Ему дали имя Фульк.
В ту самую минуту, когда его мазали миром, ударил церковный колокол. И в ту же минуту Жиль де Герден плюнул на мостовой у самой церкви. Но Сен-Поль сказал ему:
– Надо бы нам, Жиль, сделать что-нибудь получше, чем простой плевок! А Жиль воскликнул:
– Пусть на него так точно плюнет Господь Бог!
– Ну уж, Он-то! – с горьким смехом возразил Сен-Поль. – Он помогает только тем, кто сам себе помощник.
Я не могу сам себе помочь, Евстахий! – сказал Герден. – Я уж пытался. Он был у меня в руках в Мессине безоружный Но он только посмотрел мне прямо в лицо – и я… Я не мог ничего ему сделать.
– Так бей его в спину!
– Надеюсь, до этого дело не дойдет, – заметил Жиль. – Но может дойти, если нельзя будет иначе!
– Пойдем со мной сегодня ночью к Мушиной Башне, – сказал Сен-Поль. Вот уж возвращается из церкви моя бесстыжая сестрица. Я не могу тут оставаться.
– А я останусь, – возразил Герден.
Из церкви вышли король Ричард и Жанна. За ними на щите несли ребенка. Жанна, которой было еще очень трудно двигаться не шатаясь, не заметила Жиля, но Жиль видел ее прекрасно, и его красное лицо почернело. В то время, как он стоял, поглядывая на нее, разинув рот, и его сухой язык прилип у него к гортани, им овладело страшное озлобление. А когда она прошла мимо, пошатываясь от слабости, едва в состоянии прямо держать свою прелестную головку, он поднял глаза к побелевшему небу и пристально посмотрел на солнце, дивясь, откуда ж это могла свалиться на него такая жестокость? Да, она сидит в нем, в этом позлащенном короле, таком же безжалостном, как жгучее солнце, и таком же быстром и блестящем, как оно! О, трус, трус! В эту минуту Жиль мог бы наброситься на Ричарда и, как собака, изодрать его могучие плечи. Погрызть – вот его единственное утешение! Он вытянул свою руку и запустил в нее зубы.
А король Ричард, высоко закину голову, сел на коня на церковном дворе и среди толпы поехал впереди носилок Жанны, направляясь к Верблюжьей улице. Его сквайры бросали серебряные монеты в кучи народа, стоявшего на пути. Войдя в дом, он уложил Жанну на постель, а сам стал перед ней, подняв высоко ее ребенка. Сам он был в таком приподнятом настроении, которое не знало препон. Жанна, ослабевшая и такая худенькая, что казалась почти прозрачным, бестелесным видением, тихо улыбалась, как улыбаются слабосильные, когда их только что уложат в постель.
– Эй, Фульк Анжуйский! – запел Ричард. – Фульк, сын Ричарда, сына Генриха, сына Джеффри, сына Фулька! Фульк, сын мой Фульк! Я сейчас посвящу тебя в рыцари!
Одной рукой держа ребенка, другой он вынул из ножен свой длинный меч и плашмя приложил его к покачивающейся головке малютки.
– Встань, сэр Фульк Анжуйский, верный рыцарь своего дома! Ты будешь господином де Кюньи, когда я вернусь домой с тобой. Клянусь Ликом Господним! – воскликнул он, как будто что-то вдруг припомнив. – Надо ему достать примету – ветку терновника!
– Дорогой, возлюбленный мой господин! – лепетала Жанна, чуть живая от потери сил. Но он продолжал бесноваться.
– Когда я, Фульк, как ты теперь, лежал голенький под боком у матери, отец послал за веткой терновника и заткнул ее за мою подушку, будто я сам ее держу. Как же ты-то будешь без нее, мой мальчик? Разве ты не из терноносцев?
Ричард положил ребенка на руки няньки, подошел к дверям и давай выкликать Гастона Беарнца, дофина Овернского, Меркадэ и самого черта! Епископ Солсбери прибежал на крик короля.
– Епископ! Ты должен сегодня сослужить мне службу! – промолвил король Ричард. – Садись на корабль и отчаливай живо, дружище! Доплывешь до Бордо, а оттуда, верхом, по болотам, за Анжер. Там ты сорви для меня ветку терновника – и духом назад! Мне ее необходимо иметь, говорю тебе – так поезжай! Торопись, епископ! Бог да будет с тобой!
Епископ начал было бормотать:
– Но, государь…
– Я тебе больше не государь, если твой корабль еще будет виден на закате! – возразил Ричард. – Зови меня тогда, скорее, князем дьявола! Пойди, повидайся с моим канцлером, снеси ему мой перстень, да ничего не забудь! Убирайся же, да живо назад!
– О, государь, постойте! – воскликнул в отчаянии епископ. – Да ведь до Пасхи терна не будет, а у нас еще только первый Спас!
– Бог сотворит чудо, я уверен! – возразил король. – Ступай же!
И, буквально вытолкав епископа за дверь, он вернулся к Жанне. Она лежала в глубоком обмороке. Это опять привело его в бешенство, но уже иного рода. Он грохнулся на колени, потом подхватил ее на руки и принялся носить по комнате. Он кричал на всех святых и на самого Бога, вытворял всякие безумные выходки и только одну разумную вещь упустил из виду – позвать врачей. Наконец, вошел аббат Мило, он спас Жанну от него для дальнейших предопределений Господа.
Придя в Замок к королеве, граф Сен-Поль застал там маркиза. Беранжера тоже лежала бледная, дрожащая, и то сжимала, то разжимала свои маленькие ручки. Монферрат стоял у нее в головах. Три из ее дам окружали ее на коленях, шепча ей что-то на ее родном языке и предлагая то апельсиновой воды, то леденцов, то опахало из перьев, Сеп-Поль остановился так, чтобы она могла его видеть, и преклонил колени.
– Мадам! – обратился он к ней. – Как здоровье вашей милости?
Маленькая женщина вздрогнула, но не проявила никакого внимания.
– Государыня! – начал опять Сен-Поль. – Я – пэр земли французской, но прежде всего я – рыцарь! Я дерзнул сюда явиться, чтобы послужить вашей милости, вместе с моими людьми. Прошу вас вымолвить хоть слово!
Маркиз сложил руки. С его широкого белого лица было хоть картину писать!
Ладони королевы Беранжеры были в кровь исцарапаны ее ноготочками, содравшими кожу. Она вся побелела, в ее черных сверкающих глазах не было видно зрачков. Когда Сен-Поль заговорил с ней вторично, она вся задрожала до того, что не могла сдержать себя и принялась метаться головой по подушкам. Но вот она заговорила:
– Я страдаю, ужасно страдаю! То, что мне приходится терпеть, превосходит всякое понимание; ни одна девушка не выносила ничего подобного. Где же Бог? Где Мария? Где ангелы?
– Милая наша, дорогая государыня! – заворковали вокруг нее женщины, одна даже погладила рукой по ее лицу. Но королева стряхнула прочь эту руку и продолжала ныть, жалуясь даже откровеннее, чем сама хотела.
– Можно ли так поступать с королевской дочерью, Господи Иисусе Христе? Что ж это за супружество, когда новобрачную бросают в самый день свадьбы?
Она вскочила на своей постели в присутствии мужчин, схватила себя за грудь и завопила:
– Она родила ему ребенка! Он теперь с ней! А я разве не годна для того, чтобы иметь детей? Или здесь никогда молока не будет? О, о… Такого позора я не могу снести!
Она закрыла лицо руками и принялась раскачиваться в кровати.
Монферрат был действительно тронут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
В ту самую минуту, когда его мазали миром, ударил церковный колокол. И в ту же минуту Жиль де Герден плюнул на мостовой у самой церкви. Но Сен-Поль сказал ему:
– Надо бы нам, Жиль, сделать что-нибудь получше, чем простой плевок! А Жиль воскликнул:
– Пусть на него так точно плюнет Господь Бог!
– Ну уж, Он-то! – с горьким смехом возразил Сен-Поль. – Он помогает только тем, кто сам себе помощник.
Я не могу сам себе помочь, Евстахий! – сказал Герден. – Я уж пытался. Он был у меня в руках в Мессине безоружный Но он только посмотрел мне прямо в лицо – и я… Я не мог ничего ему сделать.
– Так бей его в спину!
– Надеюсь, до этого дело не дойдет, – заметил Жиль. – Но может дойти, если нельзя будет иначе!
– Пойдем со мной сегодня ночью к Мушиной Башне, – сказал Сен-Поль. Вот уж возвращается из церкви моя бесстыжая сестрица. Я не могу тут оставаться.
– А я останусь, – возразил Герден.
Из церкви вышли король Ричард и Жанна. За ними на щите несли ребенка. Жанна, которой было еще очень трудно двигаться не шатаясь, не заметила Жиля, но Жиль видел ее прекрасно, и его красное лицо почернело. В то время, как он стоял, поглядывая на нее, разинув рот, и его сухой язык прилип у него к гортани, им овладело страшное озлобление. А когда она прошла мимо, пошатываясь от слабости, едва в состоянии прямо держать свою прелестную головку, он поднял глаза к побелевшему небу и пристально посмотрел на солнце, дивясь, откуда ж это могла свалиться на него такая жестокость? Да, она сидит в нем, в этом позлащенном короле, таком же безжалостном, как жгучее солнце, и таком же быстром и блестящем, как оно! О, трус, трус! В эту минуту Жиль мог бы наброситься на Ричарда и, как собака, изодрать его могучие плечи. Погрызть – вот его единственное утешение! Он вытянул свою руку и запустил в нее зубы.
А король Ричард, высоко закину голову, сел на коня на церковном дворе и среди толпы поехал впереди носилок Жанны, направляясь к Верблюжьей улице. Его сквайры бросали серебряные монеты в кучи народа, стоявшего на пути. Войдя в дом, он уложил Жанну на постель, а сам стал перед ней, подняв высоко ее ребенка. Сам он был в таком приподнятом настроении, которое не знало препон. Жанна, ослабевшая и такая худенькая, что казалась почти прозрачным, бестелесным видением, тихо улыбалась, как улыбаются слабосильные, когда их только что уложат в постель.
– Эй, Фульк Анжуйский! – запел Ричард. – Фульк, сын Ричарда, сына Генриха, сына Джеффри, сына Фулька! Фульк, сын мой Фульк! Я сейчас посвящу тебя в рыцари!
Одной рукой держа ребенка, другой он вынул из ножен свой длинный меч и плашмя приложил его к покачивающейся головке малютки.
– Встань, сэр Фульк Анжуйский, верный рыцарь своего дома! Ты будешь господином де Кюньи, когда я вернусь домой с тобой. Клянусь Ликом Господним! – воскликнул он, как будто что-то вдруг припомнив. – Надо ему достать примету – ветку терновника!
– Дорогой, возлюбленный мой господин! – лепетала Жанна, чуть живая от потери сил. Но он продолжал бесноваться.
– Когда я, Фульк, как ты теперь, лежал голенький под боком у матери, отец послал за веткой терновника и заткнул ее за мою подушку, будто я сам ее держу. Как же ты-то будешь без нее, мой мальчик? Разве ты не из терноносцев?
Ричард положил ребенка на руки няньки, подошел к дверям и давай выкликать Гастона Беарнца, дофина Овернского, Меркадэ и самого черта! Епископ Солсбери прибежал на крик короля.
– Епископ! Ты должен сегодня сослужить мне службу! – промолвил король Ричард. – Садись на корабль и отчаливай живо, дружище! Доплывешь до Бордо, а оттуда, верхом, по болотам, за Анжер. Там ты сорви для меня ветку терновника – и духом назад! Мне ее необходимо иметь, говорю тебе – так поезжай! Торопись, епископ! Бог да будет с тобой!
Епископ начал было бормотать:
– Но, государь…
– Я тебе больше не государь, если твой корабль еще будет виден на закате! – возразил Ричард. – Зови меня тогда, скорее, князем дьявола! Пойди, повидайся с моим канцлером, снеси ему мой перстень, да ничего не забудь! Убирайся же, да живо назад!
– О, государь, постойте! – воскликнул в отчаянии епископ. – Да ведь до Пасхи терна не будет, а у нас еще только первый Спас!
– Бог сотворит чудо, я уверен! – возразил король. – Ступай же!
И, буквально вытолкав епископа за дверь, он вернулся к Жанне. Она лежала в глубоком обмороке. Это опять привело его в бешенство, но уже иного рода. Он грохнулся на колени, потом подхватил ее на руки и принялся носить по комнате. Он кричал на всех святых и на самого Бога, вытворял всякие безумные выходки и только одну разумную вещь упустил из виду – позвать врачей. Наконец, вошел аббат Мило, он спас Жанну от него для дальнейших предопределений Господа.
Придя в Замок к королеве, граф Сен-Поль застал там маркиза. Беранжера тоже лежала бледная, дрожащая, и то сжимала, то разжимала свои маленькие ручки. Монферрат стоял у нее в головах. Три из ее дам окружали ее на коленях, шепча ей что-то на ее родном языке и предлагая то апельсиновой воды, то леденцов, то опахало из перьев, Сеп-Поль остановился так, чтобы она могла его видеть, и преклонил колени.
– Мадам! – обратился он к ней. – Как здоровье вашей милости?
Маленькая женщина вздрогнула, но не проявила никакого внимания.
– Государыня! – начал опять Сен-Поль. – Я – пэр земли французской, но прежде всего я – рыцарь! Я дерзнул сюда явиться, чтобы послужить вашей милости, вместе с моими людьми. Прошу вас вымолвить хоть слово!
Маркиз сложил руки. С его широкого белого лица было хоть картину писать!
Ладони королевы Беранжеры были в кровь исцарапаны ее ноготочками, содравшими кожу. Она вся побелела, в ее черных сверкающих глазах не было видно зрачков. Когда Сен-Поль заговорил с ней вторично, она вся задрожала до того, что не могла сдержать себя и принялась метаться головой по подушкам. Но вот она заговорила:
– Я страдаю, ужасно страдаю! То, что мне приходится терпеть, превосходит всякое понимание; ни одна девушка не выносила ничего подобного. Где же Бог? Где Мария? Где ангелы?
– Милая наша, дорогая государыня! – заворковали вокруг нее женщины, одна даже погладила рукой по ее лицу. Но королева стряхнула прочь эту руку и продолжала ныть, жалуясь даже откровеннее, чем сама хотела.
– Можно ли так поступать с королевской дочерью, Господи Иисусе Христе? Что ж это за супружество, когда новобрачную бросают в самый день свадьбы?
Она вскочила на своей постели в присутствии мужчин, схватила себя за грудь и завопила:
– Она родила ему ребенка! Он теперь с ней! А я разве не годна для того, чтобы иметь детей? Или здесь никогда молока не будет? О, о… Такого позора я не могу снести!
Она закрыла лицо руками и принялась раскачиваться в кровати.
Монферрат был действительно тронут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95