– А ты рискнешь утверждать, что такая же мальчишеская привычка не сохранилась с детских лет и у некоего Сахарова?
– Не рискну, конечно. Приметы не убеждают, а настораживают.
– А шрам? – вдруг вспоминает Галка. – У Павлика его не было.
– Возможна пластическая операция.
– Не подгоняешь ли ты доказательства к версии? Бывают такие следователи.
– Знаю, что бывают. Повторяю, я еще ни в чем не убежден, но причин для настороженности все больше и больше. Тут уже не только мистика интуиции и случайность совпадений «особых примет», настораживают и шероховатости в биографии Сахарова.
– Успел узнать?
– Да, из его рассказа. Кстати, говорит о важных событиях с полнейшим безразличием к теме, с какой-то подчеркнутой равнодушной интонацией. Как о нечто само собою разумеющемся. Воевал, был в плену, сидел в лагере для военнопленных, освобожден американцами, и, по-видимому, без всяких сложностей.
– Н-да… – задумывается Галка.
Искорки недоверия в ее глазах гаснут. Глаза уже не щурятся, они широко открыты, сосредоточенны и серьезны.
– Обычный в те годы способ заброски агента, – говорит она. – Придется проверять по двум каналам.
– Уже начал. Пока ты любовалась алупкинскими красотами, я переговорил с Москвой и Одессой. Завтра получу первую информацию.
Разговор обрывается, мы приходим к одной мысли, которой будут теперь отданы все наши думы, силы и чувства.
– А все-таки жаль, – говорит она, – что отпуск кончился.

Сочи
Я РАЗГОВАРИВАЮ С ОДЕССОЙ
Завтракаем на подходе к Сочи. На палубе тридцать градусов в тени, а здесь, в ресторане, кондиционеры снижают жару до восемнадцати. Свежо и прохладно. Официантки в накрахмаленных фартучках разносят кофе по-варшавски с пастеризованным молоком.
Разговор не клеится. Сахаров, как и вчера, молчалив и сумрачен. Тамара злится – должно быть, поссорилась с мужем; вышла к завтраку с покрасневшими веками и разговаривает только с Галкой о предстоящей экскурсии в Мацесту и Хосту.
Я молча дожевываю сырники и вздыхаю:
– Предпочел бы хороший бифштекс по-деревенски.
Когда-то у Волошиных их очень хорошо готовила домработница Васса.
Он спрашивает:
– Почему по-деревенски?
– С поджаренным луком, – поясняю я. – Так он когда-то именовался в ресторанных меню.
– Не знаю, – пожимает он плечами, – до войны по ресторанам не хаживал. А сейчас они без названия. Просто бифштекс с луком. Лучше всего их готовят в Берлине.
– В Берлине? – недоумеваю я.
– Я имею в виду ресторан «Берлин», – снисходительно поясняет он.
– В Одессе в «Лондонской» готовят не хуже, – заступается за Одессу Галка.
– Что это «Лондонская»? – интересуется Сахаров.
Я вмешиваюсь:
– Так называлась раньше гостиница «Одесса» на Приморском бульваре. По привычке старые одесситы ее и сейчас называют «Лондонской».
– С раскрашенным Нептуном в садике? – улыбается Сахаров. – В воскресенье с Тамарой там обедали. Неплохо. А вы, значит, тоже одессит?
Спрашивает он, как обычно, лениво, без особой заинтересованности. Именно так спросил бы Сахаров. Если же это Пауль, то не узнать меня он не мог, и вопрос, конечно, наигран. Кстати говоря, мастерски, по актерской терминологии – «в образе».
Ну а мой «образ» позволяет не лгать.
– Конечно, одессит. Вместе с Галиной в одной школе учились.
– И воевали в Одессе?
– Оба. Вместе были в оккупации. В партизанском подполье.
– Страшно было?
– На войне везде страшно.
– Верно, – соглашается он. – В плену тоже было горше горького. А что сильнее – страх перед смертью в открытом бою или ежедневный поединок с гестапо?
Если Сахаров – это Пауль, то он допускает просчет. Подлинный Сахаров не должен был бы интересоваться чужой и безразличной ему Одессой, да еще в далекие оккупационные годы. Тогда ему, Сахарову, как говорит он сейчас, самому было несладко, и обмениваться воспоминаниями такой Сахаров едва ли бы стал. Тут Пауль из «образа» вышел.
И я с готовностью подымаю перчатку.
– Страх смерти на войне дело привычное. О нем забываешь, в подполье тем более. Нет ни бомбежек, ни артобстрела. Поединок с гестапо, конечно, не игра в очко, но мы выигрывали и такие поединки. Да и не раз.
Я посмотрел на Галку – она порывалась что-то сказать, но не сказала. И Сахаров перехватил этот взгляд. Он снова «в образе», задумчивый и незаинтересованный. Понял ли он свой актерский просчет, или настолько убежден в своей неразоблачимости, что ничего и никого не боится? Это совсем в духе Пауля. Игрок всегда игрок – врожденное свойство характера не заслонишь никакой маской.
Похоже, что он играет наверняка. Узнал, но не боится, хорошо замаскирован и может поиграть со мной в кошки-мышки. Пока мои данные – воспоминания, ощущения, приметы, предположения – все это, как говорит Галка, не для прокуратуры. Акул не ловят на удочку – нужен гарпун.
Может быть, мне даст его Одесса или Москва?
Долго ждать не приходится. К столу подходит официантка и, нагнувшись ко мне, тихо спрашивает:
– Вы товарищ Гриднев Александр Романович?
– Так точно.
– Капитан вас просит подняться к нему на мостик.
– Интересно, зачем это вы ему понадобились? – неожиданно любопытствует Сахаров.
Я мгновенно импровизирую:
– Так ведь это наш старый одесский знакомый. С его помощью мы и получили эту каюту. Ведь билеты на круиз давно распроданы.
– Я знаю, – тянет Сахаров. – А как зовут вашего капитана?
– Невельский Борис Арсентьевич. Старинная родовая фамилия русских мореплавателей и землепроходцев.
Хорошо, что я предусмотрительно узнал имя и отчество капитана. Но с какой стати Сахаров спросил меня об этом? Проверить? Поймать на сымпровизированной выдумке? Пожалуй, когда я уйду, он с пристрастием допросит Галку. Ничего, она вывернется.
Я подымаюсь на капитанскую палубу, припоминая все сказанное за столом. Ничего особенного. Мелочи, нюансы. Например, демонстративное подчеркивание своего незнания Одессы, его интерес к нашим переживаниям в одесском подполье, но, может быть, мне только это показалось. Ладно, подождем.
Капитан выходит навстречу мне к верхнему трапу.
– Скорее в радиорубку, – торопит он. – Вас уже ждут.
Меня действительно ждет у радиотелефона в Одессе Евсей Руженко.
– Долго же ты добирался из ресторана. Минут десять жду, – ворчит он.
– Да, но, сам понимаешь, я не хотел показать Сахарову, что спешу к телефону. Тем более это его, кажется, заинтересовало.
– Сахаров – это воскресший Гетцке?
– Есть такая думка.
– Подтверждается думка. Донесением Тележникова секретарю подпольного райкома.
– Какого Тележникова?
– Ты же в его группе был. Седого не помнишь?
– Седого забыть нельзя. Забыл, что он Тележников. Старею. Так о чем донесение?
– О двух гранатах. Не наша граната убила Гетцке.
– Я это знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37