Там ждал Повелитель Мух.
На этот раз герб его оказался внятен – большая муха, прикрытая плащом слюдяных крыльев. Крылья все время слегка трепетали, слоились и вздрагивали, отчего изображение расплывалось и делалось почти нечитаемым. «Ну, здравствуй», – сказал Эйхарт, не удивляясь уже ничему. Какая-то часть его сознания печально констатировала: «Вот ты и сошел с ума окончательно», но это было уже все равно. Он посторонился и дал ночному гостю войти.
Они долго пили на кухне крепкий чай, а потом водку, припасенную в холодильнике «на всякий случай», а потом – под утро – случилось нечто, чего Эйхарт не помнил, не понимал и не мог объяснить. Известно одно – что поутру он вышел из дома, захватив с собой много денег и немного необходимых вещей, и направился в сторону центрального вокзала. До самого последнего момента, пока Эйхарт себя еще осознавал, он не собирался никого убивать. Он хотел разобраться, а что это значило – не важно. Разобраться – значит разобраться. Все исправить и всех покарать.
На этом месте рассказа Мария выскочила за дверь и долго пропадала в лесу. Что она там делала – непонятно: вроде бы не плакала, а просто гуляла. Потом она вернулась и попросила мужа продолжать, но история уже почти закончилась.
Файт он проехал на поезде, а дальше шел по указаниям черного рыцаря, но как – Эйхарт не помнил. Он вообще больше ничего не помнил до того момента, когда очнулся на полу грязной избушки и увидел над собой смутно знакомые лица – при этом вызывавшие только воспоминания о снах. Йосефа он узнал сразу – и сердце его чуть не разорвалось.
– …Давайте прощаться, – нарушил Марк затянувшееся молчание. – Стоять и смотреть нам все равно не поможет…
Мария с белыми дорожками на щеках, дорожками, которые прочертили постоянно текущие слезы, нетвердой походкой подошла к нему. Они с минуту постояли друг напротив друга, а потом неожиданно единым порывом обнялись. Мария поцеловала сурового солдата в щеку, для чего ему пришлось слегка наклониться.
– Марк… Ты смотри там за Кларой. Береги ее…
– Я буду. Ты… Слушай, прости, если что не так.
– Все так, – покачала головой Мария. Слезы опять начали течь, но она не обращала на них внимания. – Все хорошо. И все будет хорошо, потому что ты очень хороший. Я люблю тебя, Марк.
Следующим был Гай, под чью ответственность оставалась аптечка вместе со званием полкового лекаря. Он сам шагнул навстречу к маленькой даме, рыцарю Грааля, раненному в сердце.
– Счастливо тебе, Мария. Удачной дороги. Я тебя люблю.
– И тебе… Я на тебя надеюсь. Я тоже люблю тебя, Гай.
Аллена она слегка встряхнула за плечи и притянула к себе. Он тоже готов был вот-вот разреветься, отчего и стоял как столб в ее объятиях.
– Эй… храбрый рыцарь Персиваль! Держись. Я в тебя верю… с самого первого дня и с каждым днем все крепче. Я тебя очень люблю, если ты не знаешь и сам.
– И я тебя, – прошептал Аллен, вдыхая аромат ее теплых волос. – Я буду помнить про каштан… Пусть он цветет, правда же, он будет цвести?..
Мария теперь обнимала Клару. С ней она простояла дольше всего, держа ее за руки. Беречь себя, изо всех сил беречь себя – вот было ее прощальное напутствие.
– Слушай, может быть, все же… – попросила Клара почти без надежды, просто как отголосок недавнего разговора. – Не разрывай наш круг. Пожалуйста.
– Я не разрываю. – Мария улыбнулась какой-то предсмертной улыбкой. – Я пытаюсь его сохранить. Помнишь: мыслью, словом, делом, неисполнением долга… Все это надо смывать. А тебя я люблю.
– Но…
– Тс-с. Не говори ничего. Ведь ты веришь Йосефу, когда он говорит, что невозможно расстаться с тем, с кем не хочешь расставаться?..
– Верю. – И Клара разжала руки Марии, навек отпуская ее от себя.
Последним был Йосеф, и Мария просто стояла напротив него, не решаясь его обнять и вообще к нему прикоснуться. Наконец он сам прижал ее к себе и поцеловал в лоб, как ребенка или мертвеца. Им не нужно было говорить.
– Да хранит тебя Господь, друг мой.
Она не смогла ответить, только смотрела. Какие у нее большие глаза, подумал Аллен, и эта мысль смутно напомнила ему что-то из прошлого, но оно ускользнуло, и Аллен не стал возвращать.
Мария оторвалась от священника и отошла от них всех на несколько шагов. Отбежала, как от прокаженных, и Аллен вновь увидел эту прозрачную стену, отделяющую их от нее, – ту же, что когда-то отрезала его от Роберта. И не имело значения, что Эйхарт поочередно пожимал им руки, что ладони их соприкасались – он тоже был по ту сторону стены.
– Я чувствую, что больше никогда вас не увижу. Никого из вас. – Голос Марии стал так тих, что слова скорее угадывались по движению губ. Слезы текли по губам и падали на мягкий дерн. Муж встал рядом с ней, возвышаясь над маленькой дамой как башня, и хотел положить ей руку на плечо. Но не положил. – Я буду молиться. Все время. И когда вы… те из вас, кто сможет… найдете его, то вспомните обо мне. Получится, будто и я с вами. Я это почувствую.
– Каштан, – так же тихо ответил Аллен, будто ничего более ценного он не мог ей дать. – Пусть он цветет, и все будет хорошо.
Мария кивнула. По ним обоим нельзя было сказать, что хоть что-нибудь, хоть когда-нибудь будет с ними хорошо, но они надеялись. И это – все, чем они владели.
– Только не оглядывайтесь, иначе я не смогу не броситься за вами следом, – так предупредила Мария, и потому пятеро граалеискателей пошли вперед без оглядки один за другим – по натоптанной тропинке к роднику. Аллен вспомнил жену Лота, и хотя за ним шумели тяжелые шаги Марка, он словно бы спиной видел Марию – маленькую и худую, с осунувшимся лицом. Как она стоит и смотрит. И будет так смотреть, покуда есть время. Набирать в себя их образы на всю оставшуюся жизнь. Господь, вот мы спускаемся с гор. О, дай нам вернуться домой. А что до тех, кто остался в горах…
Где-то, наверное, цвели каштаны. Спал в могиле Роберт Рой, единственный Алленов брат. «Они были хорошие люди, и с ними все кончилось хорошо». Откуда это, из какой книжки? Почему, когда сердце мое умирает, ум готов преподнести сотни дурацких цитат на все случаи жизни? Роберт, я хочу посадить тебе каштан на могиле, когда вернусь. Если вернусь…
5 июля, пятница
Аллен стоял на палубе теплохода и смотрел, как за бортом клубится пенная полоса. Море было изумительно красивым, и небо тоже – с этим клонящимся к закату огненным шаром солнца. Белые острокрылые птицы – чайки, наверное – резали крылами сине-золотой соленый воздух. Интересно, почему самые красивые вещи настолько просты, что описывать их – чуть ли не дурной тон? Попробуй скажи кому-нибудь: «Как прекрасно закатное небо над зеленой толщей океана, когда величавую тишину нарушают только возгласы белых чаек»! За такую речь тебя тут же обзовут неоригинальным, а то и еще хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
На этот раз герб его оказался внятен – большая муха, прикрытая плащом слюдяных крыльев. Крылья все время слегка трепетали, слоились и вздрагивали, отчего изображение расплывалось и делалось почти нечитаемым. «Ну, здравствуй», – сказал Эйхарт, не удивляясь уже ничему. Какая-то часть его сознания печально констатировала: «Вот ты и сошел с ума окончательно», но это было уже все равно. Он посторонился и дал ночному гостю войти.
Они долго пили на кухне крепкий чай, а потом водку, припасенную в холодильнике «на всякий случай», а потом – под утро – случилось нечто, чего Эйхарт не помнил, не понимал и не мог объяснить. Известно одно – что поутру он вышел из дома, захватив с собой много денег и немного необходимых вещей, и направился в сторону центрального вокзала. До самого последнего момента, пока Эйхарт себя еще осознавал, он не собирался никого убивать. Он хотел разобраться, а что это значило – не важно. Разобраться – значит разобраться. Все исправить и всех покарать.
На этом месте рассказа Мария выскочила за дверь и долго пропадала в лесу. Что она там делала – непонятно: вроде бы не плакала, а просто гуляла. Потом она вернулась и попросила мужа продолжать, но история уже почти закончилась.
Файт он проехал на поезде, а дальше шел по указаниям черного рыцаря, но как – Эйхарт не помнил. Он вообще больше ничего не помнил до того момента, когда очнулся на полу грязной избушки и увидел над собой смутно знакомые лица – при этом вызывавшие только воспоминания о снах. Йосефа он узнал сразу – и сердце его чуть не разорвалось.
– …Давайте прощаться, – нарушил Марк затянувшееся молчание. – Стоять и смотреть нам все равно не поможет…
Мария с белыми дорожками на щеках, дорожками, которые прочертили постоянно текущие слезы, нетвердой походкой подошла к нему. Они с минуту постояли друг напротив друга, а потом неожиданно единым порывом обнялись. Мария поцеловала сурового солдата в щеку, для чего ему пришлось слегка наклониться.
– Марк… Ты смотри там за Кларой. Береги ее…
– Я буду. Ты… Слушай, прости, если что не так.
– Все так, – покачала головой Мария. Слезы опять начали течь, но она не обращала на них внимания. – Все хорошо. И все будет хорошо, потому что ты очень хороший. Я люблю тебя, Марк.
Следующим был Гай, под чью ответственность оставалась аптечка вместе со званием полкового лекаря. Он сам шагнул навстречу к маленькой даме, рыцарю Грааля, раненному в сердце.
– Счастливо тебе, Мария. Удачной дороги. Я тебя люблю.
– И тебе… Я на тебя надеюсь. Я тоже люблю тебя, Гай.
Аллена она слегка встряхнула за плечи и притянула к себе. Он тоже готов был вот-вот разреветься, отчего и стоял как столб в ее объятиях.
– Эй… храбрый рыцарь Персиваль! Держись. Я в тебя верю… с самого первого дня и с каждым днем все крепче. Я тебя очень люблю, если ты не знаешь и сам.
– И я тебя, – прошептал Аллен, вдыхая аромат ее теплых волос. – Я буду помнить про каштан… Пусть он цветет, правда же, он будет цвести?..
Мария теперь обнимала Клару. С ней она простояла дольше всего, держа ее за руки. Беречь себя, изо всех сил беречь себя – вот было ее прощальное напутствие.
– Слушай, может быть, все же… – попросила Клара почти без надежды, просто как отголосок недавнего разговора. – Не разрывай наш круг. Пожалуйста.
– Я не разрываю. – Мария улыбнулась какой-то предсмертной улыбкой. – Я пытаюсь его сохранить. Помнишь: мыслью, словом, делом, неисполнением долга… Все это надо смывать. А тебя я люблю.
– Но…
– Тс-с. Не говори ничего. Ведь ты веришь Йосефу, когда он говорит, что невозможно расстаться с тем, с кем не хочешь расставаться?..
– Верю. – И Клара разжала руки Марии, навек отпуская ее от себя.
Последним был Йосеф, и Мария просто стояла напротив него, не решаясь его обнять и вообще к нему прикоснуться. Наконец он сам прижал ее к себе и поцеловал в лоб, как ребенка или мертвеца. Им не нужно было говорить.
– Да хранит тебя Господь, друг мой.
Она не смогла ответить, только смотрела. Какие у нее большие глаза, подумал Аллен, и эта мысль смутно напомнила ему что-то из прошлого, но оно ускользнуло, и Аллен не стал возвращать.
Мария оторвалась от священника и отошла от них всех на несколько шагов. Отбежала, как от прокаженных, и Аллен вновь увидел эту прозрачную стену, отделяющую их от нее, – ту же, что когда-то отрезала его от Роберта. И не имело значения, что Эйхарт поочередно пожимал им руки, что ладони их соприкасались – он тоже был по ту сторону стены.
– Я чувствую, что больше никогда вас не увижу. Никого из вас. – Голос Марии стал так тих, что слова скорее угадывались по движению губ. Слезы текли по губам и падали на мягкий дерн. Муж встал рядом с ней, возвышаясь над маленькой дамой как башня, и хотел положить ей руку на плечо. Но не положил. – Я буду молиться. Все время. И когда вы… те из вас, кто сможет… найдете его, то вспомните обо мне. Получится, будто и я с вами. Я это почувствую.
– Каштан, – так же тихо ответил Аллен, будто ничего более ценного он не мог ей дать. – Пусть он цветет, и все будет хорошо.
Мария кивнула. По ним обоим нельзя было сказать, что хоть что-нибудь, хоть когда-нибудь будет с ними хорошо, но они надеялись. И это – все, чем они владели.
– Только не оглядывайтесь, иначе я не смогу не броситься за вами следом, – так предупредила Мария, и потому пятеро граалеискателей пошли вперед без оглядки один за другим – по натоптанной тропинке к роднику. Аллен вспомнил жену Лота, и хотя за ним шумели тяжелые шаги Марка, он словно бы спиной видел Марию – маленькую и худую, с осунувшимся лицом. Как она стоит и смотрит. И будет так смотреть, покуда есть время. Набирать в себя их образы на всю оставшуюся жизнь. Господь, вот мы спускаемся с гор. О, дай нам вернуться домой. А что до тех, кто остался в горах…
Где-то, наверное, цвели каштаны. Спал в могиле Роберт Рой, единственный Алленов брат. «Они были хорошие люди, и с ними все кончилось хорошо». Откуда это, из какой книжки? Почему, когда сердце мое умирает, ум готов преподнести сотни дурацких цитат на все случаи жизни? Роберт, я хочу посадить тебе каштан на могиле, когда вернусь. Если вернусь…
5 июля, пятница
Аллен стоял на палубе теплохода и смотрел, как за бортом клубится пенная полоса. Море было изумительно красивым, и небо тоже – с этим клонящимся к закату огненным шаром солнца. Белые острокрылые птицы – чайки, наверное – резали крылами сине-золотой соленый воздух. Интересно, почему самые красивые вещи настолько просты, что описывать их – чуть ли не дурной тон? Попробуй скажи кому-нибудь: «Как прекрасно закатное небо над зеленой толщей океана, когда величавую тишину нарушают только возгласы белых чаек»! За такую речь тебя тут же обзовут неоригинальным, а то и еще хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80