Но, может быть, это только сверху? Достанем-ка поглубже. Что это такое? Да ведь тут есть и косточки. Это, очевидно, чисто по-швабски – оставлять в повидле косточки.
Но что это значит? Что за странные сливы у этих швабов! У них какие-то удивительные косточки. Ведь они из свинца, честное слово, из свинца. И чтобы свинец не испортился, на нем белый стальной панцирь. И каждая косточка торчит на медной гильзе. Отсюда и запах меди. А в гильзах? Что в них? Сахар. Мелкий сахар. Швабский сахар, должно быть. Он черный и соленый на вкус. Гарантия. Чистые фрукты и сахар. Ловко же придумано! Нельзя судить преждевременно, «Иорикка»…
Затем я пустился во второе путешествие. «Мышеловки». Неужели марокканцам нужны мышеловки? Нет, я не верю этому. В ящике действительно были мышеловки. Но когда я стал доискиваться косточек, то есть засунул руку поглубже, – я нашел другие, очень своеобразные мышеловки, носящие название маузеров.
Тут были и ящики с детскими игрушками: «Железные автомобили с заводом». В них я не стал искать косточек, потому что железные автомобили с заводом были изготовлены на старейшей игрушечной фабрике «Suhl'a». Ho Англия была представлена гораздо основательнее и лучше, чем Бельгия и соседние с нею области. Бельгия поставляет сахарный товар, а Англия – кастрюли из белой жести.
Марокканцы совершенно правы. Испания – испанцам, Франция – французам, а Китай – китайцам. Мы не впустим к себе китайцев. Но когда они не впускают нас, тогда наш красно-бело-синий – ура, ура, ура! – запятнан, обесчещен и должен быть обмыт кровавым мылом, Да, сэр.
Эй, шкипер, можешь на меня положиться. Обделывай свои темные делишки, мне они доставляют большое развлечение.
XXXV
– Станислав, скажи мне, зачем ты так безбожно пожираешь этот маргарин? Неужели тебе не стыдно?
– Что поделаешь, Пиппип. Во-первых, я хочу есть, а, во-вторых, не могу же я выварить свои лохмотья, остудить этот сироп и мазать его на хлеб. Мне же больше нечего мазать. А всегда давиться сухим хлебом – пропадешь, брат. В животе образуется, пожалуй, бетон.
– И дурак же ты, – сказал я ему. – Знаешь ли ты, что мы везем повидло?
– Конечно, знаю, – ответил Станислав, продолжая спокойно жевать.
– Почему же ты не откроешь ни одного ящика? – спросил я.
– Повидло не для нас.
– Почему же нет?
– Оно хорошо только для марокканцев, испанцев и французов и, разумеется, для поставщиков. Желудок не переварит. Это повидло можно переварить только в том случае, если тебе его пустят в спину. Но при этом тебе придется бежать. Да так бежать, что ты нагонишь еще своего прадедушку и пойдешь вместе с ним.
«Неужели и он?..»
Я так и впился в него глазами.
– Разве ты уже знаешь, что в этих ящиках? Разве ты?..
– Смотрел? За какого же осла ты меня принимаешь? Тройка была еще у шкипера в каюте, а наверху еще только забивали люк, чтобы никто туда не добрался, как я уже открыл один ящик. Стоит мне только прочесть: «Повидло из слив» или «Мармелад», или «Датское масло», или «Корнед-биф», или «Сардины», или «Шоколад», – как я сейчас же принимаюсь за обследование.
– Но в этих банках на самом деле повидло из слив, – возразил я.
– Да, немного, сверху. Но его нельзя есть. Слишком отдает медью. Умрешь от заражения крови. В последнюю поездку, когда тебя еще не было, мы везли корнед-биф. Разумеется, тоже контрабанда и тоже фальсификация, но я основательно счистил шкурку. И это было дьявольски вкусно. Никакого привкуса. Обернут намасленным пергаментом. Просто мне посчастливилось. Это был отличный американский товар. Пошел в Дамаск.
– А какие в нем были косточки?
– Косточки? В корнед-бифе? Ах так, косточки, говоришь ты? Это были крабы. К-ра-бы. Карабины, иными словами. Made in USA. Отличные модели. Шкипер здорово на них подработал. Эх и обедали же мы в тот день! Бифштексы, коньяк, жареные куры и овощи. Тут надо было заклеить нам не только рты, а и глаза и нос. Один французский «охотник» все время вертелся вокруг да около, вынюхивал, разбрасывал папиросы и франки. Но так и уплыл ни с чем.
– Неужели же никто не польстился на франки?
– У нас? На «Иорикке»? Все мы – тля, нам не приходится доносить. Мы – мертвые. Ты – тоже. Залезть другому в кошелек или заглянуть в его стеклянный шкап, вскрыть ящики в каком-нибудь складе или расшибить на «Иорикке» первому и второму инженеру череп молотком – все это дело чести. При этом ты всегда можешь высоко держать голову и сохранить свое достоинство, свою гордость. Но донести полиции или помочь ей хоть единым пальцем – это уже мерзость. Если там, в каютах, стряпают темные дела – пусть их стряпают. Но ведь ты-то порядочный парень. Лучше я издохну на «Иорикке» и вместе с «Иориккой», чем поменяюсь местом с полицейским.
Мы стояли на рейде у берегов Португалии, чтобы взять груз и реабилитировать «Иорикку». «Иорикка» внезапно и неожиданно для всех подпала под подозрение. Поэтому шкипер брал только чистый товар и декларировал такие рейсы, которые не могли вызвать ни малейшего подозрения и к которым нельзя было придраться при всем желании. Это был очень дешевый товар, потому что дорогого никто не доверил бы «Иорикке». Кто знал ее – никогда. Но ведь на свете так много товара, который сам по себе не представляет никакой ценности, но все же должен быть доставлен по назначению и слишком хорош для того, чтобы служить только балластом. Настоящую ценность этот товар приобретает лишь тогда, когда он доставлен на место.
После пяти часов вечера нам уже нечего было делать, так как работа начиналась только на следующее утро в семь. Это были наши рабочие часы, когда мы стояли на рейде или у берега в какой-нибудь гавани. Работа в таких условиях была довольно неприятна, но все же не так тяжела, как в плавании.
Случалось даже, что мы вместе просиживали целые дни и на досуге спокойно отводили душу. Корабль настолько велик, что всегда можно выбрать местечко, где бы никто не толкался.
Сколько людей на «Иорикке», столько же было и наций. Каждая нация имеет своих мертвецов, которые живут и дышат, но навсегда для нее погибли. Некоторые государства держат открыто корабли смерти. Они называются в таких случаях иностранными легионами. Тот, кто переживает свое пребывание в них, может искупить себе этим новую жизнь. Он завоевывает себе новое имя и новое место в чуждой ему нации, в которую врастает, как новорожденный младенец.
Команда на «Иорикке» считалась английской, и все разговоры велись на английском языке, потому что иначе немыслимо было бы никакое объяснение. Но это был в высшей степени оригинальный английский язык. Только шкипер говорил на настоящем английском языке. Все же остальные говорили на языке, ничего общего с английским не имеющем. Это был язык, свойственный одной только «Иорикке».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73