И пытался поросенка держать. Потом, на пенсии, когда все выросли, уже арбузами и патиссонами увлекался. А после войны проблема была одна - прокормить детей...
4 сентября 1985 года. Зеленогорск.
Прощай, Гатчина. Вышел на первое дежурство в новый гараж.
Работа та же, но ближе ездить. А летом - совсем хорошо: пять минут пешком. Ну, может быть, десять. На велосипеде точно пять. А велосипед у меня пока есть.
Сейчас сторож закрыл автоматические ворота и чистит картошку - угостили водители, обслуживающие овощную базу.
Встретил знакомых. С одним в детстве играл в футбол, с другим удил на пирсе рыбу, с братом третьего дрался в парке на танцах. Некоторые мужики признали меня сами: "О, а где твой брат Юрка сейчас? Мы с ним за сборную Зеленогорска в футбол играли". Вспомнили и Феликса. Мне было приятно.
Печатаю вторую часть "Записок шута". Вспомнилось: "Человеку следует ясно понимать, что он должен в своей жизни делать. Но еще более яснее он должен знать, что он не должен делать".
Я не должен отвлекаться на пустяки. Это точно. Писать и писать. Вкалывать и вкалывать, как говорил Конецкий. Он говорил другими, более смачными словами, но суть та же.
20 сентября 1985. Зеленогорск. Живем здесь последние денечки - в воскресенье уезжаем в Ленинград. Работаю.
Заходил Коля Горев - бывший наш сосед и персонаж моей будущей повести "Мы строим дом". Их картофельное поле было рядом с нашим забором. Теперь там тонкие осины и кусты.
Сторож Герасим Михайлович давал мне трогать запястье с осколками разрывной пули под кожей. Твердые перекатывающиеся бугорки. Вторая разрывная пуля попала ему чуть ниже горла и осыпала верхушки легких металлическим дождем. Герасим Михайлович Власов освобождал венгерский город Печ, в котором я был в 1973 году со стройотрядом и в котором живет мой друг Имре Шалаи.
Из "Поучений Владимира Мономаха", двенадцатый век: "Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей". - Это я купил книгу "Древнерусская литература", пособие для студентов филологических институтов.
27 октября 1985г. Зеленогорск. Дежурю в гараже. Воскресенье.
Жизнь проходит в мелких ерундовских заботах и хлопотах: осенняя копка огорода, незначительные литературные поделки, заявки на сценарии и т.п. Оброс незаконченными рукописями. Нет твердости, чтобы отрешиться от всего постороннего, засесть за "Шута" и добить его, закончить. Возможно, мешает моя разносторонность житейского толка. Не умел бы ничего - и сидел только за машинкой.
Б. Стругацкий предложил мне поехать на семинар молодых писателей-фантастов в Дубулты, под Ригой с "Феноменом Крикушина" и "Маленькой битвой в первом веке до нашей эры". Наверное, поеду.
Зеленогорский гараж отличается от гатчинского, как Ленинград от Ленинградской области. Чище, культурнее, народ деликатнее.
Общее для двух гаражей - это шоферские пьянки.
Парк - около ста машин. Продуктовые фургоны, самосвалы, бортовые "зилки", фургончики "нысы" и "жуки". Плюс "Волга" директора и фургон технички. И за скобками - три автомобиля спецназначения, о которых не принято расспрашивать. Будка при воротах, проходная с турникетом.
В будке при воротах я и сижу. Со мной находится сторож, а по вечерам сидит водитель дежурной технички, ждет, пока все вернутся в парк. Часов в десять ворота запираются; отпираются в четыре - выезжает хлебная машина. Радио, городской телефон. Телевизора, к счастью, нет.
Сторож поддал сегодня с утра и прилег на диванчик. Сопит, похрапывает. Массивное красное лицо. По мясистому носу бродит муха. Сторож даже не шелохнется. Я представляю ощущение, которое испытываешь от прикосновения холодных, чуть влажных лапок мухи, и мне делается неприятно.
Надо искать новую форму для своих повестей и рассказов. Бойкий стиль Житинского хорош, но мой внутренний компас указывает другое направление. Мой герой-рассказчик иного склада. Нельзя на электрогитаре играть фуги Баха.
Ясное небо, ветерок, солнце.
Вчера в Ленинграде было наводнение: 215 см выше ординара. Дамба пока не спасает. В Зеленогорске наломало ветром деревьев, посрывало хлипкие крыши. У нас на участке повалило декоративный заборчик из реек - перед туалетом.
31 октября 1985 г. Зеленогорск, гараж.
Дома я пишу (пытаюсь писать) повести и рассказы. В гараже записываю то, что видел или слышал. Вспоминаю, рассуждаю. Нечто среднее между дневником и записными книжками. Короче - творю в свободном полете.
Пятидесятилетний экспедитор, зашедший к нам перекурить, рассказывал.
С шести до девяти лет он блокадничал в Ленинграде в коммунальной квартире.
У соседки-еврейки на руках было две дочки - пяти лет и трехмесячная малютка. В первую страшную зиму, когда кончилось грудное молоко, соседка положила меньшую между окон, чтобы она замерзла и уснула навеки. Утром она подошла к дочке и увидела парок из изо рта. Мать заплакала, внесла сверток в комнату и решила выхаживать.
Выходила.
Вся квартира знала об этой попытке матери.
После войны сосед-пьяница много лет подряд тянул из матери деньги на выпивку, шантажировал, обещая рассказать дочери о блокадном случае. Муж погиб на фронте, жили бедно. Соседи молчали. Однажды дочка, уже заканчивающая школу, вышла на кухню, где пьяный сосед подступался к ее матери с очередным шантажом, и решительно объявила:
- Мама, не смей давать ему деньги! Я все знаю! Я тебя не осуждаю. Наверное, ты была права.
Мать с дочкой обнялись, разревелись.
Несколько секунд слышались только всхлипывания и рыдания, шипела на сковородке картошка, соседки заморгали глазами, потянулись за платочками...
Пьяница бочком двинулся к выходу, но его схватили за рубаху соседки и с проклятиями принялись лупить, чем попадя. Разбили об его голову даже бутылку с постным маслом...
В одном из рассказов Чехова женщина говорит мужу:
"У вас честный образ мыслей, и потому вы ненавидите весь мир. Вы ненавидите верующих, так как вера есть выражение неразвития и невежества, и в то же время ненавидите и неверующих за то, что у них нет веры и идеалов; вы ненавидите стариков за отсталость и консерватизм, а молодых - за вольнодумство. Вам дороги интересы народа и России, и потому вы ненавидите народ, так как в каждом подозреваете вора и грабителя. Вы всех ненавидите."
Бывает, что и я живу по этой схеме.
Иногда задаюсь вопросом: зачем писать? В очередной раз изобличить и наказать зло на бумаге? И мир станет чище и гуманнее? История человечества не подтверждает впрямую результативность писательства. Прав, очевидно, Борис Стругацкий: литературой мир не переделаешь.
Вот сидит какой-нибудь писатель: долбает зло, высмеивает глупость, добро в его книге торжествует, герои благородны и решительны, бескомпромиссны и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
4 сентября 1985 года. Зеленогорск.
Прощай, Гатчина. Вышел на первое дежурство в новый гараж.
Работа та же, но ближе ездить. А летом - совсем хорошо: пять минут пешком. Ну, может быть, десять. На велосипеде точно пять. А велосипед у меня пока есть.
Сейчас сторож закрыл автоматические ворота и чистит картошку - угостили водители, обслуживающие овощную базу.
Встретил знакомых. С одним в детстве играл в футбол, с другим удил на пирсе рыбу, с братом третьего дрался в парке на танцах. Некоторые мужики признали меня сами: "О, а где твой брат Юрка сейчас? Мы с ним за сборную Зеленогорска в футбол играли". Вспомнили и Феликса. Мне было приятно.
Печатаю вторую часть "Записок шута". Вспомнилось: "Человеку следует ясно понимать, что он должен в своей жизни делать. Но еще более яснее он должен знать, что он не должен делать".
Я не должен отвлекаться на пустяки. Это точно. Писать и писать. Вкалывать и вкалывать, как говорил Конецкий. Он говорил другими, более смачными словами, но суть та же.
20 сентября 1985. Зеленогорск. Живем здесь последние денечки - в воскресенье уезжаем в Ленинград. Работаю.
Заходил Коля Горев - бывший наш сосед и персонаж моей будущей повести "Мы строим дом". Их картофельное поле было рядом с нашим забором. Теперь там тонкие осины и кусты.
Сторож Герасим Михайлович давал мне трогать запястье с осколками разрывной пули под кожей. Твердые перекатывающиеся бугорки. Вторая разрывная пуля попала ему чуть ниже горла и осыпала верхушки легких металлическим дождем. Герасим Михайлович Власов освобождал венгерский город Печ, в котором я был в 1973 году со стройотрядом и в котором живет мой друг Имре Шалаи.
Из "Поучений Владимира Мономаха", двенадцатый век: "Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей". - Это я купил книгу "Древнерусская литература", пособие для студентов филологических институтов.
27 октября 1985г. Зеленогорск. Дежурю в гараже. Воскресенье.
Жизнь проходит в мелких ерундовских заботах и хлопотах: осенняя копка огорода, незначительные литературные поделки, заявки на сценарии и т.п. Оброс незаконченными рукописями. Нет твердости, чтобы отрешиться от всего постороннего, засесть за "Шута" и добить его, закончить. Возможно, мешает моя разносторонность житейского толка. Не умел бы ничего - и сидел только за машинкой.
Б. Стругацкий предложил мне поехать на семинар молодых писателей-фантастов в Дубулты, под Ригой с "Феноменом Крикушина" и "Маленькой битвой в первом веке до нашей эры". Наверное, поеду.
Зеленогорский гараж отличается от гатчинского, как Ленинград от Ленинградской области. Чище, культурнее, народ деликатнее.
Общее для двух гаражей - это шоферские пьянки.
Парк - около ста машин. Продуктовые фургоны, самосвалы, бортовые "зилки", фургончики "нысы" и "жуки". Плюс "Волга" директора и фургон технички. И за скобками - три автомобиля спецназначения, о которых не принято расспрашивать. Будка при воротах, проходная с турникетом.
В будке при воротах я и сижу. Со мной находится сторож, а по вечерам сидит водитель дежурной технички, ждет, пока все вернутся в парк. Часов в десять ворота запираются; отпираются в четыре - выезжает хлебная машина. Радио, городской телефон. Телевизора, к счастью, нет.
Сторож поддал сегодня с утра и прилег на диванчик. Сопит, похрапывает. Массивное красное лицо. По мясистому носу бродит муха. Сторож даже не шелохнется. Я представляю ощущение, которое испытываешь от прикосновения холодных, чуть влажных лапок мухи, и мне делается неприятно.
Надо искать новую форму для своих повестей и рассказов. Бойкий стиль Житинского хорош, но мой внутренний компас указывает другое направление. Мой герой-рассказчик иного склада. Нельзя на электрогитаре играть фуги Баха.
Ясное небо, ветерок, солнце.
Вчера в Ленинграде было наводнение: 215 см выше ординара. Дамба пока не спасает. В Зеленогорске наломало ветром деревьев, посрывало хлипкие крыши. У нас на участке повалило декоративный заборчик из реек - перед туалетом.
31 октября 1985 г. Зеленогорск, гараж.
Дома я пишу (пытаюсь писать) повести и рассказы. В гараже записываю то, что видел или слышал. Вспоминаю, рассуждаю. Нечто среднее между дневником и записными книжками. Короче - творю в свободном полете.
Пятидесятилетний экспедитор, зашедший к нам перекурить, рассказывал.
С шести до девяти лет он блокадничал в Ленинграде в коммунальной квартире.
У соседки-еврейки на руках было две дочки - пяти лет и трехмесячная малютка. В первую страшную зиму, когда кончилось грудное молоко, соседка положила меньшую между окон, чтобы она замерзла и уснула навеки. Утром она подошла к дочке и увидела парок из изо рта. Мать заплакала, внесла сверток в комнату и решила выхаживать.
Выходила.
Вся квартира знала об этой попытке матери.
После войны сосед-пьяница много лет подряд тянул из матери деньги на выпивку, шантажировал, обещая рассказать дочери о блокадном случае. Муж погиб на фронте, жили бедно. Соседи молчали. Однажды дочка, уже заканчивающая школу, вышла на кухню, где пьяный сосед подступался к ее матери с очередным шантажом, и решительно объявила:
- Мама, не смей давать ему деньги! Я все знаю! Я тебя не осуждаю. Наверное, ты была права.
Мать с дочкой обнялись, разревелись.
Несколько секунд слышались только всхлипывания и рыдания, шипела на сковородке картошка, соседки заморгали глазами, потянулись за платочками...
Пьяница бочком двинулся к выходу, но его схватили за рубаху соседки и с проклятиями принялись лупить, чем попадя. Разбили об его голову даже бутылку с постным маслом...
В одном из рассказов Чехова женщина говорит мужу:
"У вас честный образ мыслей, и потому вы ненавидите весь мир. Вы ненавидите верующих, так как вера есть выражение неразвития и невежества, и в то же время ненавидите и неверующих за то, что у них нет веры и идеалов; вы ненавидите стариков за отсталость и консерватизм, а молодых - за вольнодумство. Вам дороги интересы народа и России, и потому вы ненавидите народ, так как в каждом подозреваете вора и грабителя. Вы всех ненавидите."
Бывает, что и я живу по этой схеме.
Иногда задаюсь вопросом: зачем писать? В очередной раз изобличить и наказать зло на бумаге? И мир станет чище и гуманнее? История человечества не подтверждает впрямую результативность писательства. Прав, очевидно, Борис Стругацкий: литературой мир не переделаешь.
Вот сидит какой-нибудь писатель: долбает зло, высмеивает глупость, добро в его книге торжествует, герои благородны и решительны, бескомпромиссны и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109