Руфа, прищурив глаза, глядела на сверкающее под солнцем море.
– А если ребенок будет?
– Смотри сама, – поколебавшись, сказал он. – Война ведь, ты знаешь.
– После войны тоже кто-то жить должен. Если будет – оставлю, – решительно тряхнула она головой.
– Ты откуда сама-то? Искать тебя где?
– Из Краснодара… Мать и отец там.
– Прощай, Руфа! Увидимся! – обнял ее Матвей, и она на секунду всей своей тяжестью повисла на его сильной руке.
В девять ноль-ноль два морских охотника задним ходом отошли от причала и, развернувшись, взяли курс на Новороссийск. Матвей попросил у командира бинокль. Устроившись на корме, над клокочущим буруном, долго следил за одинокой фигуркой на пустынном пляже. Женщина в гимнастерке стояла на песке возле проволочного заграждения и махала вслед катерам солдатской пилоткой.
* * *
Цемесская бухта, глубоко врезавшаяся в материк, удобна для стоянки судов. С двух сторон прикрыта она от ветров длинными мысами, зыбь с моря разбивается о бетонный волнолом. Городские постройки тянутся от бухты к голым высоким горам, лепятся на крутых склонах.
После того как Черноморский флот ушел от берегов Крыма, Новороссийск стал основным местом базирования боевых кораблей. Горбушин увидел в бухте и эсминцы, и лидер, и даже крейсер. Несколько транспортов стояло в порту. Отсюда уходили караваны судов в Севастополь, на причалах высились, накрытые брезентом, ящики с боеприпасами, мешки и кули с продовольствием.
На раскаленных солнцем улицах было душно. Непрерывно дымили высокие трубы, цементная пыль густо держалась в воздухе, серой пленкой покрывала траву и листья деревьев.
В штабе военно-морской базы Горбушин был зачислен в резерв. Два дня он потратил на то, чтобы выбить у интендантов новое обмундирование. А когда экипировался, пошел по госпиталям разыскивать Квасникова: тяжело раненных и больных вывозили из Керчи в Новороссийск, это он знал точно.
Максимилиан Авдеевич встретил его в длинном пустом коридоре, шагал к нему торопливо, тяжело переваливаясь. Старик так расчувствовался, что красные пятна выступили на щеках. Дышал хрипло, с натугой, и Матвей поспешил усадить его на скамью.
Выглядел Квасников неважно. Мешками висела под глазами дряблая кожа. Пальцы слушались плохо, он с трудом застегивал пуговицы на пижаме. Сразу пожаловался Матвею, что его пичкают лекарствами, а вина не дают и что лекарство без вина для него – пустой звук. Горбушин пообещал принести вечером пару бутылок.
– У этих эскулапов все нельзя, – ворчат Максимилиан Авдеевич. – Пить нельзя, курить нельзя, по бабам ходить тоже нельзя. В общем, и жить нельзя. Только лежать и в потолок харкать.
– Вы и раньше-то насчет баб не очень… – засмеялся Горбушин.
– Мало ли что! Тут не сам факт важен, а сознание, что ты, когда хочешь, тогда и пойдешь. Дух важен! Эти лекаришки намерились по чистой меня в расход списать. Дудки-с! – показал он кукиш. – Еще полежу недельку и сбегу из этого морга. В Севастополь хотел, но там духота. Я уже знакомым письмо послал, чтобы на север меня… Вот так-то! – искоса, по-петушиному глянул он на Матвея.
– Да что вы кипятитесь, – возразил Горбушин. – Хватит вам на пределе-то жить… Поезжайте к семье, поправитесь, а потом опять в строй.
– Не могу-с! Это уж как хотите! Мне надо немца убить. Из пушки или из автомата, все равно, но одного фашиста убить совершенно необходимо.
– Почему это вам так приспичило?
– Именно приспичило, – помрачнел Максимилиан Авдеевич. – Я две войны на фронте, и все в тылах, все накладными заведую. И ни единого противника, понимаете, ни единого не уничтожил собственноручно. Потому что видел немцев только в качестве пленных и вынужден был кормить их нашей российской кашей. Такая аномалия-с!..
– Вы бы про Керчь, что ли, спросили? – перевел разговор Горбушин, пытаясь уйти от темы, волновавшей Квасникова.
– А чего спрашивать? Я здесь в госпитале об этом по горло наслушался, – ответил тот. – Вернулся живым, и хорошо. А подробности рассусоливать я не любитель. Кстати, про Мехлиса-то слышали? – засмеялся он хрипло, давясь кашлем. – Погорел Мехлис-то наш, прозаседался! Сняли со всех постов и звание до корпусного комиссара ему срезали Теперь если и будет дело портить, то не больше, чем в масштабе армии, а это все-таки поправимей.
– Чему вы радуетесь-то? – не понял Матвей.
– Естественному отбору радуюсь. Сановники-прихлебатели летят вверх тормашками, а на их места жизнь настоящих людей ставит. Эти люди не заседать, а командовать будут. Я не сторонник виновных искать, на войне война виновата. Но в Керчи случай особый, тут сразу видно, кто нас в дерьмо посадил. А ведь какие условия для обороны! Не хуже, чем у севастопольцев. И людей больше, и техники больше, и с тылом связь…
– Ну, вы скажете тоже! – возразил Матвей. – Керченский полуостров с Севастополем не сравнишь. Там флот, там моряки держат.
– Не вижу-с особой разницы.
– А я вижу. Вы вспомните только, где самая прочная оборона была. Севастополь в Крымской войне – раз. Порт-Артур – два. И теперь тоже возьмите. Хоть Одессу, хоть Ленинград, хоть Мурманск. Ни одной флотской базы немцы с ходу не взяли, везде их намертво стопорят. Вы думаете, этого там, вверху, не понимают? – ткнул пальцем Горбушин. – Все понимают. Как где аврал – туда моряков тянут. Сколько морских бригад под Москву бросили! И с Тихоокеанского флота, и даже с Северного, хоть там тоже нелегко было. Пехота драпает, а матросы бушлат долой, бескозырку на голову – и в атаку. Назад не смотрят! Вперед – смерти нет! С гранатами под гусеницы ложатся, чтобы наверняка: об этом вы слышали?
– Моряки-то, что же, люди особые? – прищурился Максимилиан Авдеевич. – Такие же грешники, как и все.
– Правильно. Тесто одинаковое, а пироги разные. Море – оно, как в кузне, характер выковывает. Сколько летчик в воздухе находится? В лучшем случае час в сутки. Ну, и слава ему. А моряк годами на железной коробке торчит. Обшивка с палец толщиной. За ней пучина. Каждый шаг – риск. Попробуйте ночью во время шторма по палубе пробежать. Волна сбивает, палуба скользкая. Зазевался на секунду – готовый харч для акулы. И ведь это не раз, не два, а пять лет для рядового матроса… Один человек ошибется – весь корабль на дно отправит. Отсюда доверие, спайка. Один за всех, все за одного – для нас это не фраза, а жизнь! А пехоту как формируют? Соберут с бору по сосенке и юнцов, и бородачей, погоняют месяц-второй – и на передовую. Рота рассыплется – лепят новую. Люди друг друга не знают, командиров не знают.
– Условия такие, – сказал Максимилиан Авдеевич. – Текучесть в пехоте огромная, и ничего не сделаешь.
– Ну, вот я и говорю, что люди одни, а закалка разная.
– Все, отступаю, – поднял Максимилиан Авдеевич пухлые белые руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112