— Вы доверяете мне или нет? — спросил я.
— Доверяю ли я вам, мой бедный друг! Зачем вы меня об этом опрашиваете? Конечно, да. Но я совсем не доверяю жизни. Осуществление плана, о котором мы мечтали, для меня так прекрасно и так неожиданно, что, сознаюсь, я живу в постоянной тревоге: вдруг что-нибудь случится…
— Что, Мишель?
— Не знаю, — сказала она, опуская глаза. — Я боюсь, Люсьен, боюсь.
Я поднялся и подошел к ней. В это время дверь открылась. Вошел денщик.
— Барышня!
— Что такое?
Он смущенно что-то тихо говорил ей.
— Боже мой! — сказала она. — Это катастрофа! Меня требуют на кухню. С мороженицей что-то случилось, и соль попала в сливки. Извините меня.
Я остался один. И теперь я в мельчайших подробностях увидел скромную гостиную, куда я пришел в первый раз, так как до сих пор единственным местом наших встреч, которые привели нас к этому как бы обручению, был госпиталь. Она ничем не отличалась от обычных офицерских гостиных в колониях: ковры, из которых один или два еще имели какую-нибудь цену; бронза, несколько безделушек из Франции, уцелевших каким-то чудом при постоянных переездах, затем портреты: полковника, молоденькой женщины, — вероятно, матери Мишель; наконец, портрет Мишель четырех-пяти лет. У нее и тогда были те же светлые глаза, то же застенчивое, но упрямое выражение лица… Внизу на полях фотографии стояло имя и адрес фотографа — «Бар-ле-Дюк», — Бар-ле-Дюк, где полковник, по его рассказам, стоял с гарнизоном в 1903 году. Я быстро прикинул в уме, сколько же лет Мишель. Двадцать четыре года. Да, это было так.
Послышался автомобильный гудок, а затем шум подъехавшей машины. В ту же минуту вошла Мишель.
— Вот и отец, — сказала она.
Во всех случаях жизни все переживания полковника можно было читать по его лицу, как по книге. В этот день нам не надо было быть особенно прозорливыми, чтобы увидеть, что он привез с собой новости, и притом хорошие.
— А, Домэвр, вы уже здесь? Что я говорю: я и забыл, что я сам опоздал, да еще на целых полчаса! Но это не по моей вине, дети мои, и я уверен, что когда вы узнаете… Довольно! Я и забыл, что обещал не болтать.
Он смеялся от души.
— А завтрак готов, Мишель? Надеюсь, моя маленькая глупышка, что ты превзошла себя сегодня, потому что я голоден! Вы ведь тоже, Домэвр? Ну, как наш выздоравливающий? Что ваша рука?
— Я почти совсем здоров, полковник.
— Отлично, отлично. А все-таки нечего преждевременно звонить везде о вашем выздоровлении. А, вот и завтрак. Мишель, сегодня праздник. Подай нам по рюмочке арака.
— А что такое случилось, папа?
— Да ничего, решительно ничего. Почему ты думаешь, что случилось что-то, кроме визита к нам капитана? Потому что я попросил арака?.. Я вам наливаю, Домэвр. И знайте, можете пить спокойно. Эго из Штаура. Чистый алкоголь белого вина.
И, говоря так, он с трогательной неповоротливостью разбавлял водой анисовый ликер, который принимал молочно-мутный оттенок.
— А теперь объясни, пожалуйста, почему ты думаешь, что что-то случилось?
— Не будем его расспрашивать, — шепнула мне Мишель. — Он сам все расскажет. Он умирает от желания все выболтать.
— А который час? Около двух! Мишель, деточка, скажи, чтоб скорей подавали. Этот господин, — он указал на меня, — должен быть в половине четвертого в Большом Серале у полковника Приэра.
— У начальника штаба, полковник?
— Да, у начальника штаба, у моего старого товарища Приэра. Он к вам очень расположен, Приэр.
— В чем дело, полковник?
— А, дорогой мой, не надо меня выспрашивать. Нет, нет, Мишель, и не приставай. Ничего не поделать. Нет. Ему готовят сюрприз. И я обещал держать дело в секрете. Ну, не заставляйте же меня нарушить слово!
— Послушайте, папа, — сказала Мишель, — вы хотите, чтобы мы завтракали сидя как на горячих угольях? Это же смешно!
— О! Если ты вмешаешься, я погиб.
— Да в чем дело? Вы говорите — сюрприз?
— И даже не один, а целых два. Я, голубчик, не знаю, с какого и начать. А вы, знатный раненый, вы должны будете сделать удивленный вид и благодарить Приэра, как будто вы ничего не знаете, потому что, повторяю, он к вам очень расположен. Он хочет сам объявить вам эту новость.
— Папа, ну пожалуйста, какую новость?
— А, все равно. Ну так вот. Сначала вот это…
И он начертил маленький кружок на моей красной ленточке. , — Полковник, — смущенно пробормотал я, — что вы хотите этим сказать?
— Я? Не ребячьтесь! Вы прекрасно поняли.
— Офицер ордена Почетного легиона! Он представлен к офицерскому ордену Почетного легиона! — воскликнула Мишель.
— Вот видите! Она сразу отгадала. Да, малютка, в тридцать лет он уже офицер ордена Почетного легиона. А я его получил только пятидесяти двух лет. Это, знаешь, великолепно, Мишеллина. Ну, идите, поцелуйте меня. Обнимемся в ожидании письма от генерала Гуро, 14 июля.
— Полковник…
— И это еще, знаете, не все. Я сказал, что есть и второй сюрприз. Он меняет род службы, Мишель, и ты ни за что не угадаешь, куда он назначен.
— Куда? — спросила она дрожащим голосом.
— Сюда.
— В Бейрут, папа?
— Да, в Бейрут. В Генеральный штаб.
— Как, в Генеральный штаб? — переспросил я, на этот раз совершенно сбитый с толку. — Я ухожу из полка?
— Вовсе нет. Для виду вы будете числиться в отряде мегаристов. Но вы прикомандировываетесь к Генеральному штабу. В качестве кого — я не знаю, Приэр вам сам скажет. Вы довольны?
— Полковник, я прекрасно понимаю, что вы для меня сделали. Право, я не знаю, как вас отблагодарить…
При этих словах я взглянул на Мишель и сразу замолчал, увидев, что глаза ее полны слез. Наше общее волнение не ускользнуло от ее отца. Он прокашлялся, чтобы подавить волнение, охватившее и его.
— Отблагодарить меня! — воскликнул он. — А вы думаете, я недостаточно вознагражден?
Он снова откашлялся.
— Эта комбинация, такая блестящая во всех отношениях, представляет для вас маленькое неудобство. Вы только что собирались ехать в отпуск, когда вас ранили. Кроме того, вы имеете право на отпуск, для поправки. Но я не думаю, чтобы штаб согласился отпустить вас теперь. Они в настоящее время перегружены работой. Они будут просить вас вступить в должность теперь же, в ожидании, пока не вернется из отпуска один из ваших сослуживцев. Соглашайтесь. В нужную минуту я поговорю с Приэром, чтобы они не слишком заваливали вас работой. А в настоящий момент я нахожу, что следует поблагодарить и приняться за дело.
— В качестве кого я могу быть им полезен? — удивился я. — Я совершенно незнаком с канцелярской службой.
— О! Что касается этого, — не беспокойтесь! Щепетильность дело хорошее, но нельзя же, чтобы ею отличались всегда одни и те же.
Вестовой явился с бумагами. Полковник прошел с ним в кабинет проглядеть и подписать их.
Я взял Мишель за руки. Они дрожали, и она не старалась скрыть это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55