Такой-то маленький муравей стал хозяином такой большой… нет, не щуки, а, как сказал Витяй, организмы – это значит, рыбы без названия или другого живого предмета жизни.
Вокруг цельнокроеной головы этого организма золотым кольцом сверкал царский венец (у ужей такие бывают), а дальше по мощному, но, в сравнении с длиной, не такому уж толстому (72 сантиметра в обхвате, как потом установили ихтиологи) и равномерному телу шла плотная, как у окуня, чешуя, ярко-зеленая на спине и желтая, с коричневыми крапинками на брюхе.
Примерно в четверти от этой величественной головы по обеим сторонам тугого тела шевелились розовые плавники, похожие на детские ладошки, – каждый плавник из пяти перьев, перья во время движения сходились и расходились, как пальцы, судорожно скребли по мокрой, примятой люцерне, загибались и снова выпрямлялись в упругие прозрачные ладошки, ярко-розовые на зеленой траве, редкостно красивые и бессильные теперь, беспомощные.
Вот и все. Дальше извивалось по траве, почти сливаясь с ней, до самого залива змеиное тело одинаковой толщины, напряженное, сильное, и в заливе все еще бурлила вода, предсказывая ужасающую длину этого тела.
Парфенька вздохнул, глядя, как отворяется и захлопывается со всхлипом иглозубая пасть, и достал из кармана щучий зевник. Он показался сейчас игрушечным, и Парфенька смущенно сунул его обратно. Надо придумать что-то другое.
У берега урчала машина Витяя, засасывая в цистерну воду, со стороны Ивановки слышались людские голоса – это бежали сюда кормачи и птичницы утиной фермы, поднятые по тревоге Голубком.
Парфенька бросил спиннинг, отыскал в траве кривую дубинку Голубка, и дождавшись, когда в очередной раз рыба распахнула пасть, вставил туда дубинку. Убедившись, что пасть теперь не захлопнется, он лег на землю и засунул одну руку между жабер, а другую в зев рыбы, где застряла блесна. Прибежавшие на подмогу две птичницы и два кормача застали его лежащим, но он уже отцепил блесну вместе с тройником и осторожно вынимал окровавленные руки из пасти чудовища.
– г– Батюшка ты наш!… Царица небесна матушка! – завопили пожилые птичницы. – Сгубил ты свои золотые рученьки, избавитель наш Парфенюшка, пролил ты свою горячую кровушку на сыру земелюшку ранним утречком…
– Это не моя, – сказал Парфенька, поднявшись и вытирая руки пучком травы, – это ее кровушка, блесной проткнул, сейчас уймется. – И стал сматывать остаток лески на катушку спиннинга.
– Да как же ты вынул такое чудо, свет Парфенюшка? Да откуда взялась у тебя силушка?!
Квадратный рябой кормач в распущенной рубахе и мятых штанах, заправленных в резиновые сапоги, топтался возле рыбы и тяжко вздыхал. Потом толкнул локтем молодого сивого напарника:
– Это ж надо, ити его мамушку, крокодила обротал! Скажи, Степк? Это ж не Лукерья, та меньше сажени была, сам видал. А? Тут же одна морда, не дай бог приснится…
– Да-а, – сказал Степка. – Вон голова-то у него какая.
– У кого?
– Чего?
– Голова-то.
– А-а, голова-то. Да у рыбака-то.
– У рыбака-то?
– Ну. Только это у него шапка такая. Заячья. Дядя, ты головушку-то не застуди ненароком – июль скоро. Гы-гы-гы!…
В другое время Парфенька смолчал бы, а тут не смог: он же торопился из дома, впотьмах собирался, тревожить своих не хотел, вот и надел, что под руку попалось.
– Какой ты умный, парень, – сказал он с печалью.
Тот растерялся, но за него заступился рябой:
– Гляди-ка, какой явился. А, Степк? Змея поймал и нос кверьху.
– А у тебя карточка дырявая, – не поддался Парфенька.
– Истинно так, – поддержали птичницы. – А уж ругатель-то, ругатель… Пьяный ли, трезвый ли, а как зачнет «молиться» – хоть святых выноси. Да все по матушке, по матушке…
– Потому что конопатый, – объяснил Парфенька, махнув рукой.
– Че-во-о?
– Рожа, говорю, у тебя вся в ямках. Будто на ей черти горох молотили.
– Вот я те щас дам горох…
И рябой уже протянул к нему длинные клешни, но был.спугнут веселым гудком водовоза: Витяй накачал цистерну и вот подымался от берега сюда. Груженая машина ревела натужно, сердито, и диковинная чудо-рыба задрожала, а потом обреченно прикрыла розовыми веками синие колдовские глаза.
Парфенька зябко поежился: впервые он видел у рыбы веки, да еще с темными ресницами, при синих-синих глазах, которые в спокойном состоянии светлели, становились голубыми. А бужевольник Витяй гудит как оглашенный, того и гляди наедет на нее, раздавит такую-то красоту.
– Куда прешь! – закричал он, махая руками. – Левее бери, левее, вот сюда!
Машина, оставляя на росной траве двойные следы, поднялась к ветле и остановилась, устало урча и попыхивая дымком. Витяй выскочил на подножку и лихо кинул руку к соломенной голове.
– Товарищ генерал, ваше приказание выполнено, бассейн для Лукерьи приготовлен.
– Открывай, – приказал Парфенька и обернулся к птичницам и кормачам: – А вы беритесь за рыбу, сейчас в цистерну станем засовывать.
– Это не Лукерья, – сказал опять рябой. – А в воду зачем?
– Чтобы живая была. – Парфенька взял голову рыбы за жаберные крышки, с усилием поднял. – Ох, тяга-то, господи! Беритесь за мной и вместе потянем.
– Зачем живая-то, Парфеньк? – не понимал рябой. – Все одно же на сковородку. А со свежим огурчиком, с лучком – другой закуски не надо.
– Кому чего, пьянице закуска.
– А ты меня поил?
– Еще чего захотел! Берись, берись, не выкатывай буркалы-то, не пугливая.
Впятером они быстро размотали тело рыбы со ствола ветлы, поднесли к машине. Витяй принял зеленую голову, подержал, удивляясь ее чарующим глазам и черным ресницам.
– А ведь это наяда, – сказал он. – Ну, батяня, отмочил ты шуточку.
– Какая еще наяда?
– Речная богиня, сказочная. – И сунул ее носом в горловину цистерны. Она с плеском ушла на дно. – Пей, родимая!
Парфенька ожидал, что рыба будет сопротивляться, но она неожиданно сама стала втягиваться в цистерну, извиваясь и расшвыривая его помощников, и втягивалась так быстро, что из горловины тут же полилась вода. Витяй стоял на верху цистерны и, склонившись над люком, наблюдал, как рыба, шурша чешуей по бортику, втягивалась вовнутрь.
– Кольцами свивается, – сообщил он полушепотом. – Эдак скоро всю цистерну наполнит.
– Не давай наполнять-то, – встревожился Парфенька, – задохнется без воды.
– Она умная, не вплотную ложится. Кормачи и птичницы стояли у машины и пораженно следили, как извивается сказочная рыба, метр за метром скрываясь в цистерне с надписью «огнеопасно».
Прежде это был трехтонный бензовоз, с годами он подносился, цистерна у него расхудилась и стала подтекать, машину отдали совхозным животноводам. Зимой ее ремонтировали, а с весны до осени она возила воду в летние лагеря дойных гуртов. Шоферами на ней были чаще зеленые новички или проштрафившиеся асы, забывающие закусывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Вокруг цельнокроеной головы этого организма золотым кольцом сверкал царский венец (у ужей такие бывают), а дальше по мощному, но, в сравнении с длиной, не такому уж толстому (72 сантиметра в обхвате, как потом установили ихтиологи) и равномерному телу шла плотная, как у окуня, чешуя, ярко-зеленая на спине и желтая, с коричневыми крапинками на брюхе.
Примерно в четверти от этой величественной головы по обеим сторонам тугого тела шевелились розовые плавники, похожие на детские ладошки, – каждый плавник из пяти перьев, перья во время движения сходились и расходились, как пальцы, судорожно скребли по мокрой, примятой люцерне, загибались и снова выпрямлялись в упругие прозрачные ладошки, ярко-розовые на зеленой траве, редкостно красивые и бессильные теперь, беспомощные.
Вот и все. Дальше извивалось по траве, почти сливаясь с ней, до самого залива змеиное тело одинаковой толщины, напряженное, сильное, и в заливе все еще бурлила вода, предсказывая ужасающую длину этого тела.
Парфенька вздохнул, глядя, как отворяется и захлопывается со всхлипом иглозубая пасть, и достал из кармана щучий зевник. Он показался сейчас игрушечным, и Парфенька смущенно сунул его обратно. Надо придумать что-то другое.
У берега урчала машина Витяя, засасывая в цистерну воду, со стороны Ивановки слышались людские голоса – это бежали сюда кормачи и птичницы утиной фермы, поднятые по тревоге Голубком.
Парфенька бросил спиннинг, отыскал в траве кривую дубинку Голубка, и дождавшись, когда в очередной раз рыба распахнула пасть, вставил туда дубинку. Убедившись, что пасть теперь не захлопнется, он лег на землю и засунул одну руку между жабер, а другую в зев рыбы, где застряла блесна. Прибежавшие на подмогу две птичницы и два кормача застали его лежащим, но он уже отцепил блесну вместе с тройником и осторожно вынимал окровавленные руки из пасти чудовища.
– г– Батюшка ты наш!… Царица небесна матушка! – завопили пожилые птичницы. – Сгубил ты свои золотые рученьки, избавитель наш Парфенюшка, пролил ты свою горячую кровушку на сыру земелюшку ранним утречком…
– Это не моя, – сказал Парфенька, поднявшись и вытирая руки пучком травы, – это ее кровушка, блесной проткнул, сейчас уймется. – И стал сматывать остаток лески на катушку спиннинга.
– Да как же ты вынул такое чудо, свет Парфенюшка? Да откуда взялась у тебя силушка?!
Квадратный рябой кормач в распущенной рубахе и мятых штанах, заправленных в резиновые сапоги, топтался возле рыбы и тяжко вздыхал. Потом толкнул локтем молодого сивого напарника:
– Это ж надо, ити его мамушку, крокодила обротал! Скажи, Степк? Это ж не Лукерья, та меньше сажени была, сам видал. А? Тут же одна морда, не дай бог приснится…
– Да-а, – сказал Степка. – Вон голова-то у него какая.
– У кого?
– Чего?
– Голова-то.
– А-а, голова-то. Да у рыбака-то.
– У рыбака-то?
– Ну. Только это у него шапка такая. Заячья. Дядя, ты головушку-то не застуди ненароком – июль скоро. Гы-гы-гы!…
В другое время Парфенька смолчал бы, а тут не смог: он же торопился из дома, впотьмах собирался, тревожить своих не хотел, вот и надел, что под руку попалось.
– Какой ты умный, парень, – сказал он с печалью.
Тот растерялся, но за него заступился рябой:
– Гляди-ка, какой явился. А, Степк? Змея поймал и нос кверьху.
– А у тебя карточка дырявая, – не поддался Парфенька.
– Истинно так, – поддержали птичницы. – А уж ругатель-то, ругатель… Пьяный ли, трезвый ли, а как зачнет «молиться» – хоть святых выноси. Да все по матушке, по матушке…
– Потому что конопатый, – объяснил Парфенька, махнув рукой.
– Че-во-о?
– Рожа, говорю, у тебя вся в ямках. Будто на ей черти горох молотили.
– Вот я те щас дам горох…
И рябой уже протянул к нему длинные клешни, но был.спугнут веселым гудком водовоза: Витяй накачал цистерну и вот подымался от берега сюда. Груженая машина ревела натужно, сердито, и диковинная чудо-рыба задрожала, а потом обреченно прикрыла розовыми веками синие колдовские глаза.
Парфенька зябко поежился: впервые он видел у рыбы веки, да еще с темными ресницами, при синих-синих глазах, которые в спокойном состоянии светлели, становились голубыми. А бужевольник Витяй гудит как оглашенный, того и гляди наедет на нее, раздавит такую-то красоту.
– Куда прешь! – закричал он, махая руками. – Левее бери, левее, вот сюда!
Машина, оставляя на росной траве двойные следы, поднялась к ветле и остановилась, устало урча и попыхивая дымком. Витяй выскочил на подножку и лихо кинул руку к соломенной голове.
– Товарищ генерал, ваше приказание выполнено, бассейн для Лукерьи приготовлен.
– Открывай, – приказал Парфенька и обернулся к птичницам и кормачам: – А вы беритесь за рыбу, сейчас в цистерну станем засовывать.
– Это не Лукерья, – сказал опять рябой. – А в воду зачем?
– Чтобы живая была. – Парфенька взял голову рыбы за жаберные крышки, с усилием поднял. – Ох, тяга-то, господи! Беритесь за мной и вместе потянем.
– Зачем живая-то, Парфеньк? – не понимал рябой. – Все одно же на сковородку. А со свежим огурчиком, с лучком – другой закуски не надо.
– Кому чего, пьянице закуска.
– А ты меня поил?
– Еще чего захотел! Берись, берись, не выкатывай буркалы-то, не пугливая.
Впятером они быстро размотали тело рыбы со ствола ветлы, поднесли к машине. Витяй принял зеленую голову, подержал, удивляясь ее чарующим глазам и черным ресницам.
– А ведь это наяда, – сказал он. – Ну, батяня, отмочил ты шуточку.
– Какая еще наяда?
– Речная богиня, сказочная. – И сунул ее носом в горловину цистерны. Она с плеском ушла на дно. – Пей, родимая!
Парфенька ожидал, что рыба будет сопротивляться, но она неожиданно сама стала втягиваться в цистерну, извиваясь и расшвыривая его помощников, и втягивалась так быстро, что из горловины тут же полилась вода. Витяй стоял на верху цистерны и, склонившись над люком, наблюдал, как рыба, шурша чешуей по бортику, втягивалась вовнутрь.
– Кольцами свивается, – сообщил он полушепотом. – Эдак скоро всю цистерну наполнит.
– Не давай наполнять-то, – встревожился Парфенька, – задохнется без воды.
– Она умная, не вплотную ложится. Кормачи и птичницы стояли у машины и пораженно следили, как извивается сказочная рыба, метр за метром скрываясь в цистерне с надписью «огнеопасно».
Прежде это был трехтонный бензовоз, с годами он подносился, цистерна у него расхудилась и стала подтекать, машину отдали совхозным животноводам. Зимой ее ремонтировали, а с весны до осени она возила воду в летние лагеря дойных гуртов. Шоферами на ней были чаще зеленые новички или проштрафившиеся асы, забывающие закусывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98