А если будет вести себя неприлично? Тогда ей придется как-то выходить из положения, но и в этом случае она ничего не собиралась рассказывать Брахману.
Апартаменты Томазо занимали два верхних этажа старого палаццо, стоявшего на холме и обращенного на огни Рима. Как только Даная вернулась с бокалом шампанского с террасы, где любовалась видом, она незаметно оказалась на большом бархатном диване в его объятиях. Когда его губы приблизились к ее губам, Даная подумала, целуется ли сейчас Брахман со своей девушкой в драгоценных камнях и красной блузке и происходит ли это на широкой двуспальной кровати его огромного номера в «Хасслере»?
– Я не хотел заманивать вас сюда обманом, птичка-невеличка, – прошептал Томазо. – Вы должны сделать сначала свои фотографии.
Собрав свои чувства в кулак, она схватила фотоаппарат. Обойдя его квартиру, Даная усадила Томазо напротив настенной фрески в стиле Помпеи, которую, как он с гордостью сообщил ей, создал сам, и сфотографировала его высокомерный профиль. Потом она сделала снимок его узкой железной кровати, которая по-военному была застелена одним одеялом, правда, одеяло было из кашемира терракотового цвета.
– Оно подходит к цвету ваших волос, – шепнул Томазо, целуя ее шею, когда она наклонилась к нему с фотоаппаратом. – Вы прямо созданы для этой комнаты, она вам подходит по цвету, особенно кровать.
Не замечая соблазна в глазах Томазо, она пересадила его на кухню, нашпигованную самым новейшим оборудованием и выдержанную в черных тонах, потом в его библиотеку с отделанными деревом стенами. Она сфотографировала его кабинет, где стоял его рабочий стол, заваленный кусками материи, эскизами и записями. Его ателье и демонстрационный зал находились в городе, но он рассказал ей, что самые лучшие идеи приходили ему в голову по ночам и он часто работал здесь один, пока, как и сейчас, рассвет не освещал красивые крыши домов Рима.
Они постояли на террасе, наблюдая, как небо из бледно-розового превращалось в золотистое и как первые лучи солнца озаряли шпили домов и переливались всеми цветами радуги на куполах соборов.
– Итак, carina, – сказал он, целуя ей руку, – вы сделали достаточно снимков.
– Вы оказались очень щедрым и потратили на меня столько времени, – пробормотала Даная, спрашивая себя, как ей выйти из этого положения достойно. Его поцелуи, которые ночью казались замечательными, в свете приближающегося дня уже не были заманчивыми. – У меня самолет на Париж в восемь часов утра… Я должна ехать и уложить вещи…
– Да, конечно, – со вздохом согласился он. – Птички-невелички всегда возвращаются в свои гнезда, не так ли? – Он нежно поцеловал ее в губы и добавил: – Было очень приятно, великий фотограф Даная Лоренс, провести с вами время. Гораздо приятнее, чем прием… правда, могло быть еще лучше. – Он пожал плечами. – Но, может быть, в следующий раз?
Его белый «феррари» быстро ехал по утренним улицам Рима. Поцеловав ее на прощание, он высадил Данаю около отеля и уехал. Она смотрела, как его машина завернула за угол, не веря, что все это ей не приснилось. Но потом вспомнила, что у нее есть фотографии Томазо, которые доказывают, что все было наяву.
Когда самолет французской авиакомпании уже подлетал к Парижу, Даная пыталась пробиться через ватную пелену усталости. Брахман обращался к ней, и она, открыв глаза, посмотрела на него пустым взглядом.
– Только посмотрите на нее! – воскликнул он. – Вы так устали, что не соображаете, где находитесь. Вот что получается, когда всю ночь гуляешь, да еще с Томазо Альери!
– С кем я гуляла – это мое личное дело, – фыркнула она, сердито оглянувшись на пассажиров по соседству, которые смотрели на них. Как смеет Брахман кричать на нее при людях – ведь ее личная жизнь никого не касается. – Кроме того, – добавила она, пожав плечами в накинутом на них кожаном жакете, – вы сами, кажется, не сидели один дома.
– Хватит! – холодно ответил Брахман. – Мы будем очень заняты эти дни, и я хотел, чтобы все свое внимание вы направили бы на работу.
Самолет тем временем совершал посадку.
Даная впервые попала в Париж, и благодаря любви Брахмана к ранним съемкам на натуре она познакомилась с городом, который был еще тихим и спокойным, только просыпавшимся после ночного сна и снимавшим с себя вчерашний слой грима после веселья прошедшей ночи. В четыре часа утра они были у Сены и ждали первых лучей серого рассвета, которые так любил Брахман; они проводили по-утреннему туманные часы на площади Согласия, где еще не было движения, и Брахман умудрялся расставлять манекенщиц так, чтобы остатки тумана попадали точно в кадр, витая на лицах девушек, как вуаль. Они делали снимки у Музея изобразительных искусств, на террасе кафе «Флор», в Булонском лесу и на Северном вокзале, не говоря уже о том, что посещали все демонстрации мод.
Даная вставала до рассвета и выезжала на натуру, а когда они кончали съемки, пора была собираться на очередной показ мод, а их иногда было по два в день. Брахман никогда не мог ограничиться только съемками в студии – он рвался на натуру, которая, как он утверждал, вдохновляла его. К тому времени, когда Даная кончала все свои дела, наступала полночь, и, зная, что ей снова придется вставать ни свет ни заря, она находила еще открытое кафе и быстро ела что-то, а потом заваливалась поспать хоть пару часов. Запал энтузиазма поддерживал ее всю неделю, и даже Брахман в объятиях своего любимого города был более покладист.
– Послушайте, Даная, – любезно обратился он к ней как-то поздно вечером, после того как манекенщицы разошлись по домам, а она упаковала все фотокамеры. – Давайте пойдем куда-нибудь перекусить. Я умираю от голода.
За крошечным столиком в его любимой пивной на площади Бастилии Брахман наконец извинился.
– Вы очень много поработали на этой неделе, Даная, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали, что я очень ценю это.
– Я здесь нахожусь именно для того, чтобы делать это, как вы позволили напомнить во всеуслышание в самолете, – ответила она с удивлением.
Откинув голову, он расхохотался:
– Я был очень сердит на вас за то, что вы убежали с Томазо Альери. Я не люблю, когда мои девушки убегают с другими мужчинами.
Даная устало взглянула на него: трудно было успевать за изменениями в его настроении.
– Но я не ваша девушка, Брахман. Вы меня ни с кем не спутали? Меня зовут Даная Лоренс. Я работаю на вас.
– Еще лучше, – ответил он, подзывая официанта и заказывая бутылку шампанского «Дом Периньон», – потому что, как вы знаете, на первом месте у меня работа. А клиенты, – он передернул плечами, – они совершенно ничего не знают о моей работе. Для них я просто человек, который делает фотографии, на которых они выглядят лучше, чем на самом деле… Лучше, чем они есть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Апартаменты Томазо занимали два верхних этажа старого палаццо, стоявшего на холме и обращенного на огни Рима. Как только Даная вернулась с бокалом шампанского с террасы, где любовалась видом, она незаметно оказалась на большом бархатном диване в его объятиях. Когда его губы приблизились к ее губам, Даная подумала, целуется ли сейчас Брахман со своей девушкой в драгоценных камнях и красной блузке и происходит ли это на широкой двуспальной кровати его огромного номера в «Хасслере»?
– Я не хотел заманивать вас сюда обманом, птичка-невеличка, – прошептал Томазо. – Вы должны сделать сначала свои фотографии.
Собрав свои чувства в кулак, она схватила фотоаппарат. Обойдя его квартиру, Даная усадила Томазо напротив настенной фрески в стиле Помпеи, которую, как он с гордостью сообщил ей, создал сам, и сфотографировала его высокомерный профиль. Потом она сделала снимок его узкой железной кровати, которая по-военному была застелена одним одеялом, правда, одеяло было из кашемира терракотового цвета.
– Оно подходит к цвету ваших волос, – шепнул Томазо, целуя ее шею, когда она наклонилась к нему с фотоаппаратом. – Вы прямо созданы для этой комнаты, она вам подходит по цвету, особенно кровать.
Не замечая соблазна в глазах Томазо, она пересадила его на кухню, нашпигованную самым новейшим оборудованием и выдержанную в черных тонах, потом в его библиотеку с отделанными деревом стенами. Она сфотографировала его кабинет, где стоял его рабочий стол, заваленный кусками материи, эскизами и записями. Его ателье и демонстрационный зал находились в городе, но он рассказал ей, что самые лучшие идеи приходили ему в голову по ночам и он часто работал здесь один, пока, как и сейчас, рассвет не освещал красивые крыши домов Рима.
Они постояли на террасе, наблюдая, как небо из бледно-розового превращалось в золотистое и как первые лучи солнца озаряли шпили домов и переливались всеми цветами радуги на куполах соборов.
– Итак, carina, – сказал он, целуя ей руку, – вы сделали достаточно снимков.
– Вы оказались очень щедрым и потратили на меня столько времени, – пробормотала Даная, спрашивая себя, как ей выйти из этого положения достойно. Его поцелуи, которые ночью казались замечательными, в свете приближающегося дня уже не были заманчивыми. – У меня самолет на Париж в восемь часов утра… Я должна ехать и уложить вещи…
– Да, конечно, – со вздохом согласился он. – Птички-невелички всегда возвращаются в свои гнезда, не так ли? – Он нежно поцеловал ее в губы и добавил: – Было очень приятно, великий фотограф Даная Лоренс, провести с вами время. Гораздо приятнее, чем прием… правда, могло быть еще лучше. – Он пожал плечами. – Но, может быть, в следующий раз?
Его белый «феррари» быстро ехал по утренним улицам Рима. Поцеловав ее на прощание, он высадил Данаю около отеля и уехал. Она смотрела, как его машина завернула за угол, не веря, что все это ей не приснилось. Но потом вспомнила, что у нее есть фотографии Томазо, которые доказывают, что все было наяву.
Когда самолет французской авиакомпании уже подлетал к Парижу, Даная пыталась пробиться через ватную пелену усталости. Брахман обращался к ней, и она, открыв глаза, посмотрела на него пустым взглядом.
– Только посмотрите на нее! – воскликнул он. – Вы так устали, что не соображаете, где находитесь. Вот что получается, когда всю ночь гуляешь, да еще с Томазо Альери!
– С кем я гуляла – это мое личное дело, – фыркнула она, сердито оглянувшись на пассажиров по соседству, которые смотрели на них. Как смеет Брахман кричать на нее при людях – ведь ее личная жизнь никого не касается. – Кроме того, – добавила она, пожав плечами в накинутом на них кожаном жакете, – вы сами, кажется, не сидели один дома.
– Хватит! – холодно ответил Брахман. – Мы будем очень заняты эти дни, и я хотел, чтобы все свое внимание вы направили бы на работу.
Самолет тем временем совершал посадку.
Даная впервые попала в Париж, и благодаря любви Брахмана к ранним съемкам на натуре она познакомилась с городом, который был еще тихим и спокойным, только просыпавшимся после ночного сна и снимавшим с себя вчерашний слой грима после веселья прошедшей ночи. В четыре часа утра они были у Сены и ждали первых лучей серого рассвета, которые так любил Брахман; они проводили по-утреннему туманные часы на площади Согласия, где еще не было движения, и Брахман умудрялся расставлять манекенщиц так, чтобы остатки тумана попадали точно в кадр, витая на лицах девушек, как вуаль. Они делали снимки у Музея изобразительных искусств, на террасе кафе «Флор», в Булонском лесу и на Северном вокзале, не говоря уже о том, что посещали все демонстрации мод.
Даная вставала до рассвета и выезжала на натуру, а когда они кончали съемки, пора была собираться на очередной показ мод, а их иногда было по два в день. Брахман никогда не мог ограничиться только съемками в студии – он рвался на натуру, которая, как он утверждал, вдохновляла его. К тому времени, когда Даная кончала все свои дела, наступала полночь, и, зная, что ей снова придется вставать ни свет ни заря, она находила еще открытое кафе и быстро ела что-то, а потом заваливалась поспать хоть пару часов. Запал энтузиазма поддерживал ее всю неделю, и даже Брахман в объятиях своего любимого города был более покладист.
– Послушайте, Даная, – любезно обратился он к ней как-то поздно вечером, после того как манекенщицы разошлись по домам, а она упаковала все фотокамеры. – Давайте пойдем куда-нибудь перекусить. Я умираю от голода.
За крошечным столиком в его любимой пивной на площади Бастилии Брахман наконец извинился.
– Вы очень много поработали на этой неделе, Даная, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали, что я очень ценю это.
– Я здесь нахожусь именно для того, чтобы делать это, как вы позволили напомнить во всеуслышание в самолете, – ответила она с удивлением.
Откинув голову, он расхохотался:
– Я был очень сердит на вас за то, что вы убежали с Томазо Альери. Я не люблю, когда мои девушки убегают с другими мужчинами.
Даная устало взглянула на него: трудно было успевать за изменениями в его настроении.
– Но я не ваша девушка, Брахман. Вы меня ни с кем не спутали? Меня зовут Даная Лоренс. Я работаю на вас.
– Еще лучше, – ответил он, подзывая официанта и заказывая бутылку шампанского «Дом Периньон», – потому что, как вы знаете, на первом месте у меня работа. А клиенты, – он передернул плечами, – они совершенно ничего не знают о моей работе. Для них я просто человек, который делает фотографии, на которых они выглядят лучше, чем на самом деле… Лучше, чем они есть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127