Тебе ванна мала, а мне как раз будет. Я ведь в ваннах еще не сидел, а тут посижу. Чудно, точно?
– Обыкновенно, – пожал плечами Дьяконский. – У нас в Москве ванна была.
– А кинотеатр у тебя дома был? Не было кинотеатра у тебя, командыр. А у этой хозяйки прямо в доме зал мест на двадцать. Крепко живут буржуи. Ты шевелись, командыр, хозяйка без тебя завтракать не садится.
Гафиуллин раскрыл чемодан, выложил перед Виктором белый офицерский китель с золотыми погонами, отглаженные галифе и майку с трусами.
– Где взял майку? – спросил Виктор.
– Вчера в ларьке.
– Заплатил? – Дьяконский так взглянул на Гафиуллина, что у того сбежала с лица улыбка.
– Товарищ комавдыр! Зачем упрекаешь? Я тоже политику понимаю! Майку брал, деньги давал. Я сам агитатор, сам инструктаж проходил. Этот торговец деньги брать не хотел. Я даю, а он назад. Кричит, руками махает. Я тогда автомат наставил и сказал: бери, спекулянт, курва, а то сейчас в ящик сыграешь! Он сразу деньги схватил. Так что не беспокойся, комавдыр, все в порядке, – серьезно закончил Гафиуллин, а в глубине его прищуренных глаз прыгали веселые чертики.
– Значит, ты и распоряжение выполнил, и моральное удовлетворение получил? Но не злоупотребляй, старшина. Я никакого пятна не прощу. Даже тебе, по старому знакомству.
– Знаю, командыр, – кивнул Гафиуллин, – Но я у того торговца самовар видел. С тульским клеймом. Это как?
– А никак. Правительство разберется и, если нужно, возьмет контрибуцию.
– Я, командыр, такого не понимаю. А вот торговец теперь меня дураком считает, и я его понимаю. Русский человек хороший, только больно добрый для всех. Его обидят, а он забудет, простит. А татарин какой? Татарин для друга сердце вырежет и отдаст. Но если обидят – не подходи. Сто лет помнить будет.
– Ну, вот и учись у русских доброте.
– А русский пускай учится злым быть.
– Тут не в злости дело, – поморщился Виктор. – Я с тобой согласен вот в чем. Если тебя ударили палкой – ударь противника, чтоб неповадно было. Но в армии нельзя допускать ни малейшего мародерства, разврата, самовольства. Иначе начнется разложение, упадет дисциплина, армия превратится в кучу разбойников. А такие армии не побеждают. Это тебе ясно?
– Да, командыр. Мне это ясно, и я сам заплатил деньги тому румыну. А теперь ты надевай майку и пойдем к графине пить чай. Я еще ни разу не пил чай с графинями.
Дьяконский натянул вычищенные до блеска сапоги, застегнул на все пуговицы белый китель. На ходу, искоса глянул в большое трюмо и остановился: впервые испытал удовольствие, видя самого себя, любовался с некоторым удивлением. Неужели этот высокий офицер, этот чистюля-военный с тонкими длинными пальцами, с насмешливым холодным взглядом – неужели это тот самый Виктор, который валялся раненый, полузасыпанный песком на дне окопа где-то на берегу Десны? Неужели это он, изможденный и обмороженный, на карачках полз по степи навстречу бурану, навстречу ветру, падал лицом в снег и снова полз, чтобы опередить фашистов, чтобы раньше их выйти на берег Мышковы?..
Виктор и еще постоял бы возле зеркала, разглядывая себя, но было неудобно перед Гафиуллиным. Медленно поворачиваясь через левое плечо, увидел на стене большие часы и вспомнил: сегодня первое сентября! Сегодня начало занятий в школе! А Василиса писала, что в этом году у нее педагогическая практика! Может, вот сейчас, сию минуту входит она в класс, волнуясь и робея. Какая она, во что одета? Не в домотканом же платье с васильками по подолу, которое так нравилось ему?! Наверно, Василиса в городском платье, и он совсем не может представить ее. Только смутно: короткие косички с красными бантами, мягкий овал лица, просторная кофточка и по-детски длинная шея. Но ведь это было три года назад!
– Гафиуллин, выясни, можно ли послать отсюда телеграмму домой, в Союз?
– Все можно, командыр. Если очень надо – в штаб поеду, генерала просить буду.
Да, Гафиуллин сделает, найдет дорогу на узел связи. А Василисе будет приятно получить поздравление.
Занятый своими мыслями, Виктор вошел в столовую, рассеянно представился невысокой даме с большим декольте и сел на стул, подвинутый лакеем. Дама была молода, не старше тридцати, смугла и привлекательна, подвижное лицо ее выражало то восторг, то удивление, то неподдельную грусть. Она говорила по-немецки, восхищалась русским балетом, который никогда не видела, и вообще несла чепуху, кокетливо поглядывая на капитана. А Дьяконского раздражала ее болтовня, требовавшая внимания.
Потом его развеселил Гафиуллин. Еды на столе было мало. Яйца в специальных подставочках, салат и кофе. Зато посуды – великое множество. Старшина не знал, для чего служат все эти ложки, тарелки, вилки, за что браться в первую очередь. Он искоса сделал за Дьяконским и точно повторял все его действия. Виктор нарочно три раза посолил свое яйцо. Гафиуллин сделал то же самое, а потом съел маленькой ложечкой, даже не поморщившись. Надежный товарищ! Такой нигде лицом в грязь не ударит!
Дама пригласила капитана осмотреть виллу, доставшуюся ей по наследству. Виктор поблагодарил и сказал, что с ее согласия они сделают это позже. Если будет время. Ему не хотелось слушать ее болтовню. И слишком уж кокетливо поглядывала на него дама, слишком жеманно поводила обнаженными плечами, Виктор знал, что скоро его вызовут в штаб и, наверно, на целый день. А пока надо было составить телеграмму, посмотреть последнюю сводку Информбюро.
Он сидел тут же, в столовой, в кресле возле низкого столика. Гафиуллин, улыбаясь и краснея, беседовал за столом с дамой на чудовищной смеси русско-румынско-немецкого языка, дополняя свою речь жестами. А дама отвечала ему, но поглядывала на Виктора.
– Очень понравился ты ей, командыр, – сказал Гафиуллин, когда хозяйка вышла. – Она говорит, что ты настоящий аристократ.
– Объясни ей, пусть не старается. Мы и без ее комплиментов ничего не тронем и никого не обидим. Объясни, если сможешь, – усмехнулся Виктор.
– Смогу, – сказал Гафиуллин. – Но лучше объясни сам. Ей приятно говорить с тобой. Она вдова, а ты сегодня молодой и красивый и с золотыми погонами. Доставь ей удовольствие.
– Катись ты ко всем чертям! – добродушно ругнулся Виктор. – Не скаль зубы, допивай кофе и учти, что яйцо не обязательно солить три раза, как это делала графиня. Просто по вкусу.
– Я уже догадался, командыр. У меня запершило в горле. Но я выдержал.
– Ты молодец, – похвалил Дьяконский и развернул карту Европы, которую постоянно носил теперь в полевой сумке. Нанес красным карандашом несколько черточек. Польша, Восточная Пруссия. Линия фронта неуклонно приближалась к Гумбиннену, к тому самому немецкому городу, в районе которого разыгрывал отец Виктора учебные бои со своими слушателями-академиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
– Обыкновенно, – пожал плечами Дьяконский. – У нас в Москве ванна была.
– А кинотеатр у тебя дома был? Не было кинотеатра у тебя, командыр. А у этой хозяйки прямо в доме зал мест на двадцать. Крепко живут буржуи. Ты шевелись, командыр, хозяйка без тебя завтракать не садится.
Гафиуллин раскрыл чемодан, выложил перед Виктором белый офицерский китель с золотыми погонами, отглаженные галифе и майку с трусами.
– Где взял майку? – спросил Виктор.
– Вчера в ларьке.
– Заплатил? – Дьяконский так взглянул на Гафиуллина, что у того сбежала с лица улыбка.
– Товарищ комавдыр! Зачем упрекаешь? Я тоже политику понимаю! Майку брал, деньги давал. Я сам агитатор, сам инструктаж проходил. Этот торговец деньги брать не хотел. Я даю, а он назад. Кричит, руками махает. Я тогда автомат наставил и сказал: бери, спекулянт, курва, а то сейчас в ящик сыграешь! Он сразу деньги схватил. Так что не беспокойся, комавдыр, все в порядке, – серьезно закончил Гафиуллин, а в глубине его прищуренных глаз прыгали веселые чертики.
– Значит, ты и распоряжение выполнил, и моральное удовлетворение получил? Но не злоупотребляй, старшина. Я никакого пятна не прощу. Даже тебе, по старому знакомству.
– Знаю, командыр, – кивнул Гафиуллин, – Но я у того торговца самовар видел. С тульским клеймом. Это как?
– А никак. Правительство разберется и, если нужно, возьмет контрибуцию.
– Я, командыр, такого не понимаю. А вот торговец теперь меня дураком считает, и я его понимаю. Русский человек хороший, только больно добрый для всех. Его обидят, а он забудет, простит. А татарин какой? Татарин для друга сердце вырежет и отдаст. Но если обидят – не подходи. Сто лет помнить будет.
– Ну, вот и учись у русских доброте.
– А русский пускай учится злым быть.
– Тут не в злости дело, – поморщился Виктор. – Я с тобой согласен вот в чем. Если тебя ударили палкой – ударь противника, чтоб неповадно было. Но в армии нельзя допускать ни малейшего мародерства, разврата, самовольства. Иначе начнется разложение, упадет дисциплина, армия превратится в кучу разбойников. А такие армии не побеждают. Это тебе ясно?
– Да, командыр. Мне это ясно, и я сам заплатил деньги тому румыну. А теперь ты надевай майку и пойдем к графине пить чай. Я еще ни разу не пил чай с графинями.
Дьяконский натянул вычищенные до блеска сапоги, застегнул на все пуговицы белый китель. На ходу, искоса глянул в большое трюмо и остановился: впервые испытал удовольствие, видя самого себя, любовался с некоторым удивлением. Неужели этот высокий офицер, этот чистюля-военный с тонкими длинными пальцами, с насмешливым холодным взглядом – неужели это тот самый Виктор, который валялся раненый, полузасыпанный песком на дне окопа где-то на берегу Десны? Неужели это он, изможденный и обмороженный, на карачках полз по степи навстречу бурану, навстречу ветру, падал лицом в снег и снова полз, чтобы опередить фашистов, чтобы раньше их выйти на берег Мышковы?..
Виктор и еще постоял бы возле зеркала, разглядывая себя, но было неудобно перед Гафиуллиным. Медленно поворачиваясь через левое плечо, увидел на стене большие часы и вспомнил: сегодня первое сентября! Сегодня начало занятий в школе! А Василиса писала, что в этом году у нее педагогическая практика! Может, вот сейчас, сию минуту входит она в класс, волнуясь и робея. Какая она, во что одета? Не в домотканом же платье с васильками по подолу, которое так нравилось ему?! Наверно, Василиса в городском платье, и он совсем не может представить ее. Только смутно: короткие косички с красными бантами, мягкий овал лица, просторная кофточка и по-детски длинная шея. Но ведь это было три года назад!
– Гафиуллин, выясни, можно ли послать отсюда телеграмму домой, в Союз?
– Все можно, командыр. Если очень надо – в штаб поеду, генерала просить буду.
Да, Гафиуллин сделает, найдет дорогу на узел связи. А Василисе будет приятно получить поздравление.
Занятый своими мыслями, Виктор вошел в столовую, рассеянно представился невысокой даме с большим декольте и сел на стул, подвинутый лакеем. Дама была молода, не старше тридцати, смугла и привлекательна, подвижное лицо ее выражало то восторг, то удивление, то неподдельную грусть. Она говорила по-немецки, восхищалась русским балетом, который никогда не видела, и вообще несла чепуху, кокетливо поглядывая на капитана. А Дьяконского раздражала ее болтовня, требовавшая внимания.
Потом его развеселил Гафиуллин. Еды на столе было мало. Яйца в специальных подставочках, салат и кофе. Зато посуды – великое множество. Старшина не знал, для чего служат все эти ложки, тарелки, вилки, за что браться в первую очередь. Он искоса сделал за Дьяконским и точно повторял все его действия. Виктор нарочно три раза посолил свое яйцо. Гафиуллин сделал то же самое, а потом съел маленькой ложечкой, даже не поморщившись. Надежный товарищ! Такой нигде лицом в грязь не ударит!
Дама пригласила капитана осмотреть виллу, доставшуюся ей по наследству. Виктор поблагодарил и сказал, что с ее согласия они сделают это позже. Если будет время. Ему не хотелось слушать ее болтовню. И слишком уж кокетливо поглядывала на него дама, слишком жеманно поводила обнаженными плечами, Виктор знал, что скоро его вызовут в штаб и, наверно, на целый день. А пока надо было составить телеграмму, посмотреть последнюю сводку Информбюро.
Он сидел тут же, в столовой, в кресле возле низкого столика. Гафиуллин, улыбаясь и краснея, беседовал за столом с дамой на чудовищной смеси русско-румынско-немецкого языка, дополняя свою речь жестами. А дама отвечала ему, но поглядывала на Виктора.
– Очень понравился ты ей, командыр, – сказал Гафиуллин, когда хозяйка вышла. – Она говорит, что ты настоящий аристократ.
– Объясни ей, пусть не старается. Мы и без ее комплиментов ничего не тронем и никого не обидим. Объясни, если сможешь, – усмехнулся Виктор.
– Смогу, – сказал Гафиуллин. – Но лучше объясни сам. Ей приятно говорить с тобой. Она вдова, а ты сегодня молодой и красивый и с золотыми погонами. Доставь ей удовольствие.
– Катись ты ко всем чертям! – добродушно ругнулся Виктор. – Не скаль зубы, допивай кофе и учти, что яйцо не обязательно солить три раза, как это делала графиня. Просто по вкусу.
– Я уже догадался, командыр. У меня запершило в горле. Но я выдержал.
– Ты молодец, – похвалил Дьяконский и развернул карту Европы, которую постоянно носил теперь в полевой сумке. Нанес красным карандашом несколько черточек. Польша, Восточная Пруссия. Линия фронта неуклонно приближалась к Гумбиннену, к тому самому немецкому городу, в районе которого разыгрывал отец Виктора учебные бои со своими слушателями-академиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112