Так создается экономия, и в конце года находишь этот сэкономленный суп в какой-нибудь статистике, каждая строчка которой стоит дороже, чем все рисовые супы в стране, взятые вместе.
Но я могу и продать пойманную рыбу. Может быть, мне удалось бы получить за нее хоть две пезеты. Тогда я мог бы поспать две ночи в постели.
Э дружочек, вот ты где! Поймался-таки наконец? Это ты обгрыз мне всю колбасу? Ну и легкий же он! Полкило. И того нет. Триста пятьдесят граммов. И как же ты трепещешь! О как я понимаю тебя, бедняжка! Я уже не раз барахтался так же, когда жандармы держали меня за ворот. Но ничто тебе не поможет, у меня зверский аппетит на рыбу.
Да, вода так чудесно прохладна, и солнце так изумительно ярко. Ни один фараон не хватал меня здесь за ворот. А я слишком хорошо знаю это прикосновение. Триста пятьдесят граммов тоже узнали его. Если бы в тебе было, по крайней мере, кило! Но за то, что ты клюнула, попалась мне на удочку и не заставила меня сидеть еще дольше в напрасном ожидании, за то, что ты доставила мне удовольствие поймать себя, и оттого, что я люблю свободу больше, чем набитый желудок, что солнце смеется и море голубеет, и потому еще, что ты испанская рыбка, – гоп-ля! Ты не будешь расстреляна, плыви себе весело и радуйся своей беспечной жизни. Не попадайся же другому в сети. Плыви и кланяйся своему возлюбленному.
И вот она трепещет, плеснула по воде, плывет и смеется так, что я слышу этот плеск и смех даже здесь на взморье. Привет твоему возлюбленному!.. Ишь каналья…
– Ну и рыбак, – говорит кто-то у меня за спиной.
Я оборачиваюсь и вижу таможенного чиновника, который все время следил за мной и теперь громко хохочет.
– Тут ведь много рыбы, воды вон сколько! – говорю я, накалывая на крючок колбасу.
– Конечно, много. Но и эта была отличная рыбка, и какая толстая.
– Конечно, толстая. Ведь она съела целую жестянку колбасы. Как ей не быть толстой?
– Зачем же вы удите, если бросаете такую хорошую рыбу в воду?
– А вот зачем: если вечером меня кто-нибудь спросит, что я делал весь день, я скажу: удил рыбу.
– Ну тогда продолжайте на здоровье, – сказал таможенный чиновник.
Что рыболовство – действенная философия, знают очень немногие. Ведь живешь не ради обладания, а ради желания, ради игры, ради увлечения.
Еще одна. Ах зачем я выпустил ту? Теперь у меня была бы уже достаточная порция. Но не стану же я вводить классовых различий: ту я отпустил, не могу же я эту, ради ее глупости, приговорить к смерти. Разумеется, глупость заслуживает всегда и всюду смертного приговора, но пока что ее наказывают рабством. Если бы я знал, что мне попадутся еще три таких же, как ты, тебе пришлось бы этому поверить. У меня аппетит на рыбу. Но ты такое изумительное маленькое живое чудо. Да ну, плыви себе на волю! Свобода – самое лучшее и прекрасное в жизни.
Ах черт бы вас побрал, что мне со всеми вами делать? Опять у меня одна рука. Я знаю наверняка, что, оставь я тебя здесь, ни одна больше не клюнет, потому что все они будут знать, что на меня нельзя положиться. А с тобой одной нечего и начинать. Стоит ли ради тебя уходить отсюда и раскладывать огонь? Сколько времени работала над тобой жизнь, чтобы довести тебя до этой незначительной величины? Шесть лет, а может быть и семь. Неужели же я должен убить тебя одним ударом, в одну секунду прекратить твою жизнь? Плыви, радуйся голубому морю и своим друзьям. И вот она весело вильнула хвостиком и скрылась в волнах. Эй, девчоночка, ты, видно, знаешь, что такое свобода!
Какой странный корабль снимается там с якоря! Он, по-видимому, отчаливает, но не может сдвинуться с места. Он волочится и скользит и скребется у берега. Видимо, ему не хочется в море, видимо, он боится воды. Несомненно, одно: есть корабли, страдающие водобоязнью, да, сэр. Отрицать в кораблях индивидуальность – большая ошибка. У каждого из них свой характер и свои настроения, точно так же, как и у людей. У этой старой тетки тоже есть характер. Я вижу это по всей ее сноровке. Не хотел бы я лизать с нее соль.
XIX
Сколько кораблей я перепробовал на своем веку – знают одни только боги. Тысячи их перевидал я за всю мою жизнь, этому поверит сам Фома Неверный. Но никогда еще я не видел такого корабля. Все его очертания имели не только необычайный, но прямо-таки невозможный вид. При взгляде на этот корабль трудно было поверить, чтобы он мог держаться на воде. Гораздо легче было допустить, что это прекрасное средство транспорта по Сахаре и что эта махина не уступит лучшим верблюдам. Ее форму нельзя было назвать ни модной, ни средневековой. Ее нельзя было причислить ни к какому периоду кораблестроительного искусства.
На носу ее стояло имя: «Иорикка». Но это имя было так размыто и затерто, словно она стыдилась носить его. Оно соответствовало, по-видимому, названию ее родины. Но откуда она была, она не хотела выдать никому: вероятно, она стыдилась своего местожительства. И свою национальность она держала в строгой тайне: видимо, паспорт ее был не совсем в порядке. Во всяком случае, развевающийся на ее мачте национальный флаг так выцвел, что мог быть принят за любой из существующих национальных флагов. Кроме того, он выглядел таким растерзанным, словно участвовал во всех морских боях последних четырех тысяч лет.
Какого цвета была ее одежда, я не мог бы сказать при всей своей догадливости, несмотря на то, что окраска является моей специальностью. По всем признакам, ее платьице когда-то, в очень отдаленные времена, было белоснежным, белым, как невинность новорожденного младенца. Но это было уж очень давно. Может быть, тогда, когда Авраам обручался в Халдее с Саррой. Края фальшборта были когда-то зелеными. Но и это было давным-давно. С тех далеких пор «Иорикка» сменила не мало пестрых платьев, сообразно с требованиями времени. Но палубные рабочие никогда не трудились сбить с нее старую краску. Вероятно, им это запрещалось. Во всяком случае, новая краска накладывалась на старую. Поэтому «Иорикка» приобрела несоответствующий ее действительным размерам объем. Стоило только заботливо счистить каждую краску в отдельности, и можно было бы точно установить, какой сорт и цвет краски применяло к ней каждое столетие.
Но чтобы не быть обвиненным в преувеличении, следовало бы счистить краску не только с верхней одежды «Иорикки», в которой она выглядела сравнительно еще молодой, так как время от времени ее посылали в институт красоты. Нет, краску следовало бы соскоблить со всех частей корабля, особенно же внутри его, – тогда, быть может, удалось бы узнать, в какой цвет был окрашен пиршественный зал Навуходоносора; ведь это еще до сих пор не выяснено и причиняет мне так много забот.
Платье «Иорикки» имело дьявольски жалкий вид. На нем пестрели огромные заплаты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73