Первыми его словами по пробуждении было:
– Где я?
Потом, увидев озабоченные незнакомые лица над собой и бледную забинтованную жену, что-то вспомнил и спросил больным и слабым голосом:
– Что… я сделал?..
Мария потянулась к мужу, стараясь не потревожить своей повязки, и поцеловала его в прокушенные губы, в заросшее черной щетиной лицо.
– Не важно, Эйк. Все хорошо.
– Со мною что-то случилось… – снова лишаясь сил, прошептал ее муж, прижимая ее к себе. Он причинил ей боль, задев рану, но не заметил этого.
– Не важно, – повторила она, мягко высвобождаясь. – Я люблю тебя, Эйк. Спи, мы завтра поговорим. Спи, пожалуйста.
– Очень трогательно, – проворчал старичок фельдшер, закатывая огромному рыцарю рукав рубашки. – Походники, тоже мне, – все перекалечились, девчонку чуть не уморили, а теперь, надо же, – разбираются, кто кого любит! Вколю вам, юноша, успокаивающего, чтоб спали как бык, если до бороды дожили, а мозгов не выросло…
Эйхарт покорно подставил руку. Голова его уже отказывалась работать, и он пустил все на самотек, как бы это ни противоречило его жизненным принципам. Он уснул на полу возле печки, и его жена лежала рядом с ним, прислушиваясь к тупой боли в боку и уплывая глубоко в себя.
Аллен сидел, положив оголенную руку на стол и наблюдая, как красная струя тянется из него по прозрачной трубочке. Из сгиба его руки торчал толстый шприц. У него брали кровь. «И кровь свою отдать не жаль, – однообразно думал он, глядя на раздувавшийся от его крови прозрачный мешок. – И кровь свою отдать не жаль. Вот как все получилось. Мог ли я думать, чем это окажется для нас? Отдать не жаль. Кровь свою. Главное – не показать, как кружится голова…»
По счастью, кровь Клары принадлежала к четвертой группе – той самой, к которой при переливании можно добавлять любую другую. Свои донорские услуги без тени колебания предложили Аллен, Марк, Йосеф и Гай, и теперь каждый из них лишился пол-литра этой алой жидкости, в которой заключалась Кларина жизнь. Наутро фельдшер собирался взять у них еще по стольку же для повторного переливания.
Процедура закончилась, и Аллен, прижимая к запястью клочок серой ваты, вышел за дверь, в ночь.
– Шоколадку бы тебе съесть, – посоветовал ему вслед старичок, направляясь к Кларе с бурдюком алого сокровища в руках. – Это помогает. А то поутру снова начну тебя терзать…
Шоколадку, мрачно усмехнулся Аллен, вспоминая о немногих оставшихся пакетах крупы, сваленных на сундуке. И марципанов парочку, пожалуйста. В ананасовом соусе. Тут голова его сильно закружилась, и он едва успел мягко сесть на землю. Отдать не жаль, подумал он, это же – роза. Кровь – она как роза. Хорошо, что все так. Будто они, как варвары-побратимы, смешали впятером свою кровь… Смешали свою кровь в сосуде, и сосуд этот – Клара. Так, а при чем тут роза? Это, кажется, из какого-то сна…
Глава 12
30 июня, воскресенье
Это был не только последний по плану день, отпущенный им на пребывание в доме отшельника. Это был день рождения Роберта.
Роберт родился в ночь, когда июнь переходит в июль; он говорил, тогда грохотала роскошная летняя гроза. Сегодня никакой грозы не намечалось, небо оставалось абсолютно чистым, правда, было не по-июльски холодно. За ужином Аллен попросил у друзей разрешения переночевать отдельно от всех, возле Робертовой могилы. Он хотел побыть вдвоем со своим братом.
– Не нужно, – попросила Мария. – Ночной лес все-таки, мало ли кто там может ходить… Это опасно.
– Ты там не зарежешься? – подозрительно спросил Марк. – А то смотри, посетит тебя ночью пара-другая демонов, повелителей блох, клещей и комаров, – и поминай как звали нашего славного рыцаря…
– Не зарежусь, – упрямо сказал Аллен, посыпая солью картофелину. Насьеновы запасы таяли прямо на глазах. – Говорю же, это день рождения моего брата. Я просто хочу побыть один.
– Пусть идет, – вступился за него Йосеф. – Я уверен, что все будет в порядке. Не волнуйся, Марк.
– Это ты можешь не волноваться, Йосеф, вы у нас, ваше высокопреосвященство, пребываете в состоянии нирваны, – не сдавался бывший солдат. – То есть, проще говоря, вам все до лампочки. Одним Персивалем больше («Не зови меня так!»), одним – меньше… А мне он дорог как память. Кто же еще на меня будет так зверски смотреть за завтраком, стимулируя мой аппетит?!
Стимулирующий аппетит Аллен не выдержал и все же запустил в Марка картофелиной. Снаряд попал в ничем не повинную Клару, которая совсем оправилась и даже смогла дать незадачливому стрелку сдачи – за небрежное отношение к еде и за измазанный картошкой свитер…
В итоге его отпустили, конечно.
Гай проводил его до места вверх по склону и помог поставить палатку. Добросердечная Клара дала ему свой спальник – он был потолще Алленова, а одинокий ночлег обещал быть весьма холодным. Попрощавшись с Гаем, Аллен зажег маленький масляный ночничок (Насьенов, из избушки) и уселся у могилы, обнял шершавый крест и закрыл глаза.
Как ни странно, нужный торжественно-грустный настрой не спешил приходить. В голове вертелась какая-то чепуха – песенки, которые брат постоянно насвистывал и которые так Аллена раздражали, надоевшая Лара в телефоне. («Господи, ведь мне придется ей сказать. Как я ей скажу, когда она позвонит? Извините, Роберта нет дома. Когда он вернется? Да никогда… Он, понимаете ли, умер…»)
Аллен довел-таки себя до слез – но не мыслями о брате, а острым презрением к себе. О чем он думает? О том, как будет объясняться о смерти Роберта с людьми, которых, может, и не увидит больше никогда. А ведь пришел сюда в надежде поговорить со своим братом, поздравить его с днем рождения. Сказать ему, что никогда не расстанется с ним. Как бывает в сказках: «и услышал Халльгер голос из-под земли, и то его мертвый побратим заговорил с ним…» «Открой, благородная Эльсе, впусти своего жениха. По-прежнему имя Христово назвать я могу без греха…» Это уже другая история, о том, как к девице пришел ее мертвый возлюбленный… И еще была сказка о двух братьях, которые дали друг другу клятву верности – небом и землей, водой и огнем, ветвями деревьев и Сердцем Мира… Что такое Сердце Мира, всегда удивлялся Аллен, Грааль, что ли? Наверное, да… А потом Мартен-богатырь шел по лесу и увидел, как с деревьев капает кровь, и понял, что брат его погиб…
А каштан? Это тоже сказка про двух братьев. «Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?» – «Айрик, Айрик, каштан наш увял». – «Эйрик, Эйрик, жив ли ты меж людьми?» – «Айрик, Айрик, могила – мой дом…»
Аллен заплакал, и внезапно ему стало страшно. Казалось, кто-то – или сам лес – следит за ним, и взгляд этот был недобрым. Ему захотелось света и замкнутого, спокойного пространства, и он полез в палатку, стараясь не оглядываться в темноту за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Где я?
Потом, увидев озабоченные незнакомые лица над собой и бледную забинтованную жену, что-то вспомнил и спросил больным и слабым голосом:
– Что… я сделал?..
Мария потянулась к мужу, стараясь не потревожить своей повязки, и поцеловала его в прокушенные губы, в заросшее черной щетиной лицо.
– Не важно, Эйк. Все хорошо.
– Со мною что-то случилось… – снова лишаясь сил, прошептал ее муж, прижимая ее к себе. Он причинил ей боль, задев рану, но не заметил этого.
– Не важно, – повторила она, мягко высвобождаясь. – Я люблю тебя, Эйк. Спи, мы завтра поговорим. Спи, пожалуйста.
– Очень трогательно, – проворчал старичок фельдшер, закатывая огромному рыцарю рукав рубашки. – Походники, тоже мне, – все перекалечились, девчонку чуть не уморили, а теперь, надо же, – разбираются, кто кого любит! Вколю вам, юноша, успокаивающего, чтоб спали как бык, если до бороды дожили, а мозгов не выросло…
Эйхарт покорно подставил руку. Голова его уже отказывалась работать, и он пустил все на самотек, как бы это ни противоречило его жизненным принципам. Он уснул на полу возле печки, и его жена лежала рядом с ним, прислушиваясь к тупой боли в боку и уплывая глубоко в себя.
Аллен сидел, положив оголенную руку на стол и наблюдая, как красная струя тянется из него по прозрачной трубочке. Из сгиба его руки торчал толстый шприц. У него брали кровь. «И кровь свою отдать не жаль, – однообразно думал он, глядя на раздувавшийся от его крови прозрачный мешок. – И кровь свою отдать не жаль. Вот как все получилось. Мог ли я думать, чем это окажется для нас? Отдать не жаль. Кровь свою. Главное – не показать, как кружится голова…»
По счастью, кровь Клары принадлежала к четвертой группе – той самой, к которой при переливании можно добавлять любую другую. Свои донорские услуги без тени колебания предложили Аллен, Марк, Йосеф и Гай, и теперь каждый из них лишился пол-литра этой алой жидкости, в которой заключалась Кларина жизнь. Наутро фельдшер собирался взять у них еще по стольку же для повторного переливания.
Процедура закончилась, и Аллен, прижимая к запястью клочок серой ваты, вышел за дверь, в ночь.
– Шоколадку бы тебе съесть, – посоветовал ему вслед старичок, направляясь к Кларе с бурдюком алого сокровища в руках. – Это помогает. А то поутру снова начну тебя терзать…
Шоколадку, мрачно усмехнулся Аллен, вспоминая о немногих оставшихся пакетах крупы, сваленных на сундуке. И марципанов парочку, пожалуйста. В ананасовом соусе. Тут голова его сильно закружилась, и он едва успел мягко сесть на землю. Отдать не жаль, подумал он, это же – роза. Кровь – она как роза. Хорошо, что все так. Будто они, как варвары-побратимы, смешали впятером свою кровь… Смешали свою кровь в сосуде, и сосуд этот – Клара. Так, а при чем тут роза? Это, кажется, из какого-то сна…
Глава 12
30 июня, воскресенье
Это был не только последний по плану день, отпущенный им на пребывание в доме отшельника. Это был день рождения Роберта.
Роберт родился в ночь, когда июнь переходит в июль; он говорил, тогда грохотала роскошная летняя гроза. Сегодня никакой грозы не намечалось, небо оставалось абсолютно чистым, правда, было не по-июльски холодно. За ужином Аллен попросил у друзей разрешения переночевать отдельно от всех, возле Робертовой могилы. Он хотел побыть вдвоем со своим братом.
– Не нужно, – попросила Мария. – Ночной лес все-таки, мало ли кто там может ходить… Это опасно.
– Ты там не зарежешься? – подозрительно спросил Марк. – А то смотри, посетит тебя ночью пара-другая демонов, повелителей блох, клещей и комаров, – и поминай как звали нашего славного рыцаря…
– Не зарежусь, – упрямо сказал Аллен, посыпая солью картофелину. Насьеновы запасы таяли прямо на глазах. – Говорю же, это день рождения моего брата. Я просто хочу побыть один.
– Пусть идет, – вступился за него Йосеф. – Я уверен, что все будет в порядке. Не волнуйся, Марк.
– Это ты можешь не волноваться, Йосеф, вы у нас, ваше высокопреосвященство, пребываете в состоянии нирваны, – не сдавался бывший солдат. – То есть, проще говоря, вам все до лампочки. Одним Персивалем больше («Не зови меня так!»), одним – меньше… А мне он дорог как память. Кто же еще на меня будет так зверски смотреть за завтраком, стимулируя мой аппетит?!
Стимулирующий аппетит Аллен не выдержал и все же запустил в Марка картофелиной. Снаряд попал в ничем не повинную Клару, которая совсем оправилась и даже смогла дать незадачливому стрелку сдачи – за небрежное отношение к еде и за измазанный картошкой свитер…
В итоге его отпустили, конечно.
Гай проводил его до места вверх по склону и помог поставить палатку. Добросердечная Клара дала ему свой спальник – он был потолще Алленова, а одинокий ночлег обещал быть весьма холодным. Попрощавшись с Гаем, Аллен зажег маленький масляный ночничок (Насьенов, из избушки) и уселся у могилы, обнял шершавый крест и закрыл глаза.
Как ни странно, нужный торжественно-грустный настрой не спешил приходить. В голове вертелась какая-то чепуха – песенки, которые брат постоянно насвистывал и которые так Аллена раздражали, надоевшая Лара в телефоне. («Господи, ведь мне придется ей сказать. Как я ей скажу, когда она позвонит? Извините, Роберта нет дома. Когда он вернется? Да никогда… Он, понимаете ли, умер…»)
Аллен довел-таки себя до слез – но не мыслями о брате, а острым презрением к себе. О чем он думает? О том, как будет объясняться о смерти Роберта с людьми, которых, может, и не увидит больше никогда. А ведь пришел сюда в надежде поговорить со своим братом, поздравить его с днем рождения. Сказать ему, что никогда не расстанется с ним. Как бывает в сказках: «и услышал Халльгер голос из-под земли, и то его мертвый побратим заговорил с ним…» «Открой, благородная Эльсе, впусти своего жениха. По-прежнему имя Христово назвать я могу без греха…» Это уже другая история, о том, как к девице пришел ее мертвый возлюбленный… И еще была сказка о двух братьях, которые дали друг другу клятву верности – небом и землей, водой и огнем, ветвями деревьев и Сердцем Мира… Что такое Сердце Мира, всегда удивлялся Аллен, Грааль, что ли? Наверное, да… А потом Мартен-богатырь шел по лесу и увидел, как с деревьев капает кровь, и понял, что брат его погиб…
А каштан? Это тоже сказка про двух братьев. «Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?» – «Айрик, Айрик, каштан наш увял». – «Эйрик, Эйрик, жив ли ты меж людьми?» – «Айрик, Айрик, могила – мой дом…»
Аллен заплакал, и внезапно ему стало страшно. Казалось, кто-то – или сам лес – следит за ним, и взгляд этот был недобрым. Ему захотелось света и замкнутого, спокойного пространства, и он полез в палатку, стараясь не оглядываться в темноту за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80