А белесая мгла облаков заполнила небо, казалось, ей не будет конца. Нетерпеливое желание вырваться за верхнюю кромку облачности вносило свою долю сумятицы, и неуверенность Лютрова становилась все нестерпимее. В довершение всего в зоне разорванной облачности в кабину обрушился хаос мигающих солнечных лучей, перемежающихся с плотными тенями проносящихся за стеклами лоскутьев облаков.
Все перед глазами словно сорвалось с места. Дробились, гасли и вновь вспыхивали блики на всем, что могло блестеть, метались солнечные зайчики, слепящими искрами дрожаще светились мельчайшие хромированные детали, стекла приборов. Голова пошла кругом. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы наконец не осталась позади семикилометровая толща облаков.
Занавес упал. Под самолетом равниной лежала холмистая даль верхней кромки облачности, повторяющей земной горизонт, разом снявшей наваждение. Правота приборов обрела силу очевидности, Лютров с великим облегчением почувствовал это и услышал голос Сергея:
– Коньяк, мон женераль?..
Значит, он заметил неладное в поведении машины.
– Кажется, да, – отозвался Лютров, обливаясь потом.
– Не застревай на своих впечатлениях, импрессионист. Держись приборов, а то небо в овчинку покажется.
По голосу Санина можно было понять, что он улыбается.
И тогда, еще в полете, Лютров почему-то вспомнил, что Сергея дважды сбивали на фронте, и оба раза во время глубоких рейдов на самолетах дальней авиации; что благодаря разработанной им системе поисков был обнаружен и разбомблен строго секретный аэродром немцев в Финляндии; что у него три ордена Ленина, два Красного Знамени, четыре Красной Звезды, два Отечественной воины… И Лютров не пожалел, что выдал себя: он подумал тогда, что люди, подобные Санину, умеют ценить искренность, и он правильно сделал, что не стал скрывать от него правду. Для Лютрова эта неожиданная мысль была первым следом общности между ними.
На другой день было объявлено о кончине И. В. Сталина. На летной базе собирали траурный митинг.
Полетов в этот день не было.
С утра было холодно. Зима успела надоесть, хотелось тепла, легкой одежды, зелени, а снег все еще лежал крепко.
Выходя из здания летной части, Лютров приподнял воротник меховой куртки и вместе со всеми направился в сторону большого ангара. Им, идущим со стороны аэродрома, хорошо были видны темные цепочки людей, тянущихся от всех корпусов летной базы, где размещались не только те работники, что были непосредственно заняты нелегким делом подготовки испытаний самолетов, но и вспомогательные службы, филиалы цехов основного производства КБ, бригады представителей фирм-смежников. Люди шагали молча.
Огибая опоры стапелей, треноги гидроподъемников, полутораметровые колеса шасси стоящего со снятыми крыльями С-40, прототипа будущего стратегического бомбардировщика С-44, непрерывно натекавшая под стометровые пролеты ферм людская масса мало-помалу заполнила все огромное помещение. Люди плотно стояли лицом к помосту с длинным столом, обтянутым красной тканью с черной полосой, как и тяжелая трибуна слева.
Вскоре на помосте появились уже знакомые Лютрову лица, их часто можно было видеть на собраниях, заседаниях, конференциях. Лица склонялись одно к другому, произносили неслышные фразы. Стоял на помосте и будущий и. о. начальника летного комплекса Нестор Юзефович. Он выбрал позицию чуть в стороне от остальных, словно смерть постигла одного из его родственников и он имеет право быть первым среди скорбящих.
Кого-то ждали.
Стало совсем тихо, и только неприлично чирикали зазимовавшие под крышей воробьи.
В этой настороженной, готовой многое вместить в себя тишине каждый в тысячной толпе хотел видеть и слышать все. Тишина напрягалась, становилась ненастоящей, фантастической из-за молчания стольких людей.
Не выдержав напряжения тишины, упала в обморок женщина. Над ней склонились, кто-то побежал к выходу, за «скорой помощью». Как шелест листьев под ветром, пролетел и смолк недолгий говор.
Люди на помосте расступились. Пришел начальник летной базы Савелий Петрович Добротворский, невысокий, прямой, чуть полнее, чем следовало для его роста.
Держа перед собой лист бумаги, пожилая женщина объявила о начале митинга.
Речи были короткими. И в произносимых словах было меньше скорби, чем в напряженном молчании людей.
– Слово предоставляется…
Едва возвышаясь над трибуной, заговорила девушка-клепальщица – тонкая, бледная, с покрасневшими глазами. Срывающийся голос, набухшие слезами глаза выдавали искренне растревоженную душу, растерянную, страдающую. Так и не высказав рвущихся наружу слов, она разрыдалась и растрогала всех.
Последним поднялся на трибуну Добротворский.
Он говорил четко, короткими фразами, как у могил тех летчиков, которых ему довелось хоронить на фронте, не стараясь ни приглушить, ни изменить свой голос.
– Товарищи, умер Иосиф Виссарионович Сталин. Это тяжелая утрата. Мы хороним человека, которому безгранично верили… В каждом из нас живы воспоминания о 1941 годе. Я видел слезы на глазах героев, когда после страшных слухов о падении Москвы мы на далеком участке фронта услышали его речь перед войсками на Красной площади. Такое нельзя забыть…
После митинга летчики вернулись в комнату отдыха.
Когда стали расходиться, Лютров решил приземлить плохо поддающееся обсуждению событие до привычной людям значимости.
– Куда же вы, братцы?.. Можно подумать, что вы не хотите выпить за помин души Иосифа Виссарионовича?..
К словам трудно было придраться. Но у Юзефовича, невесть откуда и как оказавшегося у Лютрова за спиной, было иное мнение.
– Как вы сказала?! Лютров опешил.
– Повторите, как вы сказали! И тем же тоном.
Это была хорошо интонированная экзекуция демагогией. Сколько в ней было наглого самодовольства, острого наслаждения, внушающего страх, уличившего, унижающего.
За несколько последующих мгновений на лице Лютрова сменилась вся гамма выражений – от растерянности до бешенства.
– Кого не приглашают, тому нечего повторять, – медленно произнес Лютров.
Не умея сменить «повторите, как вы сказали!» на равнозначное, угрожающее, Юзефович наливался синевой и, как плохой актер, ждал наития.
– Брось выпендриваться, Юзефович, – донесся из тишины спокойный голос Сергея Санина, – не будь хитрее теленка…
Спектакль был испорчен.
Бывший фронтовик со следами тяжелых ожогов на лице, имеющий больше орденов, чем Юзефович пуговиц, Санин в глазах будущего и. о. начальника комплекса был не чета Лютрову. И Юзефович сменил окраску: все еще недовольно, но явно в другой тональности, он покачал головой и удалился. А Лютров вдруг до пронзительности ясно понял душу Санина:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79