«Эксперименталка» означала для Тасманова дополнительные хлопоты в полете. Кроме обычной памятки, которую он составлял для себя, двигателисты навязали ему солидный перечень включений их хозяйства – порядок, продолжительность, время, – за которым следили самописцы.
– Путаетесь под ногами, и без вас хлопот по уши, – в сердцах сказал Тасманов, споткнувшись о стремянку, стоявшую под раскрытыми створками грузового отсека.
– Несознательно, старик, – возразил молодой инженер. – Как будто С-44 делает такие рейсы по пятницам. Три заправки в воздухе, а продолжительность полета и расстояние куда больше, чем в известных по истории авиации рекордных перелетах.
– Было. Пять лет назад Фалалеев летал… – отмахнулся Тасманов.
– Как же-с, сподобился провожать, – насмешливо продолжал разъяснять инженер. – Но если вы всерьез принимаете круизы популярного аса Фалалея, то ваше заблуждение, увы, носит не случайный, а принципиальный характер. Уточняю. Неподражаемый на страницах собственных брошюр, в миру Лев Борисович страдал логикой учителя арифметики, хоть и был кандидатом наук. Как это вы не заметили? По Фалалею, тысячу раз до дачного поселка и обратно эквивалентно одному разу до Северного полюса. Нужно ли объяснять, почему власть придержащие решились на подобный полет и поручили корабль не какому-нибудь спринтеру, а опытному марафонцу?
– Ну и трепло ты, друг! – махнул рукой Тасманов.
Этот-то разговор и вспомнил Лютров. Да, молодой инженер был прав: «в миру» Лев Борисович был скромнее, чем в своих книжках. Как видно, чем ни прикрывай свою сущность, все равно рассмотрят и воздадут по достоинству.
«Скромность» Фалалеева заметно сказалась в последние годы, когда он летал не иначе как «по всем правилам». А когда боязнь летать маскируется инженерной эрудицией, летчик превращается в проклятие для ведущих инженеров. Данилов выслушивал нескончаемые жалобы на то, что вчера Лев Борисович прекратил полет из-за попытки инженера поднастроить автопилот, сегодня у него нелетное настроение, завтра он читает лекцию об основах летных испытаний… Так оно и было. Фалалеев был слабым летчиком и робким человеком. Лютров запомнил один из полетов с ним, когда из-за перекомпенсации руля машина стала неуправляема и, теряя высоту, упрямо шла к земле. Минуту Фалалеев неуклюже тыкал ногой в каменно-неподвижную педаль, но слишком велики были «нервные потери», ноги перестали слушаться, он в отчаянии раскинул руки по сторонам кресла и повернулся к Лютрову. На лице командира, сером и неподвижном, запечатлелась оторопь приговоренного к казни: исхода нет, небо разверзлось, и мир опрокинулся на голову.
Лютрову стало не по себе. Упершись в подлокотники кресла, он изо всей силы надавил пяткой на выступающую педаль. После нескольких рывков руль встал на место.
– Ну и сила у вас, Алексей Сергеевич! – с завидной расторопностью восстановил Фалалеев дар речи. Лицо его, как кожа хамелеона, мгновенно преобразилось – нужно было получше скрыть плохую игру.
Лютров не был расположен к комплиментам. «Ему бы в конферансье податься, из любого положения вывернется».
«Сам себе адвокат и судья», – говорил о нем Данилов. И был прав. Все книжки Фалалеева были написаны в том же стиле. О чем бы ни говорилось в них, автор стоял па переднем плане, расставляя ударения в выгодном для себя порядке, режиссировал задним числом свою летную биографию, оборачиваясь для читателей фигурой «мыслящего героя». Не могли же читатели знать, что для летчиков Фалалеев был притчей во языцех, как шутовским колпаком, увенчанный розыгрышем Кости Карауша. Слушая Фалалеева, просвещавшего собравшихся в комнате отдыха приезжих летчиков, Карауш неожиданно перебил его, как если бы имел что добавить к рассуждениям «мэтра»:
– Лев Борисович, вы уже слышали за Бриджмена?
– Ты имеешь в виду американского испытателя? – скучно спросил Фалалеев.
– Ну.
– Так что с ним?
– Сошел с ума.
– Да? – игриво сказал Лев Борисович, не решаясь верить.
– Кроме шуток. Мания величия.
– Вот как? – Фалалеев заинтересовался.
К их разговору прислушались, всем показалось, что Косте действительно известно что-то о симпатичном парне американце.
– Такие дела. Бегает по сумасшедшему дому и кричит: «Я Фалалей! Я Фалалей!»
С тех пор, где бы ни вспоминали «популярного аса», рядом стоял «сумасшедший» Бриджмен.
Застегнув ремни так, чтобы они не стесняли движений, Лютров услышал команду Боровского:
– Бортрадист, разрешение на запуск.
– Запуск разрешен!
Боровский запустил правый средний двигатель, затем остальные. Минут пять он гонял все установки, поднимая облака пыли за кромкой бетона, прежде чем запросил разрешение на выруливание.
– Разрешаю, выруливайте, – отозвались с КДП.
Снятый с тормоза, С-44 двинулся сначала прямо на стоянку автомобилей и толпу людей рядом, потом развернулся влево, вправо и покатил по рулежной дорожке к старту. На взгляд Лютрова, Боровский мог бы убавить скорости на разворотах, при этом колеса передней ноги не испытывали бы нежелательные боковые нагрузки. Но обязанность второго летчика оставалась неизменной – не мешать первому.
Длинные крылья самолета простирались за кромку бетона, казались провисшими, подобно остановленным лопастям вертолета, упруго покачивались.
Последними перед стартовой площадкой стояли игрушечно-маленькие, в сравнении с проплывающим кораблем, опрятно зачехленные истребители.
Боровский с ходу развернул и выставил С-44 точно по осевой линии большой полосы.
– Экипажу доложить о готовности к взлету!
Выслушав доклады, Боровский чуть откинулся, поправил обмотанные бинтом ларингофоны, нажал кнопку радиопереговорного устройства.
– Прошу разрешения на взлет!
– Вас понял, взлет разрешен.
– Двигатели на взлетный режим. – Боровский повернулся к Лютрову.
– Вас понял, на взлетный режим…
Выждав, пока все четыре двигателя выйдут на максимальные обороты, Лютров доложил:
– Двигатели на взлетном режиме.
– Вас понял… Фиксируйте время взлета.
Корабль резво подался вперед. Лютров щелкнул кнопкой хронометра. Было пять часов восемнадцать минут московского времени.
Недавнюю тишину летного поля захлестнул рев шестидесяти тысяч лошадиных сил. Но тишина вскоре вернется на аэродром, и лишь для тех, кто был на борту, водопадный гул останется рядом на все двое суток.
…Первые минуты после взлета, в наборе высоты, Боровский молча выслушивал лаконичные доклады о работе всех систем, о прохождении контрольных пунктов. Все шло по отработанной схеме, как обычно.
Сообщив земле о выходе из зоны аэродрома, Боровский взял курс на север и, повинуясь командам с земли, долго, в несколько этапов набирал высоту. На участке было оживленно, земля вынуждена была держать корабль на переходных эшелонах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Путаетесь под ногами, и без вас хлопот по уши, – в сердцах сказал Тасманов, споткнувшись о стремянку, стоявшую под раскрытыми створками грузового отсека.
– Несознательно, старик, – возразил молодой инженер. – Как будто С-44 делает такие рейсы по пятницам. Три заправки в воздухе, а продолжительность полета и расстояние куда больше, чем в известных по истории авиации рекордных перелетах.
– Было. Пять лет назад Фалалеев летал… – отмахнулся Тасманов.
– Как же-с, сподобился провожать, – насмешливо продолжал разъяснять инженер. – Но если вы всерьез принимаете круизы популярного аса Фалалея, то ваше заблуждение, увы, носит не случайный, а принципиальный характер. Уточняю. Неподражаемый на страницах собственных брошюр, в миру Лев Борисович страдал логикой учителя арифметики, хоть и был кандидатом наук. Как это вы не заметили? По Фалалею, тысячу раз до дачного поселка и обратно эквивалентно одному разу до Северного полюса. Нужно ли объяснять, почему власть придержащие решились на подобный полет и поручили корабль не какому-нибудь спринтеру, а опытному марафонцу?
– Ну и трепло ты, друг! – махнул рукой Тасманов.
Этот-то разговор и вспомнил Лютров. Да, молодой инженер был прав: «в миру» Лев Борисович был скромнее, чем в своих книжках. Как видно, чем ни прикрывай свою сущность, все равно рассмотрят и воздадут по достоинству.
«Скромность» Фалалеева заметно сказалась в последние годы, когда он летал не иначе как «по всем правилам». А когда боязнь летать маскируется инженерной эрудицией, летчик превращается в проклятие для ведущих инженеров. Данилов выслушивал нескончаемые жалобы на то, что вчера Лев Борисович прекратил полет из-за попытки инженера поднастроить автопилот, сегодня у него нелетное настроение, завтра он читает лекцию об основах летных испытаний… Так оно и было. Фалалеев был слабым летчиком и робким человеком. Лютров запомнил один из полетов с ним, когда из-за перекомпенсации руля машина стала неуправляема и, теряя высоту, упрямо шла к земле. Минуту Фалалеев неуклюже тыкал ногой в каменно-неподвижную педаль, но слишком велики были «нервные потери», ноги перестали слушаться, он в отчаянии раскинул руки по сторонам кресла и повернулся к Лютрову. На лице командира, сером и неподвижном, запечатлелась оторопь приговоренного к казни: исхода нет, небо разверзлось, и мир опрокинулся на голову.
Лютрову стало не по себе. Упершись в подлокотники кресла, он изо всей силы надавил пяткой на выступающую педаль. После нескольких рывков руль встал на место.
– Ну и сила у вас, Алексей Сергеевич! – с завидной расторопностью восстановил Фалалеев дар речи. Лицо его, как кожа хамелеона, мгновенно преобразилось – нужно было получше скрыть плохую игру.
Лютров не был расположен к комплиментам. «Ему бы в конферансье податься, из любого положения вывернется».
«Сам себе адвокат и судья», – говорил о нем Данилов. И был прав. Все книжки Фалалеева были написаны в том же стиле. О чем бы ни говорилось в них, автор стоял па переднем плане, расставляя ударения в выгодном для себя порядке, режиссировал задним числом свою летную биографию, оборачиваясь для читателей фигурой «мыслящего героя». Не могли же читатели знать, что для летчиков Фалалеев был притчей во языцех, как шутовским колпаком, увенчанный розыгрышем Кости Карауша. Слушая Фалалеева, просвещавшего собравшихся в комнате отдыха приезжих летчиков, Карауш неожиданно перебил его, как если бы имел что добавить к рассуждениям «мэтра»:
– Лев Борисович, вы уже слышали за Бриджмена?
– Ты имеешь в виду американского испытателя? – скучно спросил Фалалеев.
– Ну.
– Так что с ним?
– Сошел с ума.
– Да? – игриво сказал Лев Борисович, не решаясь верить.
– Кроме шуток. Мания величия.
– Вот как? – Фалалеев заинтересовался.
К их разговору прислушались, всем показалось, что Косте действительно известно что-то о симпатичном парне американце.
– Такие дела. Бегает по сумасшедшему дому и кричит: «Я Фалалей! Я Фалалей!»
С тех пор, где бы ни вспоминали «популярного аса», рядом стоял «сумасшедший» Бриджмен.
Застегнув ремни так, чтобы они не стесняли движений, Лютров услышал команду Боровского:
– Бортрадист, разрешение на запуск.
– Запуск разрешен!
Боровский запустил правый средний двигатель, затем остальные. Минут пять он гонял все установки, поднимая облака пыли за кромкой бетона, прежде чем запросил разрешение на выруливание.
– Разрешаю, выруливайте, – отозвались с КДП.
Снятый с тормоза, С-44 двинулся сначала прямо на стоянку автомобилей и толпу людей рядом, потом развернулся влево, вправо и покатил по рулежной дорожке к старту. На взгляд Лютрова, Боровский мог бы убавить скорости на разворотах, при этом колеса передней ноги не испытывали бы нежелательные боковые нагрузки. Но обязанность второго летчика оставалась неизменной – не мешать первому.
Длинные крылья самолета простирались за кромку бетона, казались провисшими, подобно остановленным лопастям вертолета, упруго покачивались.
Последними перед стартовой площадкой стояли игрушечно-маленькие, в сравнении с проплывающим кораблем, опрятно зачехленные истребители.
Боровский с ходу развернул и выставил С-44 точно по осевой линии большой полосы.
– Экипажу доложить о готовности к взлету!
Выслушав доклады, Боровский чуть откинулся, поправил обмотанные бинтом ларингофоны, нажал кнопку радиопереговорного устройства.
– Прошу разрешения на взлет!
– Вас понял, взлет разрешен.
– Двигатели на взлетный режим. – Боровский повернулся к Лютрову.
– Вас понял, на взлетный режим…
Выждав, пока все четыре двигателя выйдут на максимальные обороты, Лютров доложил:
– Двигатели на взлетном режиме.
– Вас понял… Фиксируйте время взлета.
Корабль резво подался вперед. Лютров щелкнул кнопкой хронометра. Было пять часов восемнадцать минут московского времени.
Недавнюю тишину летного поля захлестнул рев шестидесяти тысяч лошадиных сил. Но тишина вскоре вернется на аэродром, и лишь для тех, кто был на борту, водопадный гул останется рядом на все двое суток.
…Первые минуты после взлета, в наборе высоты, Боровский молча выслушивал лаконичные доклады о работе всех систем, о прохождении контрольных пунктов. Все шло по отработанной схеме, как обычно.
Сообщив земле о выходе из зоны аэродрома, Боровский взял курс на север и, повинуясь командам с земли, долго, в несколько этапов набирал высоту. На участке было оживленно, земля вынуждена была держать корабль на переходных эшелонах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79