– спросил рыцарь. – Такого, у которого вместо костей вид один, когда он кровью нальется, только уши костяные.
– Пожалуй, – сказал я, напряженно думая, кого или что он имеет ввиду.
Мои повествования о черных и рыжих котах, об Ыдыке Бе, об Елене Ароновне и прочих чудесах богатыри восприняли спокойно. Чем, чем, а чудесами их, видимо, удивить было трудно. Мир, в котором они жили, сам по себе был чудесен, как бывают чудесными любые юные миры. Миры, которые человек еще не успел перестроить по своему образу и подобию, превратив в коммуналку с удобствами в порядке живой очереди.
– Не знаю насчет этого Ыдыке, а Черный Бес и ведьмы – существа привычные, – сказал Жихарь. – Против них хорошо помогают закаленный в козлиной крови меч и чеснок. А верить им нельзя, все то, что они для вас сделают, против тебя же и обернется.
– Сэр Фома, – сказал Яр-Тур, – в моей стране тоже много нечистой силы. Достойный рыцарь не должен поддаваться их козням. Не знаю насчет чеснока, но хорошая щепоть канзасского перца в их очи надолго отучает сих неправедных созданий от козней.
– Я расскажу тебе одну новеллу, – сказал Жихарь, – глядишь она тебе пригодится в твоей странной и трудной жизни.
Где-то в пространстве стоит алмазная скала. Гигантская. Невозможно описать, какая большая. Раз в тысячелетие прилетает на скалу ворон и точит об нее свой клюв. Когда он сотрет клювом всю скалу – пройдет одна секунда вечности.
***
Ворон, который был и вороной тоже, долго думал: влететь в город или войти?
Он представил, как входит, переступает лапами по вязкому снегу, останавливается на переходах, пропуская угрюмые машины, как идет по серому городу, вызывая недоуменные взгляды прохожих, как бездельники пристраиваются за ним, норовя выдернуть из хвоста вороненое перо, как хамеют, наливаясь наглостью, как растет их толпа, толпа сытых, в импортных кожаных куртках с пустыми стекляшками глаз, как пьяный выкрикивает что-то гадкое, и толпа бросается на ворона, чтобы втоптать его в серое месиво снега и грязи, смешать с обыденностью, обезличить…
Ворон, который был и вороной, решил влететь в город.
Он представил, как летит среди голых сырых сучьев спящих деревьев, между серыми стенами домов, вдоль серых улиц, над угрюмыми машинами, рыгающими в воздух бензиновым перегаром, летит над однообразной чередой прохожих и бездельников, которые смотрят только вниз, под ноги, и никогда не поднимут взгляд вверх, в небо, в беспредельную глубину мира и Космоса, которая их пугает, представил, как в чьем-то заброшенном парке он сядет среди других ворон и будет высматривать в сером месиве грязного снега кусочки съестного, выброшенного людьми, как подлетит к заплесневелой корке, толкаясь и каркая, отпихивая балованных голубей и бессовестных шалопаев-воробьев, увидит, как какая-то старуха потянется к этой же корке, отмахиваясь от возмущенных птиц кривой клюкой и шамкая беззубым ртом своим, как поскользнется старая на сером крошеве снега и грязи и упадет в слизь городских отходов, а птицы, довольно гулькая, чирикая и каркая, выхватят эту корку из-под сморщенных рук…
Ворон, который был и вороной, задумался. Он думал о добре и зле, 0 мгновении жизни и вечности, о низости и высокости странного двуногого существа, которое наивно считает себя вершиной мироздания, хотя всего-навсего есть его подножье.
Но сам давно прошел эти ступени познания себя и мира, его сверх «Я» существовало едино и множественно, он ощущал свою личность в камне и цветке, в вороне и вороне, в прошлом и будущем, а свое человеческое обличье вспоминал с трудом и без особого желания.
Город клубился где-то впереди, будучи в то же время далеко позади, сплетались вокруг него и вне его судьбы и чаяния, вечность приподнимала бархатное крыло невозможности, которая становилась возможной мгновенно в неисчерпаемой бесконечности космического сознания.
Было хорошо и чуть-чуть тревожно, как всегда бывает на пороге чистилища.
Ворон взмыл в пустоту молчания и камнем пал вниз – сквозь зло и добро, сквозь истину и ложь, сквозь крик и немоту…
***
А огромная алмазная гора ждала прикосновения его клюва. Одного прикосновения в одно тысячелетие. И тикали секунды вечности, неисчерпаемые секунды вечности…
Жихарь кончил рассказ и как-то помялся, поводил могучими плечами, сказал:
– Что-то не то я расссказал, будто твои ведьмы мне в голову нашептали слова и предложения незнакомые. Ты держись от них подальше, а то такому научат!
– Ну они меня уже научили кой-чему, – попытался я обелить соседку и котов-оборотней. – Мысли, например, читать…
– Многие маги владеют этой нехитрой наукой, – сказал Яр-Тур. – Благородному же воину не к лицу заниматься подглядыванием и подслушиванием. Чтение мыслей и просто чтение – не для рыцарей.
– А вот о чем я сейчас подумал? – заинтересовался Жихарь.
– Я воспользовался своим телепатическим уменьем. Это было чудно, так как мысли богатырей резко отличались от мыслей моих современников. Они думали то же, что и говорили, а говорили то же, что и думали.
– Ты думаешь о том, что мыли читать незачем, проще спросить – человек и так ответит.
– Ага, – сказал Жихарь. – Действительно, проще спросить, чем подслушивать. Человек же может о чем-то таком подумать, что неприлично вслух.
Как бы для доказательства он подумал о таком, что неприлично не только вслух. Я смущенно улыбнулся и сказал:
– А если бы тут женщины были?
– Да, бабы бы меня поняли неправильно. А мне сейчас не до них, пить хочется, да и пожрать не мешало бы, – сказал Жихарь.
– Я больше не буду читать мысли, – сказал я. – По крайней мере тут, у вас.
– А что, сэр, – спросил Яр-Тур, – там, откуда вы, могут думать одно, а говорить другое?
– Еще как могут!
– Я сочувствую вам, сэр Фома, в такой стране трудно и противно жить.
– Да уж! – сказал я с чувством.
В это время богатыри вдруг обрели прозрачность, смутные тени сменили местность, потом все исчезло. Я вновь был в своей квартире. Ни котов, ни арбитра не наблюдалось; в кресле вольготно сидела Елена Ароновна.
– Ну что, милок, – сказала она, – наболтался с богатырями?
– Да уж! – повторил я.
– Слушала, слушала я, о чем вы там баяли. Им еще долго брести, а поболтать они оба горазды. Хорошее время было, простое. Теперь таких, как они мало осталось.
– Да уж! – третий раз повторил я.
43. История господина Брикмана (Калининград, ИТУ-9)
«Мы ходим ночью, ходим днем,
Но никуда мы не уйдем.
Мы бьем исправно каждый час,
А вы, друзья, не бейте нас».
Загадка
С. Маршак
Не будем описывать злоключения обратного этапа. Не будем повторяться. Не будем рассказывать о карантинном отсеке и прочих препонах перехода зэка из одного лагеря в другой. Опустим описание пересыльной тюрьмы Красноярска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Пожалуй, – сказал я, напряженно думая, кого или что он имеет ввиду.
Мои повествования о черных и рыжих котах, об Ыдыке Бе, об Елене Ароновне и прочих чудесах богатыри восприняли спокойно. Чем, чем, а чудесами их, видимо, удивить было трудно. Мир, в котором они жили, сам по себе был чудесен, как бывают чудесными любые юные миры. Миры, которые человек еще не успел перестроить по своему образу и подобию, превратив в коммуналку с удобствами в порядке живой очереди.
– Не знаю насчет этого Ыдыке, а Черный Бес и ведьмы – существа привычные, – сказал Жихарь. – Против них хорошо помогают закаленный в козлиной крови меч и чеснок. А верить им нельзя, все то, что они для вас сделают, против тебя же и обернется.
– Сэр Фома, – сказал Яр-Тур, – в моей стране тоже много нечистой силы. Достойный рыцарь не должен поддаваться их козням. Не знаю насчет чеснока, но хорошая щепоть канзасского перца в их очи надолго отучает сих неправедных созданий от козней.
– Я расскажу тебе одну новеллу, – сказал Жихарь, – глядишь она тебе пригодится в твоей странной и трудной жизни.
Где-то в пространстве стоит алмазная скала. Гигантская. Невозможно описать, какая большая. Раз в тысячелетие прилетает на скалу ворон и точит об нее свой клюв. Когда он сотрет клювом всю скалу – пройдет одна секунда вечности.
***
Ворон, который был и вороной тоже, долго думал: влететь в город или войти?
Он представил, как входит, переступает лапами по вязкому снегу, останавливается на переходах, пропуская угрюмые машины, как идет по серому городу, вызывая недоуменные взгляды прохожих, как бездельники пристраиваются за ним, норовя выдернуть из хвоста вороненое перо, как хамеют, наливаясь наглостью, как растет их толпа, толпа сытых, в импортных кожаных куртках с пустыми стекляшками глаз, как пьяный выкрикивает что-то гадкое, и толпа бросается на ворона, чтобы втоптать его в серое месиво снега и грязи, смешать с обыденностью, обезличить…
Ворон, который был и вороной, решил влететь в город.
Он представил, как летит среди голых сырых сучьев спящих деревьев, между серыми стенами домов, вдоль серых улиц, над угрюмыми машинами, рыгающими в воздух бензиновым перегаром, летит над однообразной чередой прохожих и бездельников, которые смотрят только вниз, под ноги, и никогда не поднимут взгляд вверх, в небо, в беспредельную глубину мира и Космоса, которая их пугает, представил, как в чьем-то заброшенном парке он сядет среди других ворон и будет высматривать в сером месиве грязного снега кусочки съестного, выброшенного людьми, как подлетит к заплесневелой корке, толкаясь и каркая, отпихивая балованных голубей и бессовестных шалопаев-воробьев, увидит, как какая-то старуха потянется к этой же корке, отмахиваясь от возмущенных птиц кривой клюкой и шамкая беззубым ртом своим, как поскользнется старая на сером крошеве снега и грязи и упадет в слизь городских отходов, а птицы, довольно гулькая, чирикая и каркая, выхватят эту корку из-под сморщенных рук…
Ворон, который был и вороной, задумался. Он думал о добре и зле, 0 мгновении жизни и вечности, о низости и высокости странного двуногого существа, которое наивно считает себя вершиной мироздания, хотя всего-навсего есть его подножье.
Но сам давно прошел эти ступени познания себя и мира, его сверх «Я» существовало едино и множественно, он ощущал свою личность в камне и цветке, в вороне и вороне, в прошлом и будущем, а свое человеческое обличье вспоминал с трудом и без особого желания.
Город клубился где-то впереди, будучи в то же время далеко позади, сплетались вокруг него и вне его судьбы и чаяния, вечность приподнимала бархатное крыло невозможности, которая становилась возможной мгновенно в неисчерпаемой бесконечности космического сознания.
Было хорошо и чуть-чуть тревожно, как всегда бывает на пороге чистилища.
Ворон взмыл в пустоту молчания и камнем пал вниз – сквозь зло и добро, сквозь истину и ложь, сквозь крик и немоту…
***
А огромная алмазная гора ждала прикосновения его клюва. Одного прикосновения в одно тысячелетие. И тикали секунды вечности, неисчерпаемые секунды вечности…
Жихарь кончил рассказ и как-то помялся, поводил могучими плечами, сказал:
– Что-то не то я расссказал, будто твои ведьмы мне в голову нашептали слова и предложения незнакомые. Ты держись от них подальше, а то такому научат!
– Ну они меня уже научили кой-чему, – попытался я обелить соседку и котов-оборотней. – Мысли, например, читать…
– Многие маги владеют этой нехитрой наукой, – сказал Яр-Тур. – Благородному же воину не к лицу заниматься подглядыванием и подслушиванием. Чтение мыслей и просто чтение – не для рыцарей.
– А вот о чем я сейчас подумал? – заинтересовался Жихарь.
– Я воспользовался своим телепатическим уменьем. Это было чудно, так как мысли богатырей резко отличались от мыслей моих современников. Они думали то же, что и говорили, а говорили то же, что и думали.
– Ты думаешь о том, что мыли читать незачем, проще спросить – человек и так ответит.
– Ага, – сказал Жихарь. – Действительно, проще спросить, чем подслушивать. Человек же может о чем-то таком подумать, что неприлично вслух.
Как бы для доказательства он подумал о таком, что неприлично не только вслух. Я смущенно улыбнулся и сказал:
– А если бы тут женщины были?
– Да, бабы бы меня поняли неправильно. А мне сейчас не до них, пить хочется, да и пожрать не мешало бы, – сказал Жихарь.
– Я больше не буду читать мысли, – сказал я. – По крайней мере тут, у вас.
– А что, сэр, – спросил Яр-Тур, – там, откуда вы, могут думать одно, а говорить другое?
– Еще как могут!
– Я сочувствую вам, сэр Фома, в такой стране трудно и противно жить.
– Да уж! – сказал я с чувством.
В это время богатыри вдруг обрели прозрачность, смутные тени сменили местность, потом все исчезло. Я вновь был в своей квартире. Ни котов, ни арбитра не наблюдалось; в кресле вольготно сидела Елена Ароновна.
– Ну что, милок, – сказала она, – наболтался с богатырями?
– Да уж! – повторил я.
– Слушала, слушала я, о чем вы там баяли. Им еще долго брести, а поболтать они оба горазды. Хорошее время было, простое. Теперь таких, как они мало осталось.
– Да уж! – третий раз повторил я.
43. История господина Брикмана (Калининград, ИТУ-9)
«Мы ходим ночью, ходим днем,
Но никуда мы не уйдем.
Мы бьем исправно каждый час,
А вы, друзья, не бейте нас».
Загадка
С. Маршак
Не будем описывать злоключения обратного этапа. Не будем повторяться. Не будем рассказывать о карантинном отсеке и прочих препонах перехода зэка из одного лагеря в другой. Опустим описание пересыльной тюрьмы Красноярска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80