Его никак не примешь за сыщика. С тоненькой стрелкой усов и модными бачками, молодой развлекающийся грузин, каких десятки среди пассажиров. Он стоит вполоборота к невидной из коридора эстраде так, что вход в интересующий меня бар остается в поле его зрения. Лежавы еще нет Должно быть, он придет позже, чтобы не бросаться в глаза.
Я смотрю на часы: двадцать минут одиннадцатого. Прошло около часа после отплытия, теплоход уже в открытом море, далеко от Новороссийска. В четверть одиннадцатого я, как было условлено, отправился в бар.
Признаться, у меня не было полной уверенности в удаче. Галка так и сказала: «Прав твой Корецкий. Нечего было церемониться здесь с опознаниями, а снять его с теплохода в Новороссийске и отправить под стражей в Москву». Но очень уж соблазнил «эффект неожиданности». В случае успеха он обеспечивал нам полную и безоговорочную победу, почти обезоруживал противника и вдребезги разбивал «материнский авторитет». Возможно, я недооцениваю изворотливости и вооруженности Пауля. Развязка близка, но так не хочется ее отдалять.
С тайной тревогой я и вхожу в полутемный бар. Пауль уже здесь, один-одинешенек в далеком уголке за зеленой лампой. Перед ним уже ополовиненная бутылка армянского коньяка с парадом из звездочек. Слова Тамары о том, что он непривычно много пьет, и количество выпитого меня успокаивают: значит, нервы у него не выдерживают.
– И даже успел заправиться?
– Присоединяйся…
– Спасибо. Предпочту пиво.
– Поединку пиво не поможет. Слабеешь.
– Наш поединок начался не сегодня, – парирую я.
– Думал, сбегу? Куда?
– Теплоход велик. Поди прочеши эту громадину – хлопот не оберешься.
– А зачем это мне? Бегут из безвыходного положения. А в безвыходном положении ты, а не я.
– Почему?
– Хочешь арестовать, а не можешь. Придется потом выпускать с извинениями, Это полковнику-то!
Он явно издевается. Не хочется отвечать: не базар.
– Доказательства добывая? Где, в Москве или в Одессе?
– В Берлине.
Его глаза суживаются, как две щелочки. Удивлен или испуган?
– А что в Берлине?
– Скажем, Герта Циммер.
Вздох облегчения. Почти неслышный, но все же явственный.
– Нет давно уже Герты Циммер. Провоцируешь.
– А твои письма к ней?
– И писем нет. Ни одной строчки. Даже подписи.
– А фото на Балтийской косе с дарственной надписью?
Он ставит недопитый бокал на стол. Стекло подозрительно звякает.
– Значит, она его не сожгла?
– Увы.
– Просчет, – цедит он. – Писал я тогда по-немецки.
– Экспертиза подтвердила тождество.
– Экспертиза не безгрешна. А в Одессе у меня чисто. Архивы вывезены, агентура уничтожена.
– Есть свидетели.
– Кто? Ты – следователь. Тебе даже дело мое вести не положено. Отведу по личным соображениям. Жена твоя не годится по тем же мотивам. Кто же остается? Тимчук?
– Кстати, Тимчук опознал тебя с первого взгляда.
– К старости память слабеет. Да и Тимчук человек замаранный. На двух хозяев работал. Кому суд поверит: бывшему полицаю или родной матери?
Я смотрю на бармена. Облокотясь на стойку, он читает книгу. Значит, нет еще половины двенадцатого. Надо уйти с одесской темы.
– А ты уверен в показаниях Сахаровой?
– Ты не знаешь Анфисы Егоровны, – улыбается он. – Это же Васса Железнова. Кремень.
Не следует рассказывать ему о моей беседе с Анфисой Егоровной. Пусть надеется. Это его единственный шанс уйти от разоблачения. В моих интересах сейчас даже укрепить эту веру – тем беспроигрышнее будет мой план.
– Да, – притворно вздыхаю я, – допустил промах, проворонил Тамару… – Мельком бросаю взгляд на часы: – Теперь она уже, к сожалению, в Москве.
– В Апрелевке, кавалер Бален де Балю. Твоя шпага опять сломалась. Интересно все-таки, на что ты надеешься?
– На количество доказательств. Как тебе известно, оно всегда переходит в качество.
– Я не марксист, а прагматик. Верю только в реальные силы и реальные обстоятельства.
– Помню, ты так же рассуждал и в Одессе, когда собирался с моей помощью выловить всю нашу подпольную группу.
Он благодушно отхлебывает коньяк. Сейчас он совсем расслабился.
Бармен уже убрал все бутылки и уходит, оставляя ключ в замке. Пауль оглядывается:
– Кажется, бар уже закрывают. Сейчас нас выгонят.
– Погоди. Именно сейчас и начнется самое интересное.
В бар входят Ермоленко и Бугров.
Пауль вскакивает.
– Сядьте, гражданин Сахаров, – говорю я официальным тоном, – мы вас долго не задержим. Подойдите, Иван Тимофеевич.
Бугров подходит ближе, Ермоленко остается поодаль.
– Вы узнаете этого человека, гражданин Сахаров? – спрашиваю я.
Сахаров недоуменно пожимает плечами:
– В первый раз вижу.
Теперь я обращаюсь к Бугрову:
– А вы его знаете, Иван Тимофеевич?
– Никак нет, товарищ полковник.
– Вглядитесь получше. – Я поворачиваю настольную лампу так, чтобы Бугров мог лучше разглядеть лицо Сахарова. – Не узнаете?
– Не узнаю, товарищ полковник.
– Ну что ж… – вздыхаю я. – Вы свободны, Иван Тимофеевич. Ермоленко, проводите товарища в его каюту и возвращайтесь сюда.
Оба уходят.
– Что это было? – спрашивает Гетцке. Он больше удивлен, чем взволнован.
– Неудавшееся опознание, – говорю я. – К сожалению, тебе везет, Пауль. Наш свидетель не опознал в тебе гауптштурмфюрера Гетцке.
Он хохочет. Хохот нервный, почти истерический.
– Смеяться рано, – строго говорю я. – Мы еще не в Одессе.
Он хочет что-то сказать, потом молча допивает коньяк в бокале, театрально раскланивается и говорит:
– Благодарю.
И уходит.
Я остаюсь. Проведена, так сказать, часть опознания. Бугров не узнал в Сахарове эсэсовца Гетцке. О настоящем Михаиле Сахарове речи пока не было. Будет еще, будет…
Ермоленко возвращается с бутылкой пива, захваченной из другого бара.
– Что будем делать, Александр Романович?
– Ждать.
– Я все-таки не понимаю, почему вы так провели опознание?
– Как – так?
– Ну, вполсилы, что ли… Бугров-то Сахарова опознать мог, а не Гетцке.
– Еще опознает. Потом. А сегодняшний день расцени как отвлекающий ход. Пусть Гетцке поверит, что мы на ложном пути.
– Как думаете: поверил?
– Кажется, поверил, – отвечаю я. – Поверил в нашу неудачу, в то, что мы смущены и растеряны. Фактически мы дали ему отсрочку, возможность действовать.
– Как?
– Он уже давно напуган, Ермоленко. В миссию жены он не верит. На непреклонность Сахаровой уже не надеется. Еще в Батуми он понял, что изобличен, что мы ищем каких-то последних, решающих доказательств. Точки над «и». Сейчас он почти убежден в том, что мы этой точки поставить не можем, ждем до Одессы. В Одессу мы прибываем под утро, значит, еще до рассвета он попытается обмануть нас и скрыться. С пробковым поясом – а такие пояса есть в каждой каюте – марафонскому пловцу добраться до берега не составит труда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37