— Я опустил трубку и заговорил со своим отчимом, которого тяготила моя беседа с Толлраитом и необходимость выслушивать и — тем более — что-то отвечать мне. — Я могу подписать необходимые бумаги, если вы предоставите мне соответствующие полномочия. Это действительно то, чего вы хотите? Я имел в виду, что вы должны будете доверить мне очень многое.
— Я доверяю тебе, — устало сказал Айвэн.
— Но это должно быть... полное доверие. Он лишь всплеснул в ответ руками.
— Мистер Толлрайт, — сказал я в трубку телефона, — я постараюсь увидеться с вами как можно быстрее.
— Хорошо.
Положив телефонную трубку, я сказал Айвэну, что такое доверие неблагоразумно. Он слабо улыбнулся:
— Твой дядя Роберт говорил мне, что тебе я могу доверить свою жизнь.
— Вы уже более или менее сделали это. — Я решил одним выстрелом убить двух зайцев. — Когда он сказал вам это?
— Несколько дней назад. Он сам скажет тебе то же самое. А кто еще слышал слова дяди Роберта? «Александр умеет прятать...» Черт побери!
— Айвэн, — сказал я, — надо, чтобы документ о предоставлении мне прав доверенного лица был подписан и заверен в присутствии адвоката.
— Позвони Оливеру Грантчестеру. Я поговорю с ним.
Он, однако, не был вполне откровенен со своим адвокатом. Сказал ему только, что хотел бы составить документ о предоставлении прав доверенному лицу, но не сказал, с какой целью. Хотя, подчеркнул Айвэн, дело это крайне срочное, а он до сих пор чувствует себя плохо, и спросил, не будет ли Оливер столь любезен и не приедет ли к нему домой, чтобы сразу все уладить.
Оливер Грантчестер, кажется, легко согласился немедленно выполнить эту просьбу, но уныние Айвэна тем не менее усилилось. С чего бы это, думал я, столь хорошо известный пивоваренный завод, как «Кинг Альфред», попал в трудное финансовое положение? Но лишних вопросов Айвэну я не задавал.
Пивоваренный завод «Кинг Альфред'с Бревери», расположенный вблизи Вонтиджа, старинного города, где родился великий король, поставлял главным образом в Южную Англию и в половину Центральной «Кинг Альфред'с Голд» (превосходное светлое пиво) и «Кинг Альфред'с Бронз» (пиво с горьковатым привкусом). И вся эта продукция обильным пенистым потоком протекала через благодарные глотки потребителей.
В свое время Айвэн подробно знакомил меня со своим заводом. Это были королевство и корона, от которых я отказался. Он предлагал мне их снова и снова и не мог понять, почему я всякий раз предпочитаю вернуться обратно в горы. Телефонный разговор закончился. Айвэн удовлетворенно улыбнулся, когда в двери, ведущей в смежную спальню, появился худощавый человек в короткой белой куртке из хлопка и почтительно доложил, что порядок наведен. Подобострастный Вильфред, предположил я.
Снаружи, в коридоре, заскулил пылесос. От этого шума Айвэн страдальчески скривился. Вильфред выскочил в коридор. Пылесос умолк, и обиженный женский голос произнес:
— Все это очень хорошо, но я должна сделать свою работу, вы сами это прекрасно понимаете.
— Ах, дорогой, — сказала мать и вышла из комнаты, но лишь подлила масла в огонь.
— Я не вынесу этого, — сказал Айвэн.
Он встал и, пошатнувшись, смахнул со стола коробку с салфетками. Я наклонился и поднял ее с пола, заметив, что на нижней стороне коробки записан ряд цифр, в которых я узнал номер телефона Самого в Шотландии.
Перехватив мой взгляд, направленный на эти цифры, Айвэн сказал:
— Возле телефона есть карандаш, но новая прислуга то и дело перекладывает мою записную книжку с места на место. Это просто бесит меня. Вот и приходится пользоваться коробкой для салфеток.
— Почему бы вам не сказать прислуге, чтобы она не трогала вашей записной книжки?
— Да, пожалуй, надо сказать. Скажу.
Я протянул Айвэну руку, чтобы помочь ему тверже держаться на ногах. Он не отказался от моей помощи.
— Надо бы отдохнуть до прихода Оливера, — сказал Айвэн, и я проводил его до постели.
Айвэн улегся прямо на покрывало, не сняв с себя халата и даже не сбросив шлепанцев, и закрыл глаза.
Я вернулся в кабинет и с облегчением уселся в кресло. Таблетка доктора Роббистона по крайней мере смягчила постоянные вспышки острой боли в мышцах. Осталась только общая ноющая боль во всем теле и жжение вокруг левого глаза. Думай о чем-нибудь другом, сказал я себе. О том, как скрыть банкротство...
Я художник, черт побери! Не мировая величина, но и не какой-нибудь ремесленник. Я должен научиться говорить «нет».
Вернулась моя мать. Пылесос хранил молчание. Мать села в кресло и сказала:
— Теперь ты видишь? Я кивнул:
— Да, я вижу человека, который любит тебя.
— Не в этом дело...
— В этом. Он знает, что его завод в трудном положении, может быть, на грани краха. А этот завод — опора его жизни. Может, из-за этого у него и был сердечный приступ. Он чувствует, что теряет престиж, и думает, наверное, что обманывает твои надежды, падает в твоих глазах. Это невыносимо для него. — Я сделал паузу. — Он сказал мне, чтобы я заботился о тебе.
Мать изумленно смотрела на меня.
— Но я могла бы жить с ним и в бедности и утешать его, — сказала она.
— Ты должна сказать ему об этом.
— Но...
— Я знаю, ты не любишь вкладывать чувства в слова, но теперь ты должна будешь сделать это.
— Может быть...
— Нет, — сказал я. — Именно сейчас. Сию минуту. Он так говорит о своей смерти, как будто она для него прибежище! Он дважды сказал мне, чтобы я заботился о тебе. Я буду заботиться о тебе, но если это не то, чего ты хочешь, иди к нему и обними его. Я думаю, он мучается от стыда из-за краха завода. Он хороший человек и нуждается в утешении и спасении.
— Я не могу...
— Иди и скажи ему, что любишь его, — сказал я. Мать бросила на меня растерянный взгляд и нетвердой походкой пошла в спальню Айвэна.
Мной овладела апатия, я ждал следующего удара судьбы и хотел, чтобы все, что произойдет в этот день, было подобно тому, что происходит в игре в гольф. Гольф мирное и благопристойное занятие, однако подвергающее серьезному испытанию вашу честность. Я изображал на своих картинах страсти гольфа, его сущность и открыл для себя, что это был прежде всего конфликт моей души. Если бы я малевал миленькие сценки без ощущения внутренней напряженности, не пропускал их через собственное сознание, вполне вероятно, мне не удалось бы продать ни одной из своих картин. Те, кто их покупал, были игроками в гольф, и они покупали картины за отображенную в них сущность борьбы.
Все четыре законченных полотна, украденных из моей хижины, изображали игру на больших площадках на Пеббл-Бич, в Калифорнии и были для меня не только овеществленным затраченным на них временем и будущим доходом, но также и неотъемлемой составной частью душевной боли, которую я не мог выразить иначе или вообще как-то объяснить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84