош там, внизу, мужичка из себя воображать. Косить под психа и наверху можно, да еще с комфортом.
Под бдительным контролем Верта наверх залезло еще трое. После этого Верт снял две полки и положил их поперек верхних кроватей. В нормальном купе эти полки должны были выполнять функции багажных, сейчас они дали возможность пятерым этапниками разместиться на втором ярусе без толкотни. У открытого окошка, затянутого кокетливой решеткой, маскирующей истинную суть вагона, лежал Верт, профессор пристроился с ним рядом.
– Ты че окно занял? – спросил какой-то незнакомый осужденный Верта, но его сразу одернули громким шепотом: «Очумел, это же Мертвый Зверь!» и он сразу сменил тон, сказав:
– Извини, Адвокат, не узнал. А кто это рядом с тобой? Как-то он странно себя ведет?
– Бармалей, – ответил Верт, – деловой, но башня немного поехала, докосился.
И наступила в купе уютная, преддорожная атмосфера. Знакомились, комментировали, планировали. Профессора удивляло, как быстро, с звериной чуткостью, распределились роли в незнакомом коллективе. Каждый занял свое место, свою ячейку в сложном иерархическом делении зэковского общества. Лидеры были наверху, массы – внизу, а вожак – у окна. И профессор испытал горячую благодарность к Верту, взявшему его под свою опеку. Профессор уже знал, как быстро падают люди в этом обществе на самое дно и как трудно в нем вскарабкаться наверх. Прошлые Гошины заслуги не долго могли оберегать робкого и наивного Дормидона Исааковича, а внизу было плохо, очень плохо.
***
Неспешно постукивают колеса. Движется наш этап, набирает ход путешествие профессора в далекую Сибирь.
Приятным тенором поет в соседнем купе-камере какой-то зэк.
– Я так тебя люблю,
Люблю тебя, как брата,
В объятья страстные
О, не зови – молю.
Тебе принадлежать,
Вот в жизни что хотела,
Об этом знаешь ты,
Как я тебя люблю.
Наивная, нескладная песня. Но будит она тоскливые и тревожные мысли у пассажиров «столыпина». Даже охрана притихла, прислушалась, не стучит коваными прикладами в железные двери-решетки импровизированных купе тюремного вагона.
– Я так тебя люблю!
Усталая, больная,
Пришла к тебе,
О, не гони – молю.
Пусть я преступная,
Но пред тобой чиста я,
Об этом знаешь ты,
Как я тебя люблю.
Потянулся профессор, повел мощными плечами, удивился в сотый раз мощи нового тела, пресек гнусное побуждение шкодливой руки почесать в паху, пресек монолог прямой кишки.
Конвоир черномазый у двери маячит.
– Эй, бандита, часы есть наручный, кольцо есть зелетой, деньги есть?
– У нас все есть, дубак нерусский, – отвечает с верху Верт. – А у тебя что имеется?
– Водка есть, слюшай, хороший водка. Одеколона есть. Светалана називается. Все есть.
– Баба есть?
– Баба много есть. Все моледой, карасивый. Только твой пусть сама ее просит. Крычи коридор, какой баба хочет? Я твоя маленький комната выводить буду с ней. Только палати дэнги.
– Гоша, поразмяться не хочешь? Я зэчек не люблю, они больно уж жадные и жалкие. Да и в тюрьме у меня этих лярв хватало.
– Как в тюрьме? Там-то откуда?
– Гоша! Коси, но знай меру. Будто ты надзирательниц за четвертак не трахал в изоляторе? Ты лучше отвечай по делу, я-то знаю, что ты в голяках, но займу на это святое дело.
Ой, как захотелось профессору заняться экзотической любовью с какой-то тюремной страдалицей, такой же отверженной, как и он. Ему представилась интимная тишина отдельного купе, бессовестные губы неизвестной женщины, могучая Гошина плоть добавила переживаний профессорскому мозгу и он робко кивнул, облизывая враз пересохшие губы.
– Эй, девчата, молоденькие есть? – возопил Верт в коридор.
Женская камера откликнулась разноголосьем:
– Всякие есть. – А молоденькие, это со скольки? – Целку не желаете? У нашей Фроси целка из жести. – Сыночек, мне всего семьдесять, но я еще крепкая. – Я девчонка молодая, у меня пизда тугая.
Уверенный голос перебил девчоночий галдеж:
– А выпить будет?
– Ты старшая, что ли? – спросил Верт.
– Ну, я. Что предлагаешь-то, и чего хочешь?
– Сама знаешь. Мне для кореша. Водяру сейчас пришлю тебе до хаты.
– А я девчонку пришлю, гони дубака. А может, сам хочешь? Для тебя я и сама бы расстаралась.
– Ты же меня не знаешь.
– Пахана по голосу чую.
– Спасибо на добром слове, ласточка. Дорога длинная, повидаемся. А сейчас принимай посыляку.
Верт передал конвойному какую-то вещичку и сказал резко:
– В женскую хату передай три бутылки водки и жратвы. Девчонку выводи вместе с моим человеком.
Дормидон Исаакович спрыгнул вниз. Сердце его билось, как у кролика. Загремели засовы и профессора провели коридором в туалет, шепнув, что в его распоряжении десять минут, «а то начальника может прибегать – бальшой шум делать может».
Не успел почтенный доктор наук войти в маленькую комнатку, как цепкие руки схватили его, подтягивая к чему-то потному, рыхлому, колышущемуся.
– Скорей, миленький, хорошенький мой, да какой же ты робкий, ну быстрей, что ли, падла ты моя бацильная, – горячо шептала женщина, прижимая растерянного ловеласа и торопливо расстегивая ему штаны.
Профессор с трудом отодвинулся, пытаясь разглядеть прекрасную Джульетту, приобретенную за три бутылки водки. Глазам уголовного Ромео предстала здоровенная бабища преклонного возраста с суровым лицом, густо побитым оспой. То рыхлое, к чему прижимали профессора, было ее молочными железами гигантских размеров и колыхалось на уровне пупка.
– Не смотри, миленький ты мой, – продолжала шептать тюремная обольстительница, цепко подтягивая ученого к себе, – люби меня скорей, сучара противная, я самая сисястая в хате, меня многие любят.
Профессор рванулся и зацепился лодыжкой за унитаз. Спущенные проворной Джульеттой брюки помешали ему сохранить равновесие, он полуупал-полуповис в тесном пространстве сортира, увлекая на себя даму сердца. Последние зачатки желания испарились. И лязг ключа в двери прозвучал для профессора желанной музыкой освобождения. Он кинулся под защиту смуглого охранника с живостью цыпленка, упорхающего от грозных когтей коршуна и помчался по коридору к родному купе. Вслед ему неслись изумительные в этимологическом отношении проклятия обманутой Джульетты.
– Эй, бандита, как быстор-быстро ходи, как баба, совсем якши был, такой кыз, якши баба? – едва поспевал за ним охранник.
Он ввел профессора в купе и спросил:
– Еще батыр бар, есть, там – купе много-много якши кыз. Какой еще хочет керем дар кунет? Моя деньги бэри, баба воды.
– Гуляй, Вася, – откликнулся Верт. Принеси жратвы лучше, на тебе червонец.
– А водка?
– Водку сам пей. А нам квасу купи на станции, прямо в ведро налей.
***
Стучат колеса. Мчит этап, ползет этап, стоит этап на станциях сутками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80