Сначала это, казалось, подавало какую-то надежду…
— … и кончилось ничем, поскольку инспектор Лебран уже установил, что никто не покидал замка в день убийства — Маркиза сама предпочла закончить фразу месье дю Плесси, ибо становилось похоже, что он не скоро с ней справится.
За столом воцарилось мрачное молчание.
Другой новостью — но она никого не интересовала — было письмо от герцога и герцогини де Каренси Овер-Раймон, хвастливо сообщавшее о рождении сына, Альфонса-Луи Шарля Франсуа, графа де Каренси Овер-Раймона, с припиской о том, что герцогиня, переехавшая в новые апартаменты в Версале, будет рада принять там маркизу.
«Значит, она сумела выполнить эту часть плана и без меня», — подумала Мари-Лор. Она пожала плечами. Это не имеет никакого значения. Если не считать того, что герцог и герцогиня являлись ей в ночных кошмарах, они для нее больше не существовали.
— Ни слова о Жозефе, — подняла голову от письма маркиза. — Но послушайте, что она дальше пишет о своем, как она выражается, «долге» представлять семью при королевском дворе.
Неожиданно Мари-Лор почувствовала приступ тошноты, как будто на нее пахнуло мятой. Но на столе не было мяты, только нежные, пахнувшие имбирем взбитые сливки и прекрасный китайский чай.
Однако ей было ясно: что-то подействовало на ее ум, а не на желудок. Какая-то фраза или тон письма герцогини, в котором она чувствовала какую-то своекорыстную заинтересованность. Какое-то слово молнией блеснуло в ее памяти, как электрическая искра между двумя кусками металла.
Но что это за слово, намек на что, на какую разгадку?
«Я глубоко убежден, — писал Жозеф в одном из своих писем, — что есть какая-то вещь, которую я должен вспомнить». В то время Мари-Лор посчитала эти слова всего лишь выражением смятения и беспокойства, по-своему довольно приятного для нее. Однако он был прав. Существовало что-то, что было необходимо вспомнить и ей.
Ибо когда она вспомнит, станет понятным и все остальное.
— Думаю, — сказала девушка, — вы меня извините, если я пойду взглянуть на Софи.
Глаза маркизы потеплели.
— Конечно, дорогая.
Мари-Лор медленно поднималась по лестнице, проводя пальцами по замысловатым изгибам чугунной балюстрады. Изгибы, завитки. Рисунок и его повторение.
Сообразительный читатель мог бы разобраться в самых тонких нюансах рассказа, отличить фигуру от фона, выделить нужную мысль из пустой болтовни.
Она надеялась, что ей это удастся. От напряжения заболела голова; с тех пор как она решилась покинуть Монпелье, люди сказали ей так много.
Стараясь успокоиться, насколько это было возможно, Мари-Лор заставила себя услышать звук голосов, сохранившихся в ее памяти. Бесстрастно вслушаться в них и попробовать восстановить картину.
«Мне следовало убить его», — сказал кто-то.
В то время как кто-то еще говорил, что позаботился, прекрасно позаботился — о чем? Что бы это ни было, Николя скрупулезно занес это в свою систему двойной бухгалтерии.
Следуй примеру Николя, говорила она себе. Рассматривай события так же, как Николя записывал их — находи их двойное значение, истинное для себя и ложное для врагов. Без этого второго значения не оставалось ничего, кроме бесконечного бессмысленного повторения.
Проходя по увешанным зеркалами коридорам, девушка поморщилась.
Если бы можно было понять, что надо искать…
Если бы можно было найти тонкую ниточку, которая вывела бы ее из лабиринта…
Что-то сказала Луиза.
Нет!
Луиза почти ничего не говорила. Она зажала себе рот рукой, чтобы не проговориться, не сказать Мари-Лор того, чего она не должна была знать.
В голубой спальне Клодин прислушивалась, не заплачет ли Софи. Она помогла Мари-Лор расстегнуть платье и расшнуровать корсет.
— Спасибо, — сказала Мари-Лор, надевая один из старых шелковых пеньюаров мадемуазель Бовуазен, — можете идти, Клодин. Мы с Софи справимся сами.
Зимой ее совсем не заинтересовало то, о чем чуть не проговорилась Луиза. Тогда ей только хотелось убедиться, что она все еще желанна для Жозефа.
Так приятно было освободиться от корсета. Он был так неудобен для ее пополневшей груди; скоро должна проснуться Софи. Мари-Лор отдалась знакомым естественным ощущениям, в которых сочетались инстинкт, желание и привычка — то, что люди называли «естественным». Она поправила себя: эта «естественность» была инстинктом, желанием, привычкой и удачей; другим судомойкам не удавалось оставлять ребенка при себе.
И ее еще больше возмущало, что герцогиня предпочла бросить несчастного маленького графа Альфонса-Луи и как его там зовут. Что у нее хватило наглости заявить, что «долг» заставляет ее уехать в Париж только с двумя слугами, Арсеном и Гортензией…
Только с…
Заплакала Софи.
— Да, да, — откликнулась Мари-Лор. — Сейчас, дорогая, — успокаивала она, вынимая девочку из белой плетеной колыбели, — только впустим в душную комнату немного свежего воздуха.
Открывая ведущие на балкон двери, она краем глаза заметила, как в темноте что-то шевельнулось.
Какие-то листья, может быть. Маркиза говорила, что надо подстричь глицинию. В такую жаркую погоду растения росли, как в тропиках, и по их мощным стеблям можно было взобраться вверх по стене.
И кто-то взобрался.
Высокий темноволосый человек шагнул с балкона в комнату.
На мгновение Мари-Лор в растерянности подумала, что это мог быть Жозеф. Но разумеется, это был не он. Это был высокий смуглый мужчина. Она поняла: убийца барона.
И то, что собиралась сказать Луиза: «Мы все удивлялись, как долго ты будешь притворяться, что с тобой не случилось того, что случилось с сестрой Арсена».
С Манон, сестрой Арсена.
«Должно быть, все слуги в замке знали о Манон, — подумала она. — Все, кроме образованной девушки из города, которая не интересовалась их секретами, будучи слишком поглощенной своей любовью, чтобы обращать внимание на то, что происходило вокруг нее. Если бы я была умнее, может быть, я бы тогда смогла помочь Жозефу».
Вид Арсена был ужасен. Она с трудом узнала красивого сдержанного лакея из замка. Лицо его было бледным, щеки ввалились, зубы оскалены. В руке блестел нож.
Очевидно, месть барону не удовлетворила его. Прижимая к себе ребенка, Мари-Лор подумала, что же он увидел, глядя на нее. Ничего хорошего.
Выражение его глаз несколько смягчилось, когда он заметил Софи. Слава Богу. Почему-то Мари-Лор была уверена, что он не тронет Софи.
— Ребенок голоден, Арсен. — Она старалась говорить небрежным спокойным тоном. — Позволь мне накормить ее.
Он кивнул.
— Но не вздумай звать на помощь. — Он запер дверь, ведущую в коридор.
Она покачала головой, села в кресло-качалку, расстегнула пеньюар и поднесла Софи к груди.
Он был слишком возбужден, чтобы сидеть, и остановился в нескольких футах от нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— … и кончилось ничем, поскольку инспектор Лебран уже установил, что никто не покидал замка в день убийства — Маркиза сама предпочла закончить фразу месье дю Плесси, ибо становилось похоже, что он не скоро с ней справится.
За столом воцарилось мрачное молчание.
Другой новостью — но она никого не интересовала — было письмо от герцога и герцогини де Каренси Овер-Раймон, хвастливо сообщавшее о рождении сына, Альфонса-Луи Шарля Франсуа, графа де Каренси Овер-Раймона, с припиской о том, что герцогиня, переехавшая в новые апартаменты в Версале, будет рада принять там маркизу.
«Значит, она сумела выполнить эту часть плана и без меня», — подумала Мари-Лор. Она пожала плечами. Это не имеет никакого значения. Если не считать того, что герцог и герцогиня являлись ей в ночных кошмарах, они для нее больше не существовали.
— Ни слова о Жозефе, — подняла голову от письма маркиза. — Но послушайте, что она дальше пишет о своем, как она выражается, «долге» представлять семью при королевском дворе.
Неожиданно Мари-Лор почувствовала приступ тошноты, как будто на нее пахнуло мятой. Но на столе не было мяты, только нежные, пахнувшие имбирем взбитые сливки и прекрасный китайский чай.
Однако ей было ясно: что-то подействовало на ее ум, а не на желудок. Какая-то фраза или тон письма герцогини, в котором она чувствовала какую-то своекорыстную заинтересованность. Какое-то слово молнией блеснуло в ее памяти, как электрическая искра между двумя кусками металла.
Но что это за слово, намек на что, на какую разгадку?
«Я глубоко убежден, — писал Жозеф в одном из своих писем, — что есть какая-то вещь, которую я должен вспомнить». В то время Мари-Лор посчитала эти слова всего лишь выражением смятения и беспокойства, по-своему довольно приятного для нее. Однако он был прав. Существовало что-то, что было необходимо вспомнить и ей.
Ибо когда она вспомнит, станет понятным и все остальное.
— Думаю, — сказала девушка, — вы меня извините, если я пойду взглянуть на Софи.
Глаза маркизы потеплели.
— Конечно, дорогая.
Мари-Лор медленно поднималась по лестнице, проводя пальцами по замысловатым изгибам чугунной балюстрады. Изгибы, завитки. Рисунок и его повторение.
Сообразительный читатель мог бы разобраться в самых тонких нюансах рассказа, отличить фигуру от фона, выделить нужную мысль из пустой болтовни.
Она надеялась, что ей это удастся. От напряжения заболела голова; с тех пор как она решилась покинуть Монпелье, люди сказали ей так много.
Стараясь успокоиться, насколько это было возможно, Мари-Лор заставила себя услышать звук голосов, сохранившихся в ее памяти. Бесстрастно вслушаться в них и попробовать восстановить картину.
«Мне следовало убить его», — сказал кто-то.
В то время как кто-то еще говорил, что позаботился, прекрасно позаботился — о чем? Что бы это ни было, Николя скрупулезно занес это в свою систему двойной бухгалтерии.
Следуй примеру Николя, говорила она себе. Рассматривай события так же, как Николя записывал их — находи их двойное значение, истинное для себя и ложное для врагов. Без этого второго значения не оставалось ничего, кроме бесконечного бессмысленного повторения.
Проходя по увешанным зеркалами коридорам, девушка поморщилась.
Если бы можно было понять, что надо искать…
Если бы можно было найти тонкую ниточку, которая вывела бы ее из лабиринта…
Что-то сказала Луиза.
Нет!
Луиза почти ничего не говорила. Она зажала себе рот рукой, чтобы не проговориться, не сказать Мари-Лор того, чего она не должна была знать.
В голубой спальне Клодин прислушивалась, не заплачет ли Софи. Она помогла Мари-Лор расстегнуть платье и расшнуровать корсет.
— Спасибо, — сказала Мари-Лор, надевая один из старых шелковых пеньюаров мадемуазель Бовуазен, — можете идти, Клодин. Мы с Софи справимся сами.
Зимой ее совсем не заинтересовало то, о чем чуть не проговорилась Луиза. Тогда ей только хотелось убедиться, что она все еще желанна для Жозефа.
Так приятно было освободиться от корсета. Он был так неудобен для ее пополневшей груди; скоро должна проснуться Софи. Мари-Лор отдалась знакомым естественным ощущениям, в которых сочетались инстинкт, желание и привычка — то, что люди называли «естественным». Она поправила себя: эта «естественность» была инстинктом, желанием, привычкой и удачей; другим судомойкам не удавалось оставлять ребенка при себе.
И ее еще больше возмущало, что герцогиня предпочла бросить несчастного маленького графа Альфонса-Луи и как его там зовут. Что у нее хватило наглости заявить, что «долг» заставляет ее уехать в Париж только с двумя слугами, Арсеном и Гортензией…
Только с…
Заплакала Софи.
— Да, да, — откликнулась Мари-Лор. — Сейчас, дорогая, — успокаивала она, вынимая девочку из белой плетеной колыбели, — только впустим в душную комнату немного свежего воздуха.
Открывая ведущие на балкон двери, она краем глаза заметила, как в темноте что-то шевельнулось.
Какие-то листья, может быть. Маркиза говорила, что надо подстричь глицинию. В такую жаркую погоду растения росли, как в тропиках, и по их мощным стеблям можно было взобраться вверх по стене.
И кто-то взобрался.
Высокий темноволосый человек шагнул с балкона в комнату.
На мгновение Мари-Лор в растерянности подумала, что это мог быть Жозеф. Но разумеется, это был не он. Это был высокий смуглый мужчина. Она поняла: убийца барона.
И то, что собиралась сказать Луиза: «Мы все удивлялись, как долго ты будешь притворяться, что с тобой не случилось того, что случилось с сестрой Арсена».
С Манон, сестрой Арсена.
«Должно быть, все слуги в замке знали о Манон, — подумала она. — Все, кроме образованной девушки из города, которая не интересовалась их секретами, будучи слишком поглощенной своей любовью, чтобы обращать внимание на то, что происходило вокруг нее. Если бы я была умнее, может быть, я бы тогда смогла помочь Жозефу».
Вид Арсена был ужасен. Она с трудом узнала красивого сдержанного лакея из замка. Лицо его было бледным, щеки ввалились, зубы оскалены. В руке блестел нож.
Очевидно, месть барону не удовлетворила его. Прижимая к себе ребенка, Мари-Лор подумала, что же он увидел, глядя на нее. Ничего хорошего.
Выражение его глаз несколько смягчилось, когда он заметил Софи. Слава Богу. Почему-то Мари-Лор была уверена, что он не тронет Софи.
— Ребенок голоден, Арсен. — Она старалась говорить небрежным спокойным тоном. — Позволь мне накормить ее.
Он кивнул.
— Но не вздумай звать на помощь. — Он запер дверь, ведущую в коридор.
Она покачала головой, села в кресло-качалку, расстегнула пеньюар и поднесла Софи к груди.
Он был слишком возбужден, чтобы сидеть, и остановился в нескольких футах от нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81