Целое состояние, потраченное для развлечения. А может быть, для важного дела? Хотелось бы знать прежде, чем строить предположения.
Игральные кости блондинки – простые, деревянные, выкрашенные красками и отполированные сотнями прикосновений. Уютные, притягивающие руку.
Кубики тщедушного Слата издают странный звук, когда стукаются о стаканчик: не живой и не мертвый… А ведь они, и в самом деле, костяные. Руны на гранях протравлены и выкрашены, но краска почти стерлась: чтобы разобрать результат, глашатаю приходится вглядываться в очертания рисунка. Красавица так томно склоняется над столом, что Вехан, и без того пускающий слюни, становится похожим на пса, вывесившего язык из пасти. Миллин не упускает ни одного подобного момента, каждый раз придумывая новые нелестные названия для охватившей весельчака страсти, но тот не обижается, а время от времени настойчиво просит Слата поменяться костями. Наверняка, чтобы оказываться поближе к красавице.
Но все это лишь отражения истинного действа, волнами вздымающего Поток. Лишь сменяющие друг друга картинки. И хоть говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, и глаза имеют дурную привычку обманывать. А потому не буду доверяться ни зрению, ни слуху тела – тяжелой и слишком плотной, чтобы чувствовать дуновения Хаоса материи. Пусть слушает душа.
О чем вы споете мне, крохотные вершители судеб, верные слуги случая?
Голос дерева звонок и сух, в его песне – сплетения волокон, нараставших с момента рождения до момента насильственной смерти под топором лесоруба. Но даже срубленное, повергнутое наземь, дерево не обрело покоя, снова и снова принимая в свою плоть зубы стальных лезвий… Это песня покорности судьбе, песня того, кто принимает свою долю со смирением и кротостью искреннего прощения.
Голос кости глуше и легче. Как и дерево, она насильно лишилась питающих соков, но умерла гораздо раньше – в тот миг, когда остановилось сердце существа, остов которого она составляла. Она сохла и желтела, теряя память о недолгом времени настоящей жизни, пока не погрузилась в беспробудный сон, отпустив скорбные жалобы восвояси… Это песня недоумения и обиды, выцветающих с каждым новым мгновением, с каждым шагом мира вперед, песня того, кто пал в неравной борьбе со смертью.
Голос камня ровен и спокоен. Он никогда не был живыми и никогда не станет мертвым, а значит, нет причин горевать и нет причин надеяться: дыхание мира обходит его стороной, лишь ласково шлифуя гладкие грани. Застывший в подобии идеального порядка, незыблемый и уверенный, камень не испытывает чувств и не таит обид. Это песня отрешенности и высокомерия, песня того, кто не принимает изменений мира, потому что не способен быть их настоящей частью…
Образы сменяют друг друга, сталкиваясь, склеиваясь, наслаиваясь и окутывая сознание кисеей покрывал. Я сниму их, разложу по разным кучкам, попробую на прочность нити каждого впечатления и смогу рассказать, о чем ночью пели кости. Но каждая из песен была дуэтом – песней для двоих: для игрока и для его инструмента. А это означает, что из общего хора мне нужно выделить и голоса тех, кто отправлял кости в полет. Выделить и исследовать, чтобы понять, насколько успешна спевка.
Весельчак Вехан – самый худший «певец» из троих: он совсем не слышит голос камней в собственных пальцах, не чувствует их растерянности всякий раз, когда они бьются о стенки стаканчика. Можно предсказать результат каждого броска и быть уверенным: предсказания сбудутся полностью.
Тщедушный Слат, такой ровный и спокойный в разговоре, играет излишне резко и повелительно, заставляя кости постанывать, поскольку прерывает их бег в самый неподходящий момент. Шансы на победу у него и Вехана примерно равны, и преимущество получит тот, кто хоть дважды сможет точно повторить свои действия.
А вот белокурая Миллин – особый случай. Нельзя сказать, что она хорошо слышит голос деревянных кубиков, но умеет остановиться в самый нужный момент, за которым неизбежно последует проигрыш. Стало быть, женщина чувствует грань допустимого… Опасная противница: управлять удачей неспособна, но зато ей вполне по силам избегать разгромных поражений. Пожалуй, изо всех троих только у нее есть реальный шанс победить. Или хотя бы остаться при своем. Правда, в повадках Слата наблюдается тень умения извлекать выгоду из любой ситуации, но он не потерпит возражений своим намерениям, следовательно, не обладает необходимой для тонкой игры гибкостью. В этом смысле Вехан действует куда успешнее, позволяя костям падать так, как они сами того пожелают. Хм… Кажется, именно он и выигрывает партию.
– Позвольте покинуть вас на несколько минут, – в низком поклоне просит глашатай и направляется к выходу из зала.
Пора и мне на покой, благо есть повод. Поднимаюсь и, пошатываясь, плетусь следом, опрометчиво надеясь, что выгляжу не слишком глупо: судя по насмешливым взглядам, представляю собой зрелище жалкое и заслуживающее осуждения. Ускоряю шаг, вываливаюсь из дверного проема и утыкаюсь в спину пепельноволосой красавицы, которая никак не ожидала преследования.
– П-позвольте узнать ваш… ваш-ше имя, hevary.
– Отойди от нее.
О, знакомое шипение. Гаккар в двух шагах впереди нас, и выражение, замеченное мной в бесцветных глаза, не сулит ничего хорошего.
– Да я, собсснно…
– Отойди.
Она не повышает голос, скорее, даже переходит на шепот, но каждый звук, слетевший с тонких губ, иглой вонзается мне в уши.
– Поч-чему бы мне не познакомиться с красивой девушкой? Я – парень хоть куда и вообще…
– Она не для тебя. Понятно, да?
Ришиан сжимает запястье глашатая и точным рывком притягивает к себе, лишая меня опоры. Но падать еще рано: падать следует аккурат после того, как две женщины сливаются в страстном и глубоком поцелуе, не стесняясь моего присутствия. Пальцы гаккара нежно тонут в жемчужных кудрях, а глашатай словно боится шевельнуться, но лишь из страха доставить неудобство своему… своей партнерше.
Девочки любят друг друга? Что ж, и такое бывает. Насколько помню, у Локки в ее заведении есть по меньшей мере три счастливых парочки, в свободное от проявления взаимных чувств время доставляющих удовольствие лицам противоположного пола. Ничего необычного. Хотя, гаккар наверняка рассчитывал на другой эффект, потому что по окончании поцелуя в направленном на меня взгляде явственно читалось недоумение. А все из-за чего? Из-за моего полнейшего равнодушия. Кстати, это вовсе не одно и тоже с бесстрастностью. Задумывались когда-нибудь? Я – неоднократно, с того самого мига, как наставник заявил Сэйдисс, что ее сын «равнодушен и к добру, и к злу». Тогда, лет пятнадцать назад, его слова показались мне оскорблением, но много позже, получив время на размышления (ввиду невозможности проводить дни как-то иначе, нежели в раздумьях), я понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Игральные кости блондинки – простые, деревянные, выкрашенные красками и отполированные сотнями прикосновений. Уютные, притягивающие руку.
Кубики тщедушного Слата издают странный звук, когда стукаются о стаканчик: не живой и не мертвый… А ведь они, и в самом деле, костяные. Руны на гранях протравлены и выкрашены, но краска почти стерлась: чтобы разобрать результат, глашатаю приходится вглядываться в очертания рисунка. Красавица так томно склоняется над столом, что Вехан, и без того пускающий слюни, становится похожим на пса, вывесившего язык из пасти. Миллин не упускает ни одного подобного момента, каждый раз придумывая новые нелестные названия для охватившей весельчака страсти, но тот не обижается, а время от времени настойчиво просит Слата поменяться костями. Наверняка, чтобы оказываться поближе к красавице.
Но все это лишь отражения истинного действа, волнами вздымающего Поток. Лишь сменяющие друг друга картинки. И хоть говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, и глаза имеют дурную привычку обманывать. А потому не буду доверяться ни зрению, ни слуху тела – тяжелой и слишком плотной, чтобы чувствовать дуновения Хаоса материи. Пусть слушает душа.
О чем вы споете мне, крохотные вершители судеб, верные слуги случая?
Голос дерева звонок и сух, в его песне – сплетения волокон, нараставших с момента рождения до момента насильственной смерти под топором лесоруба. Но даже срубленное, повергнутое наземь, дерево не обрело покоя, снова и снова принимая в свою плоть зубы стальных лезвий… Это песня покорности судьбе, песня того, кто принимает свою долю со смирением и кротостью искреннего прощения.
Голос кости глуше и легче. Как и дерево, она насильно лишилась питающих соков, но умерла гораздо раньше – в тот миг, когда остановилось сердце существа, остов которого она составляла. Она сохла и желтела, теряя память о недолгом времени настоящей жизни, пока не погрузилась в беспробудный сон, отпустив скорбные жалобы восвояси… Это песня недоумения и обиды, выцветающих с каждым новым мгновением, с каждым шагом мира вперед, песня того, кто пал в неравной борьбе со смертью.
Голос камня ровен и спокоен. Он никогда не был живыми и никогда не станет мертвым, а значит, нет причин горевать и нет причин надеяться: дыхание мира обходит его стороной, лишь ласково шлифуя гладкие грани. Застывший в подобии идеального порядка, незыблемый и уверенный, камень не испытывает чувств и не таит обид. Это песня отрешенности и высокомерия, песня того, кто не принимает изменений мира, потому что не способен быть их настоящей частью…
Образы сменяют друг друга, сталкиваясь, склеиваясь, наслаиваясь и окутывая сознание кисеей покрывал. Я сниму их, разложу по разным кучкам, попробую на прочность нити каждого впечатления и смогу рассказать, о чем ночью пели кости. Но каждая из песен была дуэтом – песней для двоих: для игрока и для его инструмента. А это означает, что из общего хора мне нужно выделить и голоса тех, кто отправлял кости в полет. Выделить и исследовать, чтобы понять, насколько успешна спевка.
Весельчак Вехан – самый худший «певец» из троих: он совсем не слышит голос камней в собственных пальцах, не чувствует их растерянности всякий раз, когда они бьются о стенки стаканчика. Можно предсказать результат каждого броска и быть уверенным: предсказания сбудутся полностью.
Тщедушный Слат, такой ровный и спокойный в разговоре, играет излишне резко и повелительно, заставляя кости постанывать, поскольку прерывает их бег в самый неподходящий момент. Шансы на победу у него и Вехана примерно равны, и преимущество получит тот, кто хоть дважды сможет точно повторить свои действия.
А вот белокурая Миллин – особый случай. Нельзя сказать, что она хорошо слышит голос деревянных кубиков, но умеет остановиться в самый нужный момент, за которым неизбежно последует проигрыш. Стало быть, женщина чувствует грань допустимого… Опасная противница: управлять удачей неспособна, но зато ей вполне по силам избегать разгромных поражений. Пожалуй, изо всех троих только у нее есть реальный шанс победить. Или хотя бы остаться при своем. Правда, в повадках Слата наблюдается тень умения извлекать выгоду из любой ситуации, но он не потерпит возражений своим намерениям, следовательно, не обладает необходимой для тонкой игры гибкостью. В этом смысле Вехан действует куда успешнее, позволяя костям падать так, как они сами того пожелают. Хм… Кажется, именно он и выигрывает партию.
– Позвольте покинуть вас на несколько минут, – в низком поклоне просит глашатай и направляется к выходу из зала.
Пора и мне на покой, благо есть повод. Поднимаюсь и, пошатываясь, плетусь следом, опрометчиво надеясь, что выгляжу не слишком глупо: судя по насмешливым взглядам, представляю собой зрелище жалкое и заслуживающее осуждения. Ускоряю шаг, вываливаюсь из дверного проема и утыкаюсь в спину пепельноволосой красавицы, которая никак не ожидала преследования.
– П-позвольте узнать ваш… ваш-ше имя, hevary.
– Отойди от нее.
О, знакомое шипение. Гаккар в двух шагах впереди нас, и выражение, замеченное мной в бесцветных глаза, не сулит ничего хорошего.
– Да я, собсснно…
– Отойди.
Она не повышает голос, скорее, даже переходит на шепот, но каждый звук, слетевший с тонких губ, иглой вонзается мне в уши.
– Поч-чему бы мне не познакомиться с красивой девушкой? Я – парень хоть куда и вообще…
– Она не для тебя. Понятно, да?
Ришиан сжимает запястье глашатая и точным рывком притягивает к себе, лишая меня опоры. Но падать еще рано: падать следует аккурат после того, как две женщины сливаются в страстном и глубоком поцелуе, не стесняясь моего присутствия. Пальцы гаккара нежно тонут в жемчужных кудрях, а глашатай словно боится шевельнуться, но лишь из страха доставить неудобство своему… своей партнерше.
Девочки любят друг друга? Что ж, и такое бывает. Насколько помню, у Локки в ее заведении есть по меньшей мере три счастливых парочки, в свободное от проявления взаимных чувств время доставляющих удовольствие лицам противоположного пола. Ничего необычного. Хотя, гаккар наверняка рассчитывал на другой эффект, потому что по окончании поцелуя в направленном на меня взгляде явственно читалось недоумение. А все из-за чего? Из-за моего полнейшего равнодушия. Кстати, это вовсе не одно и тоже с бесстрастностью. Задумывались когда-нибудь? Я – неоднократно, с того самого мига, как наставник заявил Сэйдисс, что ее сын «равнодушен и к добру, и к злу». Тогда, лет пятнадцать назад, его слова показались мне оскорблением, но много позже, получив время на размышления (ввиду невозможности проводить дни как-то иначе, нежели в раздумьях), я понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101