Сколько уж годов на пенсии, а по привычке ни с кем не считается. Две козы держит, сам их доит и молоко на базаре продает, опять же Адама распустил до невозможности поведения. Вчера моя Феня пошла к колонке за водой, увидала его – несет цыпленка детского возраста, тот крылышками хлопает, кричит, как новорожденный человеческий ребенок…
– М-да, сложное дело. – Мытарин прочитал, свернул бумагу вчетверо. – Тут надо серьезно разобраться.
– Вот и я так полагаю. Бабы говорят по легкомысленности, убей. А как убьешь без всякого права, без народного суда по закону. Это ведь не человек, разумного понимания у него нет. Вот бабы меня и командировали в такой намеренности. Раз, говорят, ты жалостливый и кота убить не решаешься, судись с ним, как положено. А при чем тут жалость или безжалостность, не в этом же вопрос рассмотрения причинности.
Сеня глядел на Мытарина голубенькими глазками, не мигая, с бесконечной доверчивостью. Белые волосики, обрамлявшие полукругом его большую плешивую голову, были младенчески тонкими, легкими, похожими на вытертый мех, голая грудь шелушилась, как от загара, от болезни кожи.
– Значит, без суда не обойтись? – спросил Мытарин.
– Не знаю. – Сеня загрустил. – Ведь дело законной судебности против кота не начнут? Не начнут. А поймать его Титков нам разрешал. Значит, отвечать некому. А как же цыплята, утята? А бабам что сказать?… Любые события и действия связаны с другими событиями и действиями, они имеют причины и следствия всемирной связи событий. Так ведь?
– Ты ему хвост отруби, – посоветовал Мытарин.
– Жалко. Красивый уж больно, зверюга, смелый в поступках совершения действий. Лучше убить, чем портить такую красоту. Но убить рука не подымается, разум протест заявляет, вот и буксую на одном месте бездействия. Выручайте, Степан Яковлевич!
– Попытаюсь. Но на фермах чтобы порядок был идеальный, чтобы все механизмы работали лучше тебя самого. Не подведешь, механик?
– Не подведу, Степан Яковлевич, ей-богу, не подведу!
Когда из кабинета судьи вышла улыбающаяся старушонка, – должно быть, радовалась благополучному исходу своего дела, – Мытарин оставил у двери Сеню и передал жалобу судье.
Екатерина Алексеевна внимательно прочитала, поправила пальцем очки и озадаченно посмотрела на своего чудокваса: такой солидный человек, руководитель большого хозяйства, а никак не отвыкнет от курьезов, розыгрышей. Вот опять нашел забаву – судить кота!
– Сеня жалобщик-то, – объяснил Мытарин. – Ты же знаешь его. Женщины, вероятно, хотели пошутить, а он всерьез принял. Но, возможно, разбой кота надоел им, да и на Титкова они давно сердиты.
– Не пойму, при чем здесь ты? Пусть зайдет сам жалобщик.
– Он тебя боится.
– А ты не боишься и поэтому решил ввязаться в эту историю?
– Боюсь, Катя, тоже боюсь, но, понимаешь, интересно узнать, что можно сделать по такой жалобе.
– Ох, Степан, Степан… – Екатерина Алексеевна достала из нижнего ящика стола свои студенческие тетради с лекциями и разными записями, нашла нужную, подала: – Здесь ты немного утолишь свою страсть к курьезам и убедишься, что истец твой опоздал родиться лет на триста – четыреста. Что касается жалобы, то, – Екатерина Алексеевна усмехнулась, – можно направить ее на рассмотрение товарищеского суда по месту жительства истцов и ответчика. Сейчас я напишу… Ох, Степан, Степан, недалеко ты ушел от своего Сени. А депутат районного Совета, директор совхоза, член бюро райкома…
Мытарин с нетерпением листал тетрадку, улыбался:
– Что же ты раньше не показала ее?
– Ты не спрашивал.
– Ладно, пойду обрадую Сеню. Значит, в товарищеский?
– Да, в товарищеский. – Она подала ему жалобу со своей резолюцией. – Ты сегодня, кажется, собирался в поле?
– Собирался, да вот это нечаянное кошачье дело. Интересно же!
– Послушай, Степа, тебя считают дельным руководителем…
– «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Классик. Гений.
– А почему опять на мотоцикле? У тебя же машина есть, хватит фасонить, тебе ведь не двадцать лет, кажется.
– Виноват, Катя, но в такую погоду париться в брезентовом «козле»… Спасибо за бумагу. – И вышел к Сене, который ждал его, не скрывая волнения.
– Приняла?
– Почти. Будут судить твоего Адама по закону.
– А есть такой закон?
– Есть, вот он. – Мытарин хлопнул тетрадкой по своей широченной ладони. – Вечером прочитаю, изучу и выступлю на вашем суде адвокатом или еще кем-нибудь. Примете?
– На каком суде? Когда?
– На товарищеском. А когда, это уж вы сами там решайте. Народный суд такие дела не рассматривает. Зайди к председателю уличного комитета, предупреди. Кто у вас председателем?
– Башмаков. Начальником пожарной охраны был до пенсии.
– А председатель товарищеского суда?
– Этого не знаю. Я ведь никогда не судился, не жаловался и вот попал по нечаянной случайности.
– Тогда узнай, завтра мне скажешь. Держи свое заявление, и пошли, подброшу до дому. – Он отдал ему бумагу, сунул общую тетрадку в широченный карман куртки и в сопровождении Сени направился к выходу. – Только не тяните с началом суда, а то через месяц жатва начнется, людей не соберете.
– Организуем в современности проведения.
И они опять полетели с пулеметным треском по зеленой улице районной Хмелевки.
II
Пенсионер Титков и его непутевый кот Адам сидели на крыльце своего дома, грелись на солнышке и не знали, что над их непокорными головами собираются тучи и скоро прогремит гром. Грянет на всю Хмелевку, для процветания которой Титков трудился вплоть до пенсионного возраста. Правда, трудился сперва не здесь, а в родной волостной Андреевке, где он, бывший батрак, возглавлял комбед, потом был заместителем председателя волисполкома, затем председателем сельсовета и все время боролся против засилия частного хозяйства в образе кулаков, середняков и их подпевал. Во время коллективизации он окончательно сокрушил это охвостье мирового капитала, хотя за перегибы поплатился партбилетом и должностью и уехал со своей веселой Агашей в Хмелевку. Здесь тогдашний предрика Щербинин, зная, что у него незаконченное начальное образование, хотел послать его учиться, но Титков не согласился: он и без учения знал, что опасность для нового мира таится в частной собственности, и стал сначала рядовым, а потом старшим налоговым инспектором. Крестьяне, правда, сделались к тому времени колхозниками, но все равно держались за частное хозяйство, как черт за грешную душу, не понимая, что это главный пережиток капитализма. И Титков не только ревностно учитывал для налогообложения каждую курицу, каждую сотку огорода за двором, но и строго разъяснял несознательным пагубу собственности, ее мировую вредность, чем заслужил злобное прозвище Шкуродер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– М-да, сложное дело. – Мытарин прочитал, свернул бумагу вчетверо. – Тут надо серьезно разобраться.
– Вот и я так полагаю. Бабы говорят по легкомысленности, убей. А как убьешь без всякого права, без народного суда по закону. Это ведь не человек, разумного понимания у него нет. Вот бабы меня и командировали в такой намеренности. Раз, говорят, ты жалостливый и кота убить не решаешься, судись с ним, как положено. А при чем тут жалость или безжалостность, не в этом же вопрос рассмотрения причинности.
Сеня глядел на Мытарина голубенькими глазками, не мигая, с бесконечной доверчивостью. Белые волосики, обрамлявшие полукругом его большую плешивую голову, были младенчески тонкими, легкими, похожими на вытертый мех, голая грудь шелушилась, как от загара, от болезни кожи.
– Значит, без суда не обойтись? – спросил Мытарин.
– Не знаю. – Сеня загрустил. – Ведь дело законной судебности против кота не начнут? Не начнут. А поймать его Титков нам разрешал. Значит, отвечать некому. А как же цыплята, утята? А бабам что сказать?… Любые события и действия связаны с другими событиями и действиями, они имеют причины и следствия всемирной связи событий. Так ведь?
– Ты ему хвост отруби, – посоветовал Мытарин.
– Жалко. Красивый уж больно, зверюга, смелый в поступках совершения действий. Лучше убить, чем портить такую красоту. Но убить рука не подымается, разум протест заявляет, вот и буксую на одном месте бездействия. Выручайте, Степан Яковлевич!
– Попытаюсь. Но на фермах чтобы порядок был идеальный, чтобы все механизмы работали лучше тебя самого. Не подведешь, механик?
– Не подведу, Степан Яковлевич, ей-богу, не подведу!
Когда из кабинета судьи вышла улыбающаяся старушонка, – должно быть, радовалась благополучному исходу своего дела, – Мытарин оставил у двери Сеню и передал жалобу судье.
Екатерина Алексеевна внимательно прочитала, поправила пальцем очки и озадаченно посмотрела на своего чудокваса: такой солидный человек, руководитель большого хозяйства, а никак не отвыкнет от курьезов, розыгрышей. Вот опять нашел забаву – судить кота!
– Сеня жалобщик-то, – объяснил Мытарин. – Ты же знаешь его. Женщины, вероятно, хотели пошутить, а он всерьез принял. Но, возможно, разбой кота надоел им, да и на Титкова они давно сердиты.
– Не пойму, при чем здесь ты? Пусть зайдет сам жалобщик.
– Он тебя боится.
– А ты не боишься и поэтому решил ввязаться в эту историю?
– Боюсь, Катя, тоже боюсь, но, понимаешь, интересно узнать, что можно сделать по такой жалобе.
– Ох, Степан, Степан… – Екатерина Алексеевна достала из нижнего ящика стола свои студенческие тетради с лекциями и разными записями, нашла нужную, подала: – Здесь ты немного утолишь свою страсть к курьезам и убедишься, что истец твой опоздал родиться лет на триста – четыреста. Что касается жалобы, то, – Екатерина Алексеевна усмехнулась, – можно направить ее на рассмотрение товарищеского суда по месту жительства истцов и ответчика. Сейчас я напишу… Ох, Степан, Степан, недалеко ты ушел от своего Сени. А депутат районного Совета, директор совхоза, член бюро райкома…
Мытарин с нетерпением листал тетрадку, улыбался:
– Что же ты раньше не показала ее?
– Ты не спрашивал.
– Ладно, пойду обрадую Сеню. Значит, в товарищеский?
– Да, в товарищеский. – Она подала ему жалобу со своей резолюцией. – Ты сегодня, кажется, собирался в поле?
– Собирался, да вот это нечаянное кошачье дело. Интересно же!
– Послушай, Степа, тебя считают дельным руководителем…
– «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Классик. Гений.
– А почему опять на мотоцикле? У тебя же машина есть, хватит фасонить, тебе ведь не двадцать лет, кажется.
– Виноват, Катя, но в такую погоду париться в брезентовом «козле»… Спасибо за бумагу. – И вышел к Сене, который ждал его, не скрывая волнения.
– Приняла?
– Почти. Будут судить твоего Адама по закону.
– А есть такой закон?
– Есть, вот он. – Мытарин хлопнул тетрадкой по своей широченной ладони. – Вечером прочитаю, изучу и выступлю на вашем суде адвокатом или еще кем-нибудь. Примете?
– На каком суде? Когда?
– На товарищеском. А когда, это уж вы сами там решайте. Народный суд такие дела не рассматривает. Зайди к председателю уличного комитета, предупреди. Кто у вас председателем?
– Башмаков. Начальником пожарной охраны был до пенсии.
– А председатель товарищеского суда?
– Этого не знаю. Я ведь никогда не судился, не жаловался и вот попал по нечаянной случайности.
– Тогда узнай, завтра мне скажешь. Держи свое заявление, и пошли, подброшу до дому. – Он отдал ему бумагу, сунул общую тетрадку в широченный карман куртки и в сопровождении Сени направился к выходу. – Только не тяните с началом суда, а то через месяц жатва начнется, людей не соберете.
– Организуем в современности проведения.
И они опять полетели с пулеметным треском по зеленой улице районной Хмелевки.
II
Пенсионер Титков и его непутевый кот Адам сидели на крыльце своего дома, грелись на солнышке и не знали, что над их непокорными головами собираются тучи и скоро прогремит гром. Грянет на всю Хмелевку, для процветания которой Титков трудился вплоть до пенсионного возраста. Правда, трудился сперва не здесь, а в родной волостной Андреевке, где он, бывший батрак, возглавлял комбед, потом был заместителем председателя волисполкома, затем председателем сельсовета и все время боролся против засилия частного хозяйства в образе кулаков, середняков и их подпевал. Во время коллективизации он окончательно сокрушил это охвостье мирового капитала, хотя за перегибы поплатился партбилетом и должностью и уехал со своей веселой Агашей в Хмелевку. Здесь тогдашний предрика Щербинин, зная, что у него незаконченное начальное образование, хотел послать его учиться, но Титков не согласился: он и без учения знал, что опасность для нового мира таится в частной собственности, и стал сначала рядовым, а потом старшим налоговым инспектором. Крестьяне, правда, сделались к тому времени колхозниками, но все равно держались за частное хозяйство, как черт за грешную душу, не понимая, что это главный пережиток капитализма. И Титков не только ревностно учитывал для налогообложения каждую курицу, каждую сотку огорода за двором, но и строго разъяснял несознательным пагубу собственности, ее мировую вредность, чем заслужил злобное прозвище Шкуродер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98