Потрескивал костерок, Юрка почесывал босые пятки, рвал со свисающего куста малину и рассказывал, как после войны ходил играть в футбол за команду пионерлагеря "Двигатель", который рядом, наискосок через шоссе, и оплата за один матч была установлена ему по высшей таксе - двойной обед и семь компотов. Пионеры кормили его до матча и после, и он всегда забивал несколько голов в ворота их противников. Он всегда хорошо играл в футбол.
Юра просил не обижать Веру и рассказывал, как дрался из-за нее в эвакуации. Ее звали коровой, за то, что ее легко можно было отвлечь за столом и утащить еду из тарелки.
- Смотри! Смотри! Коров ведут! - показывал ей сосед за окно.
Она оборачивалась, и куска как ни бывало. Вера плакала, Юрка лез в драку.
Я говорил, что не обижаю Веру сознательно, просто у нас симптомы дачной болезни, которая сродни экспедиционному бешенству, и ее сыновья-подростки пользуются с ее одобрения безграничной свободой, которая ущемляет мою. Раскидывают на участке инструмент и окурки, допоздна сидят с магнитофоном на крыльце, когда я работаю, а Максим и Ольга спят, и каждое замечание им сестра воспринимает крайне болезненно. Юрка сказал с усмешкой, что сам в этом убедился. Он на правах старшего дяди велел им убрать участок и сжечь весь мусор.
- Да, дядя Юра. Сейчас, дядя Юра. А сами ни с места - сидят на крылечке и курят. Представляешь? Я подошел, говорю: считаю до трех! Тут Вера прибегает - Юра, с ними так нельзя, это же не армия. Помягче, повеселей, а не так: "Считаю до трех!"... Надо по-хорошему, и они все сделают. Правда, мальчишки? Они на меня смотрят - глаза глумливые, нагловатые, даже окурки не выбросят. "Сделаем". И опять сидят. Потом пошли за лимонадом. Я грабли взял, Юрка с пляжа пришел - мы с ним вдвоем стали мусор собирать. Эти лимонаду попили, даже нам не предложили и подходят вразвалочку, хихикают меж собой: "Только тех, кто любит труд, негром в Африку пошлют". Еле сдержался, чтобы не дать по башке!
Феликс с Юркой связывали пьяного отца, когда тот по молодости пытался буянить. Феликс однажды пригрозил отцу ножом, Юрка выбил нож, а отец заплакал и долго не пил. Да, непростая у нас семья. Я всего этого не застал, и если бы не рассказы брата под старой яблонею, видел бы все только в героических и розовых тонах. Было много хорошего и плохого. Я же возвышал тему и писал только о хорошем.
Еще Юрка вспоминал, как Феликс устроил драку в Сестрорецком морге, когда начальник этого заведения отказался принять "труп", потому что бортовая машина (я помню эту машину, и матрас помню, на котором в кузове лежала мать) которую братья уговорили сделать этот рейс, в спешке проехала по газону. Шофер халтурил и очень спешил. Так вот, Феликс бил лысого мужика по голове шваброй, и тому пришлось запереться в кабинете и вызвать по телефону милицию. С приездом пожилого майора, который знал нашу семью, все устроилось и успокоилось. Работник морга оправдывался тем, что для него все тела умерших - "трупы", даже если это в прошлом и мать-героиня. Юрка сказал, что он хотел сорвать хабар, куш, а вышло вон как - шваброй по голове. На Феликса это похоже. Он мог в горячке и убить. Мать он любил...
И когда Юрка прощался по телефону от Молодцовых, голос его дрогнул, и столько послышалось в нем грустной теплоты. Вот, он уезжает, а мы остаемся со всеми нашими противоречиями и неурядицами. И он теперь - старший брат в семье. И не семья уже, а одни осколки. И неизвестно, увидимся ли еще в этой жизни... Все это послышалось мне в его последних словах: "Ну, давай, брат, держитесь тут. Может быть, и увидимся еще..."
По пьяной лавочке мы заводили с ним разговор, что в случае чего приедем друг к другу на похороны. К тому, кто первый умрет. Юрка говорил, что хочет лежать на нашем зеленогорском кладбище, да вот досада - у них во Владивостоке нет крематория, а везти гроб с телом через всю страну нескладная история. Я говорил, что ничего, ничего, случись такое - привезем.
Я пришел из леса, начал разбирать грибы, вспомнил все это, и сделалось невыносимо грустно. Хотел все эти дни, чтобы скорее уехал брат - и вот...
Я ушел в свой предбанник и набил целую пепельницу окурками. Кабинет в предбаннике я решил оставить - здесь мне никто не помешает.
Несколько дней назад, подсаживая в электричку инвалида, остался с ручками от сумки в руках. Двери захлопнулись, я едва успел вытащить инвалида из щели между платформой и электричкой, а мою сумку и палку инвалида защемило в дверях. Я дернул ее и оторвал ручку. Палка выпала и ее случайно не переехало колесами. Сумка, опустошенная, нашлась на вокзале в пос. Сиверская. Идиотский случай. Даже не хочется писать о нем. Пассажиры в вагоне видели, но никто не дернул стоп-кран. Инвалид был на двух протезах и пьяный. Точнее, поддатый. Почему я и решил за ним поухаживать. Было это вечером, на станции "Ленинский проспект".
12 сентября 1984 г. Дежурю в ОТХ.
В гараже - новый главный инженер - Александр Николаевич М. Пришел вечером к нам на площадку. Я один, сторожа нет. Сижу пишу.
Подал мне руку, назвался Сашей.
Я - Димой.
Крепкий сорокалетний мужик с сединой в черных волосах. Симпатичный. Высокий, кареглазый. Говорит быстро, отрывисто, чуть нервно. И все время двигается: ходит по вагончику, сядет-встанет, выглянет в окно, закурит, посмотрится в зеркало, сунет нос в бумаги, выйдет, войдет. И глаза бегают. Про таких говорят - душа не на месте. С похмелья, что ли? Чего пришел? неясно. О работе не спрашивает.
- А где, - говорю, - вы раньше работали?
- Я два месяца, как из Афганистана. Ты, говорят, писатель?
- Да так. Пишу понемножку, иногда печатаюсь.
- Пошли кого-нибудь за выпивкой. Я деньги дам. - Достает бумажник.
- Все ушли. Правда, еще одна машина не приехала. Но у меня есть немного.
Достал полбутылки водки, закуску, налил ему стакан.
- А себе?
- Я на работе не употребляю.
- Пей, - отлил мне в кружку. - Я приказываю.
Выпили.
Я пересказываю своими словами.
Служил подполковником, зам. ком. дивизии. Выгнали из армии "за жестокость".
До этого служил на реке Уссури, в погранвойсках. Красная икра ведрами на балконе стояла. Тихо, спокойно, друзья, охота, рыбалка, квартира. Сейчас дали через райком однокомнатную, прописка только областная, гатчинская. Предложили несколько мест - выбрал гараж. Но чувствует, что долго не задержится - скучно. Планерки, бумаги, масло, железо, бензин... Не его это.
Никакой особой жестокости не было. Была война. У дивизии были неудачи, много потерь. Приехала комиссия КГБ (дивизия кагэбэшная, пограничная), надо было найти виноватых. Виноватым сделали его. Он не обижается, это нормально.
Разнес мечеть, аул в 70 домиков и еще что-то.
Сажал в головной БТР муллу и ехал с ним, когда были подозрения, что дорога заминирована. Забирая в свою машину нахмуренного муллу, он объявлял прихожанам мечети, что мулла едет в гости, и он подвезет его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Юра просил не обижать Веру и рассказывал, как дрался из-за нее в эвакуации. Ее звали коровой, за то, что ее легко можно было отвлечь за столом и утащить еду из тарелки.
- Смотри! Смотри! Коров ведут! - показывал ей сосед за окно.
Она оборачивалась, и куска как ни бывало. Вера плакала, Юрка лез в драку.
Я говорил, что не обижаю Веру сознательно, просто у нас симптомы дачной болезни, которая сродни экспедиционному бешенству, и ее сыновья-подростки пользуются с ее одобрения безграничной свободой, которая ущемляет мою. Раскидывают на участке инструмент и окурки, допоздна сидят с магнитофоном на крыльце, когда я работаю, а Максим и Ольга спят, и каждое замечание им сестра воспринимает крайне болезненно. Юрка сказал с усмешкой, что сам в этом убедился. Он на правах старшего дяди велел им убрать участок и сжечь весь мусор.
- Да, дядя Юра. Сейчас, дядя Юра. А сами ни с места - сидят на крылечке и курят. Представляешь? Я подошел, говорю: считаю до трех! Тут Вера прибегает - Юра, с ними так нельзя, это же не армия. Помягче, повеселей, а не так: "Считаю до трех!"... Надо по-хорошему, и они все сделают. Правда, мальчишки? Они на меня смотрят - глаза глумливые, нагловатые, даже окурки не выбросят. "Сделаем". И опять сидят. Потом пошли за лимонадом. Я грабли взял, Юрка с пляжа пришел - мы с ним вдвоем стали мусор собирать. Эти лимонаду попили, даже нам не предложили и подходят вразвалочку, хихикают меж собой: "Только тех, кто любит труд, негром в Африку пошлют". Еле сдержался, чтобы не дать по башке!
Феликс с Юркой связывали пьяного отца, когда тот по молодости пытался буянить. Феликс однажды пригрозил отцу ножом, Юрка выбил нож, а отец заплакал и долго не пил. Да, непростая у нас семья. Я всего этого не застал, и если бы не рассказы брата под старой яблонею, видел бы все только в героических и розовых тонах. Было много хорошего и плохого. Я же возвышал тему и писал только о хорошем.
Еще Юрка вспоминал, как Феликс устроил драку в Сестрорецком морге, когда начальник этого заведения отказался принять "труп", потому что бортовая машина (я помню эту машину, и матрас помню, на котором в кузове лежала мать) которую братья уговорили сделать этот рейс, в спешке проехала по газону. Шофер халтурил и очень спешил. Так вот, Феликс бил лысого мужика по голове шваброй, и тому пришлось запереться в кабинете и вызвать по телефону милицию. С приездом пожилого майора, который знал нашу семью, все устроилось и успокоилось. Работник морга оправдывался тем, что для него все тела умерших - "трупы", даже если это в прошлом и мать-героиня. Юрка сказал, что он хотел сорвать хабар, куш, а вышло вон как - шваброй по голове. На Феликса это похоже. Он мог в горячке и убить. Мать он любил...
И когда Юрка прощался по телефону от Молодцовых, голос его дрогнул, и столько послышалось в нем грустной теплоты. Вот, он уезжает, а мы остаемся со всеми нашими противоречиями и неурядицами. И он теперь - старший брат в семье. И не семья уже, а одни осколки. И неизвестно, увидимся ли еще в этой жизни... Все это послышалось мне в его последних словах: "Ну, давай, брат, держитесь тут. Может быть, и увидимся еще..."
По пьяной лавочке мы заводили с ним разговор, что в случае чего приедем друг к другу на похороны. К тому, кто первый умрет. Юрка говорил, что хочет лежать на нашем зеленогорском кладбище, да вот досада - у них во Владивостоке нет крематория, а везти гроб с телом через всю страну нескладная история. Я говорил, что ничего, ничего, случись такое - привезем.
Я пришел из леса, начал разбирать грибы, вспомнил все это, и сделалось невыносимо грустно. Хотел все эти дни, чтобы скорее уехал брат - и вот...
Я ушел в свой предбанник и набил целую пепельницу окурками. Кабинет в предбаннике я решил оставить - здесь мне никто не помешает.
Несколько дней назад, подсаживая в электричку инвалида, остался с ручками от сумки в руках. Двери захлопнулись, я едва успел вытащить инвалида из щели между платформой и электричкой, а мою сумку и палку инвалида защемило в дверях. Я дернул ее и оторвал ручку. Палка выпала и ее случайно не переехало колесами. Сумка, опустошенная, нашлась на вокзале в пос. Сиверская. Идиотский случай. Даже не хочется писать о нем. Пассажиры в вагоне видели, но никто не дернул стоп-кран. Инвалид был на двух протезах и пьяный. Точнее, поддатый. Почему я и решил за ним поухаживать. Было это вечером, на станции "Ленинский проспект".
12 сентября 1984 г. Дежурю в ОТХ.
В гараже - новый главный инженер - Александр Николаевич М. Пришел вечером к нам на площадку. Я один, сторожа нет. Сижу пишу.
Подал мне руку, назвался Сашей.
Я - Димой.
Крепкий сорокалетний мужик с сединой в черных волосах. Симпатичный. Высокий, кареглазый. Говорит быстро, отрывисто, чуть нервно. И все время двигается: ходит по вагончику, сядет-встанет, выглянет в окно, закурит, посмотрится в зеркало, сунет нос в бумаги, выйдет, войдет. И глаза бегают. Про таких говорят - душа не на месте. С похмелья, что ли? Чего пришел? неясно. О работе не спрашивает.
- А где, - говорю, - вы раньше работали?
- Я два месяца, как из Афганистана. Ты, говорят, писатель?
- Да так. Пишу понемножку, иногда печатаюсь.
- Пошли кого-нибудь за выпивкой. Я деньги дам. - Достает бумажник.
- Все ушли. Правда, еще одна машина не приехала. Но у меня есть немного.
Достал полбутылки водки, закуску, налил ему стакан.
- А себе?
- Я на работе не употребляю.
- Пей, - отлил мне в кружку. - Я приказываю.
Выпили.
Я пересказываю своими словами.
Служил подполковником, зам. ком. дивизии. Выгнали из армии "за жестокость".
До этого служил на реке Уссури, в погранвойсках. Красная икра ведрами на балконе стояла. Тихо, спокойно, друзья, охота, рыбалка, квартира. Сейчас дали через райком однокомнатную, прописка только областная, гатчинская. Предложили несколько мест - выбрал гараж. Но чувствует, что долго не задержится - скучно. Планерки, бумаги, масло, железо, бензин... Не его это.
Никакой особой жестокости не было. Была война. У дивизии были неудачи, много потерь. Приехала комиссия КГБ (дивизия кагэбэшная, пограничная), надо было найти виноватых. Виноватым сделали его. Он не обижается, это нормально.
Разнес мечеть, аул в 70 домиков и еще что-то.
Сажал в головной БТР муллу и ехал с ним, когда были подозрения, что дорога заминирована. Забирая в свою машину нахмуренного муллу, он объявлял прихожанам мечети, что мулла едет в гости, и он подвезет его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109