Играю.
— Будем играть с выходящими.
— Согласны, — сказали трое остальных и распаковали колоду.
— Идемте, — сказала мне Ательстана.
В углу зала, где были набросаны грудой ковры и подушки, она полулегла.
— Сядьте здесь, рядом со мной. Чего вы хотите? Виски!
— Виски.
Мне надо было пить, пить, чтобы ненавидеть себя, чтобы на мгновение отогнать видение убитых, распростертых среди высоких трав.
В будуаре началось столкновение «контров» и «сюрконтров»
Ход событий позволит читателю этих строк составить о графине Орловой представление, которое они сочтут правильным. Я же могу сказать только одно: с этой минуты началась ее власть надо мною. Жестокая ирония судьбы: пережитое мною потрясение облегчило ей задачу. Я чувствовал, как мало-помалу все мое страдание обращалось в любовь. Но с какой чудесной интуицией эта женщина, обычно воплощенная насмешка и равнодушие, — нашла в нужную минуту средство стать воплощенной нежностью!
Она серьезно наблюдала меня.
— Что с вами?
Я хотел ей ответить что попало.
— Нет, не говорите. Не говорите пока ничего. Это будет неправдой. Я бы это почувствовала. Я бы обиделась. Дайте мне папиросу. Я видела, что вы курите только французский табак. Я люблю крепкий.
Она перестала глядеть на меня. Ее глаза блуждали по ковру на который она облокотилась.
— Посмотрите, — сказала она, — как он красив. Она тихонько ласкала густую темную ткань.
— Это охотничий ковер. Он сохранился со времен Сафидов — великой персидской эпохи. Вы любите ковры? Я всегда обожала их. Когда я была ребенком и меня запирали — я была невыносима, — я ложилась на ковер в своей комнате, — он был почти такой же красивый, как этот, хотя в другом роде. Благодаря ему я никогда не скучала. Каждый раз я находила в нем новые узоры — красоты, которых я раньше не замечала. Он был для меня целым миром.
В будуаре возбужденные игроки начали говорить громче. Слышался покрывавший всех голос Гобсона.
— В Хартуме, — говорил он, — да, в Хартуме, я видел лучшую партию. Пики были семнадцать раз подряд. Чтобы уплатить, маленький Прескотт, проиграв, должен был продать свой замок в Девоншире, который подарила его прапрадеду герцогиня Портсмутская. Впоследствии Прескотт вошел в палату лордов.
— Вы сегодня отделаетесь дешевле, — сказал Рош, которому, по-видимому, везло. — Два без козыря.
— Три пики.
— Держу.
Вытянувшись, почти касаясь подбородком ковра, Ательстана мечтала с остановившимся взглядом. Ни я, ни она больше не говорили.
— Первая партия закончена, — сказал Рош.
— Выходящий, — позвал Гобсон. Графиня Орлова встала.
— Послушайте, — сказала она. — Теперь три часа. Не думаете ли вы, что пора ужинать?
Один за другим игроки вернулись в зал. Ательстана позвонила. Вошли слуги-египтяне. Повернули выключатели. Нас затопила волна электрического света.
— Садитесь как хотите. Я оказался слева от нее.
Гости говорили все вместе. Ели, пили, говорили о перипетиях партии.
Я молчал. Я смотрел на графиню Орлову, казавшуюся все более странной и прекрасной по мере того, как тянулась ночь. С тем особо острым предвидением, которое появляется благодаря алкоголю и длительному бодрствованию, я думал о своей судьбе, о судьбе тех причудливых времен, в которые мы живем. Вот этот салон сверкает сегодня вечером нашими мундирами, — и мне вспоминались те годы, когда он был полон германскими и турецкими…
Не прошло еще и четырех лет с тех пор. О, сколько понадобилось для этой перемены бедных синих шинелей, сколько убитых полегло на земле между Соммой и Вогезами. И вот теперь на Евфрате красные бурнусы продолжают пополнять число этих жертв… А живые, — достойны ли они убитых?
— Вы не едите, — сказала мне вполголоса графиня Орлова. Я вздрогнул. Она увидела, как у меня передернулось лицо.
— Вы ребенок, — продолжала она еще тише, воспользовавшись минутой, когда Гобсон рассказывал одну из своих историй. — Будьте как все. Не надо показывать своего душевного состояния, когда мы не уверены, что все окружающие нас — наши друзья.
Из серебряной вазы филигранной дамасской работы, которую она мне подвинула, я машинально взял три или четыре зеленых миндалинки; они остались на моей тарелке. Ни слова не говоря, графиня Орлова, взяв нож, принялась открывать их Она клала их, одну за другой, передо мною расколотыми.
— Посмотрите, — сказала она, открыв последнюю, — вот одна двойная. Как вы называете их по-французски?
— «Филиппинка», сударыня.
— Так это «филиппинка»! Ну хорошо, мы разыграем ее. Я беру мою половинку; ешьте вашу. Посмотрим, кто выиграет. Вы согласны?
Я поклонился, улыбнувшись.
Гобсон встал с бокалом шампанского в руке:
— Предлагаю почтенному обществу тост, — сказал он заплетающимся языком. — За здоровье нашей хозяйки. За здоровье женщины, самой… самой… за здоровье…
Он запутался и не находил больше слов.
— За здоровье владетельницы ливанского замка! — воскликнул Рош.
— Вот это так! — заорали другие. — За здоровье владетельницы ливанского замка!
Все чокнулись; Гобсон — так восторженно, что разбил мой бокал.
— Счастья, счастья вам, — пролепетал он. — Э… э! A la belle!
— Дети мои, — сказала графиня, — вы очень милы, благодарю вас. Но предупреждаю, — сегодня в половине первого у меня в Калаат-эль-Тахаре завтракает эмир Шехаб. Эта вилла не приспособлена для отдыха, а я хотела бы сначала немного отдохнуть. Продолжайте, если хотите, вашу партию. Я оставляю вам бутылки и египтян. С вашего разрешения, я поеду в замок.
— Я тоже уезжаю, — сказал Рош. — Сегодня утром в восемь часов поверка. Мне неохота получить, как прошлый раз, четыре дня ареста.
— А наша партия? — сказал Гобсон.
— Капитан Домэвр заменит меня.
— Я не могу. У меня тоже есть работа сегодня утром.
— Мы можем сыграть в бридж без «выходящего», — сказал испанский консул.
— Идет. Бридж вчетвером, — сказал Гобсон. — Мне надо отыграть пятьдесят фунтов.
Все встали.
— Я подвезу вас, — сказала графиня Орлова Рошу.
— Вы слишком добры, мадам, ведь это заставит вас сделать крюк. Я живу у церкви Капуцинов.
— Это дело десяти минут. А капитан?
— О, он, — сказал Рош, — он живет у Подъема, на Дамасской дороге. Это вам по пути.
— Отлично, едем!
Я помог ей надеть манто.
Рассветало, когда автомобиль, подвезя Роша к его дому, въехал в аллею Дамасской дороги. Последние снега Саннина начинали розоветь. Графиня Орлова опустила стекло машины. Ворвался свежий ветерок.
Автомобиль уже остановился у Подъема.
— Вы здесь живете? — спросила Ательстана.
— Здесь, мадам. Благодарю вас…
— Хорошо, не забудьте нашу «филиппинку». Вы знаете, что пари начинается с завтрашнего дня.
Она протянула мне руку, которую я поднес к губам.
Эти духи, Боже мой! Откуда мне знаком этот запах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Будем играть с выходящими.
— Согласны, — сказали трое остальных и распаковали колоду.
— Идемте, — сказала мне Ательстана.
В углу зала, где были набросаны грудой ковры и подушки, она полулегла.
— Сядьте здесь, рядом со мной. Чего вы хотите? Виски!
— Виски.
Мне надо было пить, пить, чтобы ненавидеть себя, чтобы на мгновение отогнать видение убитых, распростертых среди высоких трав.
В будуаре началось столкновение «контров» и «сюрконтров»
Ход событий позволит читателю этих строк составить о графине Орловой представление, которое они сочтут правильным. Я же могу сказать только одно: с этой минуты началась ее власть надо мною. Жестокая ирония судьбы: пережитое мною потрясение облегчило ей задачу. Я чувствовал, как мало-помалу все мое страдание обращалось в любовь. Но с какой чудесной интуицией эта женщина, обычно воплощенная насмешка и равнодушие, — нашла в нужную минуту средство стать воплощенной нежностью!
Она серьезно наблюдала меня.
— Что с вами?
Я хотел ей ответить что попало.
— Нет, не говорите. Не говорите пока ничего. Это будет неправдой. Я бы это почувствовала. Я бы обиделась. Дайте мне папиросу. Я видела, что вы курите только французский табак. Я люблю крепкий.
Она перестала глядеть на меня. Ее глаза блуждали по ковру на который она облокотилась.
— Посмотрите, — сказала она, — как он красив. Она тихонько ласкала густую темную ткань.
— Это охотничий ковер. Он сохранился со времен Сафидов — великой персидской эпохи. Вы любите ковры? Я всегда обожала их. Когда я была ребенком и меня запирали — я была невыносима, — я ложилась на ковер в своей комнате, — он был почти такой же красивый, как этот, хотя в другом роде. Благодаря ему я никогда не скучала. Каждый раз я находила в нем новые узоры — красоты, которых я раньше не замечала. Он был для меня целым миром.
В будуаре возбужденные игроки начали говорить громче. Слышался покрывавший всех голос Гобсона.
— В Хартуме, — говорил он, — да, в Хартуме, я видел лучшую партию. Пики были семнадцать раз подряд. Чтобы уплатить, маленький Прескотт, проиграв, должен был продать свой замок в Девоншире, который подарила его прапрадеду герцогиня Портсмутская. Впоследствии Прескотт вошел в палату лордов.
— Вы сегодня отделаетесь дешевле, — сказал Рош, которому, по-видимому, везло. — Два без козыря.
— Три пики.
— Держу.
Вытянувшись, почти касаясь подбородком ковра, Ательстана мечтала с остановившимся взглядом. Ни я, ни она больше не говорили.
— Первая партия закончена, — сказал Рош.
— Выходящий, — позвал Гобсон. Графиня Орлова встала.
— Послушайте, — сказала она. — Теперь три часа. Не думаете ли вы, что пора ужинать?
Один за другим игроки вернулись в зал. Ательстана позвонила. Вошли слуги-египтяне. Повернули выключатели. Нас затопила волна электрического света.
— Садитесь как хотите. Я оказался слева от нее.
Гости говорили все вместе. Ели, пили, говорили о перипетиях партии.
Я молчал. Я смотрел на графиню Орлову, казавшуюся все более странной и прекрасной по мере того, как тянулась ночь. С тем особо острым предвидением, которое появляется благодаря алкоголю и длительному бодрствованию, я думал о своей судьбе, о судьбе тех причудливых времен, в которые мы живем. Вот этот салон сверкает сегодня вечером нашими мундирами, — и мне вспоминались те годы, когда он был полон германскими и турецкими…
Не прошло еще и четырех лет с тех пор. О, сколько понадобилось для этой перемены бедных синих шинелей, сколько убитых полегло на земле между Соммой и Вогезами. И вот теперь на Евфрате красные бурнусы продолжают пополнять число этих жертв… А живые, — достойны ли они убитых?
— Вы не едите, — сказала мне вполголоса графиня Орлова. Я вздрогнул. Она увидела, как у меня передернулось лицо.
— Вы ребенок, — продолжала она еще тише, воспользовавшись минутой, когда Гобсон рассказывал одну из своих историй. — Будьте как все. Не надо показывать своего душевного состояния, когда мы не уверены, что все окружающие нас — наши друзья.
Из серебряной вазы филигранной дамасской работы, которую она мне подвинула, я машинально взял три или четыре зеленых миндалинки; они остались на моей тарелке. Ни слова не говоря, графиня Орлова, взяв нож, принялась открывать их Она клала их, одну за другой, передо мною расколотыми.
— Посмотрите, — сказала она, открыв последнюю, — вот одна двойная. Как вы называете их по-французски?
— «Филиппинка», сударыня.
— Так это «филиппинка»! Ну хорошо, мы разыграем ее. Я беру мою половинку; ешьте вашу. Посмотрим, кто выиграет. Вы согласны?
Я поклонился, улыбнувшись.
Гобсон встал с бокалом шампанского в руке:
— Предлагаю почтенному обществу тост, — сказал он заплетающимся языком. — За здоровье нашей хозяйки. За здоровье женщины, самой… самой… за здоровье…
Он запутался и не находил больше слов.
— За здоровье владетельницы ливанского замка! — воскликнул Рош.
— Вот это так! — заорали другие. — За здоровье владетельницы ливанского замка!
Все чокнулись; Гобсон — так восторженно, что разбил мой бокал.
— Счастья, счастья вам, — пролепетал он. — Э… э! A la belle!
— Дети мои, — сказала графиня, — вы очень милы, благодарю вас. Но предупреждаю, — сегодня в половине первого у меня в Калаат-эль-Тахаре завтракает эмир Шехаб. Эта вилла не приспособлена для отдыха, а я хотела бы сначала немного отдохнуть. Продолжайте, если хотите, вашу партию. Я оставляю вам бутылки и египтян. С вашего разрешения, я поеду в замок.
— Я тоже уезжаю, — сказал Рош. — Сегодня утром в восемь часов поверка. Мне неохота получить, как прошлый раз, четыре дня ареста.
— А наша партия? — сказал Гобсон.
— Капитан Домэвр заменит меня.
— Я не могу. У меня тоже есть работа сегодня утром.
— Мы можем сыграть в бридж без «выходящего», — сказал испанский консул.
— Идет. Бридж вчетвером, — сказал Гобсон. — Мне надо отыграть пятьдесят фунтов.
Все встали.
— Я подвезу вас, — сказала графиня Орлова Рошу.
— Вы слишком добры, мадам, ведь это заставит вас сделать крюк. Я живу у церкви Капуцинов.
— Это дело десяти минут. А капитан?
— О, он, — сказал Рош, — он живет у Подъема, на Дамасской дороге. Это вам по пути.
— Отлично, едем!
Я помог ей надеть манто.
Рассветало, когда автомобиль, подвезя Роша к его дому, въехал в аллею Дамасской дороги. Последние снега Саннина начинали розоветь. Графиня Орлова опустила стекло машины. Ворвался свежий ветерок.
Автомобиль уже остановился у Подъема.
— Вы здесь живете? — спросила Ательстана.
— Здесь, мадам. Благодарю вас…
— Хорошо, не забудьте нашу «филиппинку». Вы знаете, что пари начинается с завтрашнего дня.
Она протянула мне руку, которую я поднес к губам.
Эти духи, Боже мой! Откуда мне знаком этот запах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55