А я заявила, что у тебя жокейские привычки и ты носишься по стране со скоростью урагана.
— Если быть точным, — заметил я, — по пересеченной местности ураганы движутся медленнее. Куипп рассмеялся.
— И то правда. Скорость продвижения не более двадцати пяти миль в час. Верно?
— Верно, — подтвердил я.
— Тогда пошли. — Он взглянул на пакет. — Привезли? Мы едем прямо в лабораторию. Нельзя терять время.
Куипп вел свой «Рено» с большим мастерством. Мы остановились у черного входа здания, напоминающего частную больницу, и вошли в светлый безликий коридор, который привел нас к дверям с надписью «Фонд Макферсона» черными буквами на зеркальном стекле.
Куипп привычным движением толкнул дверь, и мы с Лиззи проследовали за ним сначала в вестибюль, а затем в комнату с застекленным потолком.
Еще в вестибюле Куипп снял с крючков белые халаты, застегивающиеся у горла и с поясом на талии, и дал нам с Лиззи. В самой лаборатории нас встретил так же экипированный мужчина. Встав из-за микроскопа, он сказал Куиппу:
— Если тут какая-нибудь ерунда, сукин ты сын, я тебя убью. Я из-за этого пропустил международный матч по регби.
Куипп, который отнесся к угрозе совершенно спокойно, представил нам его как Гуггенхейма, местного чудака.
Как и Куипп, Гуггенхейм, судя по всему, предпочитал, чтобы его называли по фамилии. Он был ярко выраженным американцем и с виду ненамного старше моего компьютерного умельца.
— Пусть его молодость вас не смущает, — посоветовал Куипп. — Если помните, Исааку Ньютону было только двадцать четыре, когда в 1666 году он открыл свой бином.
— Буду помнить, — сухо сказал я.
— Мне двадцать пять, — заявил Гуггенхейм. — Покажите, что вы привезли.
Он взял у меня пакет и направился к одному из лабораторных столов, стоящих вдоль стен. Получив время оглядеться, я выяснил, что из всех приборов, имеющихся в лаборатории, я мог узнать лишь микроскоп. Гуггенхейм же чувствовал себя в этой таинственной обстановке, как Рубик со своим кубиком.
Он был худощав, русоволос, глаза выдавали хорошо тренированное умение сосредоточиться. Он перенес одну из коричневых точек на стекло и склонился над микроскопом.
— Так, так, так, тут у нас клещик. Как думаете, что он переносит?
— Я... — начал я было, но выяснилось, что вопрос Гуггенхейма был чисто риторическим.
— Сняли его с лошади, — продолжил он жизнерадостно, — так что, возможно, здесь мы имеем Ehrlichia risticii. Вам приходит на ум Ehrlichia risticii?
— Не приходит, — ответил я. Гуггенхейм поднял глаза от микроскопа и улыбнулся.
— А лошадь больна? — спросил он.
— Лошадь просто стоит, и у нее депрессия, если можно так выразиться.
— Депрессия — понятие клиническое, — сказал он. — Что-нибудь еще? Лихорадка?
— Температуру я не мерил. — Я снова вспомнил поведение Петермана сегодня утром и добавил:
— Отказывается от еды.
Этим сообщением я просто осчастливил Гуггенхейма.
— Депрессия, лихорадка, анорексия, — заявил он, — классические симптомы. — Он взглянул на Лиззи, Куиппа и меня. — Почему бы вам не погулять? Часок. Я не обещаю, но, возможно, тогда я смогу вам что-то сказать. Тут есть мощные микроскопы, мы их используем для исследования организмов на грани видимости. Короче, дайте мне час.
Мы послушно удалились, оставив халаты в вестибюле. Куипп отвез нас к себе домой, где, несмотря на чисто мужскую и книжную обстановку, явно чувствовалось присутствие Лиззи. Однако выражение ее лица заставило меня воздержаться от комментариев. Она сварила кофе. Куипп взял свою чашку и привычно пробормотал слова благодарности.
— Как там мой малыш «Робинсон»? — спросила Лиззи. — Все на том же место?
— Погрузчик будет в понедельник.
— Скажи им, пусть там поосторожнее.
— Упакую его в вату.
— Им придется снимать винт...
Мы с удовольствием выпили черный крепкий кофе.
Я позвонил Изабель. Все в порядке, доложила она.
— Что такое этот Фонд Макферсона? — спросил я Куиппа.
— Меценат-шотландец, — коротко ответил Куипп. — Есть еще маленькая университетская стипендия его имени. Также и государственная субсидия. В лаборатории два великолепных электронных микроскопа, и в настоящее время при них два местных гения, с одним из них вы познакомились. Они проводят свои исследования, и люди в ужасных местах перестают умирать от ужасных болезней. — Он допил кофе. — Гуггенхейм специализируется на векторах Ehrlichiae.
— Не знаю этого языка, — сказал я.
— Ага. Тогда вы не поймете, почему он так заинтересовался, когда я спросил про клещей на лошадях. Есть вероятность, что вы поможете ему разрешить некую загадку. Ничто иное не оторвало бы его от матча по регби.
— А что это за ерлик... как вы там сказали?
— Ehrlichiae? Это, — проговорил он с легкой усмешкой, — плеоморфные организмы, которые находятся в симбиозе с антроподами и ими же переносятся. В общих чертах.
— Куипп! — воскликнула Лиззи. Он сдался.
— Это такие паразиты, которые переносятся клещами. Наиболее известные опасны для собак и скота. Гуггенхейм изучал Ehrlichiae на лошадях еще в Америке. Сам вам об этом расскажет. Единственное, что я знаю, так это то, что он имеет в виду новую болезнь, появившуюся только в середине восьмидесятых.
— Новую болезнь? — удивился я.
— Природа изобретательна, — заметил Куипп. — Жизнь не стоит на месте. Болезни приходят и уходят. Вот и СПИД — новая болезнь. А на подходе может быть что-нибудь и еще более страшное.
— Просто дрожь пробирает, — нахмурясь, сказала Лиззи.
— Лиз, радость моя, ты-то знаешь, что это возможно. — Он взглянул на меня. — У Гуггенхейма имеется теория, что динозавры вымерли не в результате природных катаклизмов, а из-за переносимых клещами рикетсияподобных патогенов. Это, чтоб вам было понятнее, паразитические микроорганизмы, вызывающие лихорадку вроде тифа. Гуггенхейм полагает, что и клещи, и паразиты вымерли вместе с хозяевами, не оставив следа.
— А можно перевозить эти, как их, патогены в жидкости для транспортировки вирусов? — поинтересовался я. — Той, что была в стеклянных пробирках?
Он сначала недоуменно посмотрел на меня, потом решительно покачал головой.
— Нет. Невозможно. Ehrlichiae не вирусы. Насколько мне известно, они вообще не могут жить ни в какой-либо среде, ни на культуре, что и затрудняет исследования. Нет. Что бы там ни было в ваших пробирках, это определенно не попало туда с клещей.
— Чем дальше в лес, тем больше дров, — заметил я огорченно.
— Лиззи — астрофизик, — сказал он, — слушает шорохи Вселенной с самого начала мироздания, а Гуггенхейм разглядывает элементарных паразитов, что можно сделать, только увеличив их в миллионы раз в электронном пучке. Пытаемся разглядеть внешние и внутренние глубины с помощью нашего слабого интеллекта и разгадать непостижимые тайны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Если быть точным, — заметил я, — по пересеченной местности ураганы движутся медленнее. Куипп рассмеялся.
— И то правда. Скорость продвижения не более двадцати пяти миль в час. Верно?
— Верно, — подтвердил я.
— Тогда пошли. — Он взглянул на пакет. — Привезли? Мы едем прямо в лабораторию. Нельзя терять время.
Куипп вел свой «Рено» с большим мастерством. Мы остановились у черного входа здания, напоминающего частную больницу, и вошли в светлый безликий коридор, который привел нас к дверям с надписью «Фонд Макферсона» черными буквами на зеркальном стекле.
Куипп привычным движением толкнул дверь, и мы с Лиззи проследовали за ним сначала в вестибюль, а затем в комнату с застекленным потолком.
Еще в вестибюле Куипп снял с крючков белые халаты, застегивающиеся у горла и с поясом на талии, и дал нам с Лиззи. В самой лаборатории нас встретил так же экипированный мужчина. Встав из-за микроскопа, он сказал Куиппу:
— Если тут какая-нибудь ерунда, сукин ты сын, я тебя убью. Я из-за этого пропустил международный матч по регби.
Куипп, который отнесся к угрозе совершенно спокойно, представил нам его как Гуггенхейма, местного чудака.
Как и Куипп, Гуггенхейм, судя по всему, предпочитал, чтобы его называли по фамилии. Он был ярко выраженным американцем и с виду ненамного старше моего компьютерного умельца.
— Пусть его молодость вас не смущает, — посоветовал Куипп. — Если помните, Исааку Ньютону было только двадцать четыре, когда в 1666 году он открыл свой бином.
— Буду помнить, — сухо сказал я.
— Мне двадцать пять, — заявил Гуггенхейм. — Покажите, что вы привезли.
Он взял у меня пакет и направился к одному из лабораторных столов, стоящих вдоль стен. Получив время оглядеться, я выяснил, что из всех приборов, имеющихся в лаборатории, я мог узнать лишь микроскоп. Гуггенхейм же чувствовал себя в этой таинственной обстановке, как Рубик со своим кубиком.
Он был худощав, русоволос, глаза выдавали хорошо тренированное умение сосредоточиться. Он перенес одну из коричневых точек на стекло и склонился над микроскопом.
— Так, так, так, тут у нас клещик. Как думаете, что он переносит?
— Я... — начал я было, но выяснилось, что вопрос Гуггенхейма был чисто риторическим.
— Сняли его с лошади, — продолжил он жизнерадостно, — так что, возможно, здесь мы имеем Ehrlichia risticii. Вам приходит на ум Ehrlichia risticii?
— Не приходит, — ответил я. Гуггенхейм поднял глаза от микроскопа и улыбнулся.
— А лошадь больна? — спросил он.
— Лошадь просто стоит, и у нее депрессия, если можно так выразиться.
— Депрессия — понятие клиническое, — сказал он. — Что-нибудь еще? Лихорадка?
— Температуру я не мерил. — Я снова вспомнил поведение Петермана сегодня утром и добавил:
— Отказывается от еды.
Этим сообщением я просто осчастливил Гуггенхейма.
— Депрессия, лихорадка, анорексия, — заявил он, — классические симптомы. — Он взглянул на Лиззи, Куиппа и меня. — Почему бы вам не погулять? Часок. Я не обещаю, но, возможно, тогда я смогу вам что-то сказать. Тут есть мощные микроскопы, мы их используем для исследования организмов на грани видимости. Короче, дайте мне час.
Мы послушно удалились, оставив халаты в вестибюле. Куипп отвез нас к себе домой, где, несмотря на чисто мужскую и книжную обстановку, явно чувствовалось присутствие Лиззи. Однако выражение ее лица заставило меня воздержаться от комментариев. Она сварила кофе. Куипп взял свою чашку и привычно пробормотал слова благодарности.
— Как там мой малыш «Робинсон»? — спросила Лиззи. — Все на том же место?
— Погрузчик будет в понедельник.
— Скажи им, пусть там поосторожнее.
— Упакую его в вату.
— Им придется снимать винт...
Мы с удовольствием выпили черный крепкий кофе.
Я позвонил Изабель. Все в порядке, доложила она.
— Что такое этот Фонд Макферсона? — спросил я Куиппа.
— Меценат-шотландец, — коротко ответил Куипп. — Есть еще маленькая университетская стипендия его имени. Также и государственная субсидия. В лаборатории два великолепных электронных микроскопа, и в настоящее время при них два местных гения, с одним из них вы познакомились. Они проводят свои исследования, и люди в ужасных местах перестают умирать от ужасных болезней. — Он допил кофе. — Гуггенхейм специализируется на векторах Ehrlichiae.
— Не знаю этого языка, — сказал я.
— Ага. Тогда вы не поймете, почему он так заинтересовался, когда я спросил про клещей на лошадях. Есть вероятность, что вы поможете ему разрешить некую загадку. Ничто иное не оторвало бы его от матча по регби.
— А что это за ерлик... как вы там сказали?
— Ehrlichiae? Это, — проговорил он с легкой усмешкой, — плеоморфные организмы, которые находятся в симбиозе с антроподами и ими же переносятся. В общих чертах.
— Куипп! — воскликнула Лиззи. Он сдался.
— Это такие паразиты, которые переносятся клещами. Наиболее известные опасны для собак и скота. Гуггенхейм изучал Ehrlichiae на лошадях еще в Америке. Сам вам об этом расскажет. Единственное, что я знаю, так это то, что он имеет в виду новую болезнь, появившуюся только в середине восьмидесятых.
— Новую болезнь? — удивился я.
— Природа изобретательна, — заметил Куипп. — Жизнь не стоит на месте. Болезни приходят и уходят. Вот и СПИД — новая болезнь. А на подходе может быть что-нибудь и еще более страшное.
— Просто дрожь пробирает, — нахмурясь, сказала Лиззи.
— Лиз, радость моя, ты-то знаешь, что это возможно. — Он взглянул на меня. — У Гуггенхейма имеется теория, что динозавры вымерли не в результате природных катаклизмов, а из-за переносимых клещами рикетсияподобных патогенов. Это, чтоб вам было понятнее, паразитические микроорганизмы, вызывающие лихорадку вроде тифа. Гуггенхейм полагает, что и клещи, и паразиты вымерли вместе с хозяевами, не оставив следа.
— А можно перевозить эти, как их, патогены в жидкости для транспортировки вирусов? — поинтересовался я. — Той, что была в стеклянных пробирках?
Он сначала недоуменно посмотрел на меня, потом решительно покачал головой.
— Нет. Невозможно. Ehrlichiae не вирусы. Насколько мне известно, они вообще не могут жить ни в какой-либо среде, ни на культуре, что и затрудняет исследования. Нет. Что бы там ни было в ваших пробирках, это определенно не попало туда с клещей.
— Чем дальше в лес, тем больше дров, — заметил я огорченно.
— Лиззи — астрофизик, — сказал он, — слушает шорохи Вселенной с самого начала мироздания, а Гуггенхейм разглядывает элементарных паразитов, что можно сделать, только увеличив их в миллионы раз в электронном пучке. Пытаемся разглядеть внешние и внутренние глубины с помощью нашего слабого интеллекта и разгадать непостижимые тайны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83