Такой вавилон бывал здесь не постоянно, а четырежды в году по нескольку дней, когда конец месяца совпадал с концом отчетного квартала, полугодия и года. Пощады в эти дни не было даже от самых мирных и терпеливых.
Председатель райпотребсоюза Заботкин, человек положительный, понимающий, хозяйственный, знал положение нового директора, но все равно нажимал на него по телефону, как обвинитель на преступника:
– Пойми, Ручьев, ты режешь всех без ножа. Мы должны обеспечить население мясными продуктами, а ты недодаешь и сосисок и сарделек. С нас требуют качества, а колбаса у тебя резиновая, не прожуешь и железными зубами. До конца полугодия осталось четыре дня, план по выручке трещит, а вы на три недели получку задержали. А знаешь кто виноват? Ты и твой бухгалтер.
Ручьев невольно стал оправдываться: это Башмаков, паразит такой… И смутился: в кабинет торопливо вошла Нина Башмакова с платежным поручением. Он быстренько закруглился:
– Зарплату сегодня выдадим. Не сердись и успокой своих продавцов. Не подскажешь ли новое название нашему комбинату?
– «Старая говядина». – И Заботкин бросил трубку.
– Вот здесь и здесь, – показала ноготком Нина. – И заверьте печатью. – Внимательно посмотрела на Ручьева, встревожилась: – Что-то вы бледный, Анатолий Семенович? Не заболели?
– Да накурился натощак, не завтракал, а тут звонят, кричат, минуты спокойной нет. – Он подписал поручение, пришлепнул печать, сунул резинку в карман. – В буфет бы сбегать, да недосуг. И что тут у вас такая суета?
– В конце отчетного периода всегда так. Я вам сейчас колбасы принесу. Отец в такие дни всегда здесь завтракал. Нарежет кружочками – в карман, сидит работает и достает по одному. Я сбегаю в цех за свеженькой…
В дверях она разминулась с небольшим, аккуратным мужчиной, отглаженным, в галстучке, с черной папочкой на молнии. Он прошел к столу, слегка поклонился:
– Взаимнообоюднов Дмитрий Семенович, инструктор райисполкома и внештатный лектор общества «Знание».
– Очень приятно. – Ручьев привстал. – Чем могу?
– Как инструктор я пока знакомлюсь, вхожу, так сказать, в курс… Я недавно из армии, по сокращению штатов… Там тоже занимался лекторской работой внештатно, и вот здесь ввели в районное отделение общества «Знание». Как вы, вероятно, догадываетесь, к концу полугодия у нас остались «хвосты» по отдельным темам. По атеистической, например.
– У нас больше молодежь, неверующие.
– Возможно. Но есть люди и старших возрастов, а поскольку атеистическая пропаганда является составной частью идеологической работы с массами…
Ладненький Взаимнообоюднов говорил приветливо, голос у него– был звучный, приятного тембра, доверительный, – будущий Митя Соловей! – и Ручьев сдался, разрешил антирелигиозную лекцию на один час.
– Вы необыкновенно добры. – Взаимнообоюднов приложил руку к сердцу, – спасибо! Никогда не забуду! Но если бы вы разрешили еще одну лекцию. Как раз наступит обеденный перерыв, и они послушают.
– Обеденный перерыв предназначен, кажется, для обеда.
– Я не помешаю, пусть кушают. К тому же лекция интересная, научная: «Есть ли жизнь на других планетах?»,
– На других планетах? – Ручьев усмехнулся. – Да у нас план горит, полугодие кончается…
– Простите, но у нас тоже план и тоже конец месяца, квартала и полугодия…
Ручьев взял трубку красного, взвизгнувшего телефона и, отбиваясь от очередного просителя, сочувственно поглядел на новенького лектора. Мать что-то такое хорошее говорила о новом сотруднике, и фамилия у него улыбчивая, редкая.
– Знате что, – решил Ручьев, закончив телефонный разговор, – Вот вам микрофон, садитесь за тот конец стола заседаний и читайте, а в цехах послушают. Между делом.
– Превосходно! – – восхитился Взаимнообоюднов. – Прекрасная мысль, гениальная! Просвещение без отрыва от производственной деятельности, так сказать. – Он взял микрофон на подставке, перенес его, разматывая шнур, на дальний конец длинного стола под красной скатертью, поставил стул и, распахнув молнию модной папки, стал раскладывать свои бумаги. – С вашего разрешения, я прочитаю сначала антирелигиозную лекцию.
– Как угодно. – Ручьев опять склонился над прошлогодним отчетом, но вдруг спохватился: – Послушайте, товарищ, как бы вы назвали наш комбинат? Чтобы современно, красиво…
Взаимнообоюднов потер ручкой по кудрявой седеющей шевелюре, на минуту задумался.
– «Наши перспективы», например. – Увидел скептическую улыбку Ручьева, поправился: – «Мечта будущего»?…
– Слишком претенциозно.
– К сожалению, больше ничего не имею. Разрешите приступить к лекции?
Но Ручьев опять схватил телефон, и ему было не до лектора. Даже на впорхнувшую праздничную Нину он не обратил внимания. Но Нина не обиделась, она была довольна,, что сумела услужить Анатолию Семеновичу, и расторопно засунула ему в карман пиджака пакетик с нарезанной колбасой, а в другой – калорийную булочку. Не очень удобно, когда на директорском столе завтрак, а так посетитель ничего не видит, а ушел – закусывайте, товарищ директор, и размышляйте над своими бумагами, пишите. Можете даже говорить по телефону, если прожевали пищу.
– Спасибо, – сказал Ручьев, бросая трубку: – Ты у нас что, и за кассира?
– Ага, она в отпуске. – Оглянулась на заговорившего перед микрофоном лектора, заторопилась: – Ну, я побегу в банк, Анатолий Семенович, а вы кушайте, не стесняйтесь его. – И простучала каблучками к двери.
Колбаса действительно была жестковатой и слишком эластичной: мялась под зубами и опять расправлялась. Но вкус был приятный, мясной. Надо сходить в цех и поговорить с технологом и мастером, с рабочими. Как же они ее делают?
Ручьев жевал и, глядя на колонки цифр годового отчета, пытался выяснить производственно-экономические характеристики комбината и отдельных его цехов. Два часа уже пытался, но не давали сосредоточиться, подумать как следует.
Услышав стук в дверь, торопливо проглотил непрожеванную колбасу, нажал кнопку на столе, разрешающую войти, – в приемной над его дверью загоралась надпись «войдите». Изделие Башмакова.
Вошел носатый Илиади с бумажной трубкой в руке. Он подозрительно посмотрел на жестикулирующего у микрофона лектора и осторожно, стараясь не шаркать разношенными туфлями, прошел к директорскому столу.
– Рад приветствовать молодого руководителя. Надеюсь, теперь сумеем договориться?
Ручьев показал рукой на стул. Илиади остался стоять.
– Человек, – он поднял указательный палец вверх, – сконструирован из трех частей. Я имею в виду нормального, гармонически развитого человека…
Ручьев с детства знал этого обрусевшего грека, которого в Хмелевке любили и ценили как заботливого врача; знал его чудаковатую формулу человека из трех частей, но сейчас не был расположен выслушивать шутливое ее разъяснение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98