Это была юная модистка, развращенная тем соблазнителем, о котором я вам говорила ранее, рассказывая про дом госпожи Герои; он работал также и на госпожу Фурнье. Девушке было четырнадцать лет, шатенка, с карими глазами, полными огня, с маленьким личиком, самым сладострастным, какое только можно себе представить, с кожей белой, как лилия, и нежной, как атлас, достаточно хорошо сложенная, но все-таки немного полноватая; от этого легкого недостатка происходила самая аппетитная, самая привлекательная, самая округлая, самая белая попка, которую можно было найти в Париже. Мужчина, с которым она имела дело, как я наблюдала сквозь дырку, был у нее первым; она была девственницей, совершенно точно – со всех сторон! Следует сказать, подобный лакомый кусочек предоставлялся лишь большому другу дома: это был старый аббат де Фьервиль, известный как своим богатством, так и своим распутством, страдающий тяжелой подагрой. Он приходит, закутанный с головы до ног, устраивается в комнате, осматривает причиндалы, которые должны вскоре ему потребоваться, все подготавливает к делу; приходит девочка по имени Евгения. Немного испугавшись нелепого вида своего первого любовника, она опускает глаза и краснеет. „Подойдите, подойдите же, – говорит ей распутник, – покажите мне вашу попку“. – „Сударь…“ – изумленно произносит девочка. – „Ну же, ну же, говорит старый распутник, – нет ничего хуже, чем все эти малолетние новички; они даже не думают, что кто-то хочет посмотреть на их попку. Ну же, поднимите, поднимите свою юбку!“ Девочка, сделав несколько шагов вперед, из страха вызвать недовольство у госпожи Фурнье, которой она обещала быть очень любезной, наполовину приоткрывает зад, поднимая юбку. „Ну, повыше, повыше же, – говорит старый развратник. – Вы считаете, что я сам должен утруждать себя?“ И вот, наконец, прекрасная попка показывается полностью. Аббат внимательно разглядывает ее, заставляет выпрямиться, согнуться, велит сжать ноги, раздвинуть ноги, и, привалив ее к кровати, какое-то мгновение грубо трется всеми своими передними частями, которые обнажил, о прекрасную попку Евгении, чтобы наэлектризовать себя и притянуть к себе немного тепла от этого прекрасного дитя. После этого он переходит к поцелуям, встает на колени, чтобы чувствовать себя вольготнее и, держа двумя руками прекрасные ягодицы, раздвинутые как можно шире, готовит язык и рот, которые вот-вот начнут копаться в этих сокровищах. „Меня ничуть не обманули, – говорит он, – у вас прехорошенькая попка. А вы давно какали?“ – „Только что, сударь, – говорит девочка. – Прежде чем я поднялась сюда, мадам заставила меня исполнить эту предосторожность“. – „Ах, ах!.. Значит в вашем животике больше ничего не осталось, – говорит распутник. – Ну что же, посмотрим“. Он берет в руки клистир, наполняет его молоком, возвращается к своему объекту, впускает клистир и выливает содержимое. Евгения, заранее обо всем предупрежденная, готова ко всему, и едва „снадобье“ оказывается у нее в животе, как гость, растянувшись на канапе, приказывает ей сесть верхом на него и сделать свое маленькое дело ему в рот. Это робкое создание садится так, как ей сказано, тужится, распутник возбуждает себе член, плотно припав ртом к ее заднему отверстию, не давая ей пролить ни капли драгоценной влаги, которая вытекает из нес. Он очень тщательно глотает все, и, едва делает последний глоток, как проливается его сперма, и он погружается в исступление. Но каким же бывает отвращение, которое у всех настоящих развратников приходит вслед за крушением их иллюзий?! Кончив, аббат резко отбрасывает девочку подальше от себя, поправляет одежду и говорит, что его обманули, сказав, что ребенок перед этим покакает, что она уж точно вообще не какала и что он проглотил половину ее какашек. Следует заметить, что господин аббат хотел лишь молока, что не станет платить, что больше сюда не придет, что он не должен утруждать себя такими визитами ради маленьких соплюшек, и уходит, прибавив к этому тысячу Других ругательств, о которых я расскажу вам при случае в повествовании о другой страсти, основу которой они составляют, дабы не делать их здесь незначительным дополнением.»
«Черт подери, – сказал Кюрваль, – подумаешь какой неженка! Сердиться из-за того, что получил немножко дерьма? А те, которые едят его!» – «Потерпите, потерпите, сударь, – сказала Дюкло, – позвольте, чтобы мой рассказ шел в том порядке, который вы сами требовали от меня; вы увидите, что придет черед тех особых распутников, о которых только что сказали.»
Эта лента бумаги была написана за двадцать вечеров, с семи до десяти часов, и закончена сегодня 12 сентября. 1785 года. Остальное читайте на оборотной стороне ленты. То, что следует, составляет продолжение конца оборотной ленты.
«Спустя два дня настала моя очередь. Меня предупредили, чтобы я терпела в течение тридцати шести часов. Моим героем был старый королевский священник, страдающий подагрой, как и предыдущий. К нему надо было подходить только нагой, но низ живота и грудь должны были быть очень тщательно прикрыты; меня предупредили об этом условии со всей определенностью, уверяя, что, если хотя бы слегка покажется одна из этих частей, мне никогда не удастся заставить его кончить. Я подхожу к нему, он внимательно разглядывает мой зад, спрашивает меня о возрасте, правда ли, что я сильно хочу какать, какого вида мое дерьмо, мягкое или крутое, и еще тысячу других вопросов, которые, как мне показалось, возбуждали его, поскольку во время беседы член его встал, и он показал его мне. Этот член, приблизительно дюйма четыре в длину на два-три дюйма в окружности, имел, несмотря на весь свой блеск, такой несчастный и жалкий вид, что надо было глядеть в подзорную трубу, чтобы заподозрить о его существовании. Я по просьбе моего героя взялась за него; видя, что мои толчки достаточно хорошо возбуждают его желания, он приготовился проглотить жертвоприношение. „Дитя мое, – сказал он мне, – мы и вправду хотите какать, как вы это сказали? Мне не и раните я, когда меня обманывают. Посмотрим, посмотрим-ка, у вас есть дерьмо в попке?“ И говоря так, он засовывает мне в зад средний палец правой руки, а левой тем временем поддерживает эрекцию, которую я вызывала в его члене. Этому пальцу, исследовавшему глубины, не требовалось проникать слишком далеко, чтобы убедиться в той нужде, в коей я уверяла его. Стоило ему коснуться содержимого, как он пришел в неописуемый восторг: „Ах, черт подери! – сказал он. – Она не обманывает меня; курочка скоро будет нестись, я только что почувствовал яйцо“. Обрадовавшись, развратник целует мне зад и, видя, что я больше не могу терпеть, заставляет меня подняться на особого рода устройство, похожее на то, которое есть, господа, в вашей часовне;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112