Мгеладзе слушает, говорит что-то по-грузински и передает трубку мне.
– Докладывает Лежава, товарищ полковник, – слышу я знакомый баритон. На этот раз рапорт старшего лейтенанта суховат, точен и лишен «вольностей» вроде «генацвале» и пресловутого «объекта», оброненных им в телефонной беседе с симпатичной стенографистской Нинико. – Звоню из отделения милиции морвокзала, куда только что доставлен задержанный нами гражданин Сахаров. Прорваться ему не удалось ни в Сочи, ни в Тбилиси. Правда, на железнодорожном вокзале через носильщика достал билет на тбилисский скорый, но проинструктированная нами милиция задержала и носильщика и незаконного владельца билета, добытого спекулятивным путем. Конечно, потом их отпустили, а билет вернули в кассу для продажи в порядке живой очереди. Гражданин Сахаров в очереди стоять не захотел, а помчался в порт. Задержись мы хотя бы минуты на две, он бы ушел: как раз в этот момент отходила от причала «Комета» в Сухуми. Он уже прыгнул с пристани на борт, но Торадзе успел все-таки остановить судно. Прямо с причала мы и доставили задержанного в отделение милиции. Задержание объяснили, как вы приказали: есть, мол, подозрение, что он выдает себя за другого, и требуется проверить подлинность его документов. Задержанный гражданин Сахаров проявил спокойствие и выдержку, не ругался и не кричал, только сказал, что обжалует незаконное задержание в прокуратуру города. Ни я, ни Нодия при этом не присутствовали – держимся в стороне, ведь нам еще придется встречаться на теплоходе, – а участвуют в задержании Торадзе и Гавашели. Так какие же будут указания, товарищ полковник?
– Сейчас приеду. Предупредите об этом задержанного, не называя моей фамилии. Все.
На моих часах без пяти три. Рейсовый самолет в Москву в шестнадцать сорок. Говорю Мгеладзе:
– Спецрейса не надо. Обеспечь место в рейсовом. У меня еще полтора часа. Успею.
Через десять минут я уже у морвокзала. Машину на подходе останавливает Лежава.
– Докладываю, товарищ полковник. Задержанный Сахаров вместе с Торадзе и Гавашели находится в дежурке отделения милиции. Жду ваших распоряжений.
– Думаю, что Сахарова следует отпустить, пусть вернется на теплоход. А вам необходимо продолжить за ним наблюдение, как мы условились. Будьте наготове. Еще раз учтите: пловец первоклассный. В разговор не вступайте, но, если спросит что, отвечайте вежливо и по существу. Ко мне в каюту не допускайте: болен, мол. На теплоходе буду завтра. Тогда и поговорим.
Сахаров при виде меня не удивлен и не рассержен – видимо, был уверен, что приеду именно я.
– Что за детские игры? – спрашивает Сахаров, когда мы остаемся одни.
– Это не игра, а операция по задержанию государственного преступника. – Тон у меня официален и строг.
– Есть уже ордер на арест? – ухмыляется Сахаров. – Покажи.
– Это не арест, а задержание гражданина Сахарова по подозрению в том, что он не то лицо, за которое себя выдает.
– Так ты же не в милиции работаешь, Гриднев.
– Дело гауптштурмфюрера Гетцке проходит по моему ведомству, Сахаров.
– Партбилетом рискуешь.
– Ничуть. Нарушения процессуальных норм не будет. Твердо надеюсь, что буду иметь все основания просить прокурора о превращении твоего задержания в арест.
– А если не дождешься?
Я развожу руками, стараясь подчеркнуть огорчение.
– Тогда твое счастье. Вернешься в Москву к своим арбатским пенатам.
Сахаров молчит, долго думает, поджав губы, потом с явным удовольствием (как это у него получается, не понимаю) лениво потягивается и говорит:
– Есть смысл подождать, кавалер Бален де Балю. Считай, что предложение принято.
И мы выходим вместе, как два вполне расположенных друг к другу спутника по морскому пассажирскому рейсу. Торадзе и Гавашели исчезают, а Лежава и Нодия, видимо, следуют за нами, должны, хоть даже я их не замечаю.
Уже выходя из лифта, решаюсь сыграть. Полузакрыв глаза, прижимаюсь к стенке и тяжело вздыхаю.
– Что с тобой? – спрашивает Сахаров.
– Сердце, – выдавливаю я с трудом, – по-ша-ли-вает… – И еще раз вздыхаю, приложив руку к груди.
– Я провожу тебя до каюты, – говорит он.
Я, молча кивнув, соглашаюсь. Он доводит меня до двери, но, прежде чем открыть ее, я шепчу:
– Не вздумай удрать. Как бы я сейчас ни чувствовал себя, тебе все равно не уйти. Возьмут тут же, у трапа. Я не бросаюсь словами, ты знаешь. – И, открыв дверь, хрипло говорю удивленно встречающей меня Галке: – Валидол!
Сахаров, по-моему, еще стоит за дверью, и я, приложив палец к губам – молчи, мол, – сажусь на койку и продолжаю шепотом:
– Валидола не требуется. Как только Сахаров уйдет, я незаметно должен уйти.
– Значит, все-таки летишь?
– В шестнадцать сорок.
– Вернешься завтра?
– Рассчитываю.
– А мне как держаться?
– Главное, поддерживай версию болезни. С Тамарой и Сахаровым встречайся как можно реже. Держись сдержанно и огорченно. Все-таки я заболел и вынужден лежать в каюте.
И мы расстались, чтобы встретиться завтра в Новороссийске.
Москва
МИХАИЛ САХАРОВ
Я иду по широкому рабочему коридору, такому же родному и близкому, как и коридор моей московской квартиры. Останавливаюсь у двери со знакомой табличкой, стучу.
– Входите, – отвечает голос Корецкого.
Я вхожу и с удовольствием – не скрываю этого – наблюдаю немую сцену. Ермоленко и Корецкий. Что в их молчаливом приветствии? Радость или смущение, тайное недовольство от внезапного визита начальства или скрытый вздох облегчения, снимающий какую-то долю ответственности, тяжелой и, несомненно, тревожащей.
– Из Домодедова? – спрашивает Корецкий.
– Ага.
– Почему же не позвонили, Александр Романович? Мы бы машину прислали.
– Подумаешь, Цезарь прибыл. Добрался и на такси.
Я сажусь в кресло напротив Ермоленко, оставляя Корецкого на моем привычном месте за письменным столом, на котором теперь нет ни одной бумажки. Педантичный Коля, или, вернее, если принять во внимание звание и возраст, Николай Артемьевич Корецкий, в отличие от меня прячет все папки в сейф или в ящики стола, оставляя девственно чистым зеленое сукно под стеклянной плитой.
– А где же Бугров? – спрашиваю я удивленно.
– В столовой, – отвечает Ермоленко. Он без пиджака, в одной тенниске: в Москве тоже батумская жара. – За полчаса до вас прибыли. Я-то успел перекусить, а ему не удалось.
– Со щитом иль на щите? – лукаво осведомляюсь я.
– Темпов не учитываете, Александр Романович, – обижается Ермоленко. – Стали бы мы с Бугровым спешить, если б Фемида нам не содействовала. Да и Фортуна тоже.
Любит высокий стиль.
– А ну-ка без риторики, юноша. Серьезно. С чувством, с толком, с расстановкой. Докладывайте.
– По порядку, Александр Романович?
– С апрелевской разведки.
– Хотелось бы начать с матери Сахарова, но о ней в заключение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Докладывает Лежава, товарищ полковник, – слышу я знакомый баритон. На этот раз рапорт старшего лейтенанта суховат, точен и лишен «вольностей» вроде «генацвале» и пресловутого «объекта», оброненных им в телефонной беседе с симпатичной стенографистской Нинико. – Звоню из отделения милиции морвокзала, куда только что доставлен задержанный нами гражданин Сахаров. Прорваться ему не удалось ни в Сочи, ни в Тбилиси. Правда, на железнодорожном вокзале через носильщика достал билет на тбилисский скорый, но проинструктированная нами милиция задержала и носильщика и незаконного владельца билета, добытого спекулятивным путем. Конечно, потом их отпустили, а билет вернули в кассу для продажи в порядке живой очереди. Гражданин Сахаров в очереди стоять не захотел, а помчался в порт. Задержись мы хотя бы минуты на две, он бы ушел: как раз в этот момент отходила от причала «Комета» в Сухуми. Он уже прыгнул с пристани на борт, но Торадзе успел все-таки остановить судно. Прямо с причала мы и доставили задержанного в отделение милиции. Задержание объяснили, как вы приказали: есть, мол, подозрение, что он выдает себя за другого, и требуется проверить подлинность его документов. Задержанный гражданин Сахаров проявил спокойствие и выдержку, не ругался и не кричал, только сказал, что обжалует незаконное задержание в прокуратуру города. Ни я, ни Нодия при этом не присутствовали – держимся в стороне, ведь нам еще придется встречаться на теплоходе, – а участвуют в задержании Торадзе и Гавашели. Так какие же будут указания, товарищ полковник?
– Сейчас приеду. Предупредите об этом задержанного, не называя моей фамилии. Все.
На моих часах без пяти три. Рейсовый самолет в Москву в шестнадцать сорок. Говорю Мгеладзе:
– Спецрейса не надо. Обеспечь место в рейсовом. У меня еще полтора часа. Успею.
Через десять минут я уже у морвокзала. Машину на подходе останавливает Лежава.
– Докладываю, товарищ полковник. Задержанный Сахаров вместе с Торадзе и Гавашели находится в дежурке отделения милиции. Жду ваших распоряжений.
– Думаю, что Сахарова следует отпустить, пусть вернется на теплоход. А вам необходимо продолжить за ним наблюдение, как мы условились. Будьте наготове. Еще раз учтите: пловец первоклассный. В разговор не вступайте, но, если спросит что, отвечайте вежливо и по существу. Ко мне в каюту не допускайте: болен, мол. На теплоходе буду завтра. Тогда и поговорим.
Сахаров при виде меня не удивлен и не рассержен – видимо, был уверен, что приеду именно я.
– Что за детские игры? – спрашивает Сахаров, когда мы остаемся одни.
– Это не игра, а операция по задержанию государственного преступника. – Тон у меня официален и строг.
– Есть уже ордер на арест? – ухмыляется Сахаров. – Покажи.
– Это не арест, а задержание гражданина Сахарова по подозрению в том, что он не то лицо, за которое себя выдает.
– Так ты же не в милиции работаешь, Гриднев.
– Дело гауптштурмфюрера Гетцке проходит по моему ведомству, Сахаров.
– Партбилетом рискуешь.
– Ничуть. Нарушения процессуальных норм не будет. Твердо надеюсь, что буду иметь все основания просить прокурора о превращении твоего задержания в арест.
– А если не дождешься?
Я развожу руками, стараясь подчеркнуть огорчение.
– Тогда твое счастье. Вернешься в Москву к своим арбатским пенатам.
Сахаров молчит, долго думает, поджав губы, потом с явным удовольствием (как это у него получается, не понимаю) лениво потягивается и говорит:
– Есть смысл подождать, кавалер Бален де Балю. Считай, что предложение принято.
И мы выходим вместе, как два вполне расположенных друг к другу спутника по морскому пассажирскому рейсу. Торадзе и Гавашели исчезают, а Лежава и Нодия, видимо, следуют за нами, должны, хоть даже я их не замечаю.
Уже выходя из лифта, решаюсь сыграть. Полузакрыв глаза, прижимаюсь к стенке и тяжело вздыхаю.
– Что с тобой? – спрашивает Сахаров.
– Сердце, – выдавливаю я с трудом, – по-ша-ли-вает… – И еще раз вздыхаю, приложив руку к груди.
– Я провожу тебя до каюты, – говорит он.
Я, молча кивнув, соглашаюсь. Он доводит меня до двери, но, прежде чем открыть ее, я шепчу:
– Не вздумай удрать. Как бы я сейчас ни чувствовал себя, тебе все равно не уйти. Возьмут тут же, у трапа. Я не бросаюсь словами, ты знаешь. – И, открыв дверь, хрипло говорю удивленно встречающей меня Галке: – Валидол!
Сахаров, по-моему, еще стоит за дверью, и я, приложив палец к губам – молчи, мол, – сажусь на койку и продолжаю шепотом:
– Валидола не требуется. Как только Сахаров уйдет, я незаметно должен уйти.
– Значит, все-таки летишь?
– В шестнадцать сорок.
– Вернешься завтра?
– Рассчитываю.
– А мне как держаться?
– Главное, поддерживай версию болезни. С Тамарой и Сахаровым встречайся как можно реже. Держись сдержанно и огорченно. Все-таки я заболел и вынужден лежать в каюте.
И мы расстались, чтобы встретиться завтра в Новороссийске.
Москва
МИХАИЛ САХАРОВ
Я иду по широкому рабочему коридору, такому же родному и близкому, как и коридор моей московской квартиры. Останавливаюсь у двери со знакомой табличкой, стучу.
– Входите, – отвечает голос Корецкого.
Я вхожу и с удовольствием – не скрываю этого – наблюдаю немую сцену. Ермоленко и Корецкий. Что в их молчаливом приветствии? Радость или смущение, тайное недовольство от внезапного визита начальства или скрытый вздох облегчения, снимающий какую-то долю ответственности, тяжелой и, несомненно, тревожащей.
– Из Домодедова? – спрашивает Корецкий.
– Ага.
– Почему же не позвонили, Александр Романович? Мы бы машину прислали.
– Подумаешь, Цезарь прибыл. Добрался и на такси.
Я сажусь в кресло напротив Ермоленко, оставляя Корецкого на моем привычном месте за письменным столом, на котором теперь нет ни одной бумажки. Педантичный Коля, или, вернее, если принять во внимание звание и возраст, Николай Артемьевич Корецкий, в отличие от меня прячет все папки в сейф или в ящики стола, оставляя девственно чистым зеленое сукно под стеклянной плитой.
– А где же Бугров? – спрашиваю я удивленно.
– В столовой, – отвечает Ермоленко. Он без пиджака, в одной тенниске: в Москве тоже батумская жара. – За полчаса до вас прибыли. Я-то успел перекусить, а ему не удалось.
– Со щитом иль на щите? – лукаво осведомляюсь я.
– Темпов не учитываете, Александр Романович, – обижается Ермоленко. – Стали бы мы с Бугровым спешить, если б Фемида нам не содействовала. Да и Фортуна тоже.
Любит высокий стиль.
– А ну-ка без риторики, юноша. Серьезно. С чувством, с толком, с расстановкой. Докладывайте.
– По порядку, Александр Романович?
– С апрелевской разведки.
– Хотелось бы начать с матери Сахарова, но о ней в заключение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37