Считаю, что если бы не ее звонок и майор Роднин считал бы случившееся неудачным стечением обстоятельств, он был бы до сих пор жив".
Полковник отпил воды и растянул галстук.
– Ну как вам?
– Ужасно, – я потупила глаза.
– Роковая женщина…
Геннадий Афанасьевич задумчиво посмотрел в окно. Не замечая моего тяжелого взгляда, он нежно перебирал бумаги. Вздыхал все мечтательнее и мечтательнее.
– А по-моему, так просто сволочь, – сердито буркнула я в ответ.
– Одно другому не мешает, – печально произнес полковник, потом тронул рукой шею и нервно встряхнулся.
Вспомнив, что мне говорил Никита про любовь некоторых мужчин к стервозным дамам, я чуть не поперхнулась.
– Фотография Агалаевой есть? – спросила я.
Полковник тяжело вздохнул и развел руками.
– К сожалению, нет…
– Простите, не поняла?
– Фотографии у нас нет, – выдохнул полуживой полковник.
– И куда же она подевалась? – издевательским тоном проговорила я, подпирая рукой подбородок. – По-моему, в личном деле их должно быть как минимум три. Правый профиль, фас, левый профиль…
– Послушайте, я буду с вами откровенен. – Патюк покрылся красными пятнами. – Они исчезли.
– Наверное, растворились в воздухе? – предположила я.
– Нет, один из служащих архива – он пропал сразу после побега Агалаевой – их выкрал, – признался полковник.
– А что же за фотографию вы прислали по факсу для освидетельствования? – разозлилась я.
– Да просто взяли подходящую карточку и послали! – признался полковник и закрыл голову руками. – Что со мной теперь будет?
Я встала и стала нервно мерить шагами кабинет.
– Хорошо, положим, фотографии выкрали, – пробормотала я, – незачем?!
– Не знаю! Не знаю! – завопил Геннадий Афанасьевич и припал к ингалятору. – Послушайте! Давайте договоримся! Ну неужели вы из-за какой-то цыганки меня, русского человека, под трибунал подведете?!
– Какая новость, – процедила я сквозь зубы. – У нас теперь что – правосудие отправляется по национальному признаку?!
– Я не то хотел сказать, – оторопел Патюк.
– Значит, мне показалось, – ледяным голос прервала его я.
Вспомнилось, что по-украински «Патюк» это – крыса или таракан. Я еще удивилась, как это можно одним и тем же словом обозначать столь разные организмы.
– Опишите мне Агалаеву, – потребовала я.
– Слушайте, у меня девятьсот заключенных, – неожиданно возмутился полковник. – Я что, каждую в лицо, что ли, знаю?!
– Но Агалаеву вы, по всей видимости, знали хорошо, – заметила я.
– С чего вы взяли? – развел руками Патюк.
– Говорили, что она – такая женщина…
– А, ну… – Геннадий Афанасьевич растерялся. – Видная, конечно, ничего не скажешь. Но чтобы описать ее! Александра Александровна, я жену свою детально описать не могу, не то что отдельную заключенную. Помню только, удивился, какая она высокая. Никогда не думал, что цыганки такого роста бывают! Почти как вы!
– Высокая? – я насторожилась.
– Но вроде мне потом один контролер сказал, что у Жемчужных в семье все такие рослые. Он раньше на концерты цыганского Театра песни и танца, которым Ефрем Жемчужный, отец этой Агалаевой, руководит, постоянно ходил. Большой поклонник романса.
– Понятно, – кивнула я. – Ладно, сегодня уже поздно, продолжим беседу завтра.
– К-как скажете, – заикнулся Патюк.
Попрощавшись с полковником, я вышла с территории колонии и села в ожидавшее меня такси.
Возвращаться, само собой, в мои планы не входило. Все, что я узнала, полностью подтверждало слова Розы Жемчужной. Жанна Агалаева, ее сестра, действительно существовала, действительно сбежала из тюрьмы, действительно отбыла срок за организацию «лохотрона»… Ни малейшей зацепки! От бессилия хотелось заплакать. Настораживали, правда, исчезнувшие фотографии, но этому можно найти логичное объяснение. Агалаева знала, что ее будут искать, и решила максимально усложнить властям эту задачу.
Полковник, по идее, должен гореть желанием растереть Агалаеву в порошок. Она совершила столько преступлений, что хватит на целую колонию, довела до суицида коллегу, обвела вокруг пальца всех, а добрейший Геннадий Афанасьевич роняет слюну! Нет, мне никогда не понять мужчин. Почему-то вспомнился рассказ Проспера Мериме, всем известная «Кармен». Для тех, кто забыл, суть рассказа в следующем. Жил-был простой, милый, симпатичный офицер Хосе Мария. Однажды он арестовал молодую красивую цыганку Карменситу. Девушка наставила ножом андреевских крестов на лице одной торговки. Хосе Мария, попав под необыкновенное очарование преступницы, ее отпустил, за что сам угодил на гауптвахту. И позже был вознагражден Кармен вполне традиционным для женщин образом. Пылкий мужчина потерял голову. Очарованный речами и страстным телом Кармен, он стал контрабандистом. Убил гражданского мужа Кармен, которого она до этого, с превеликим трудом вызволила из тюрьмы. Затем собрал шайку отчаянных товарищей и занялся разбоем на большой дороге. В конце концов Кармен, утомленная беспрестанными доказательствами любви со стороны Хосе, начала зевать. Ее внимание привлек красивый пикадор Лукас. Пикадор, по версии Мериме, это не кетчуп, а мужчина с пикой, которому полагается убивать быков. Хосе справедливо рассудил, что проще один раз убить Кармен, чем лишать жизни каждое существо мужского пола, на которое она посмотрит. Сим дело и завершилось. Патетический диалог на тему: «Раз ты меня больше не любишь – умри!» закончился убийством и похоронами Кармен в лесу. Ревнивый любовник похоронил ее, как фараоншу, – со всем, что ей принадлежало. Медный крест и подаренное им самим колечко.
Образ стервы Кармен, которая отдается только тому, кого хочет, а всех остальных цинично использует в корыстных целях, почему-то чрезвычайно нравится мужской половине человечества. Эта самая половина, на мой взгляд, ведет себя в высшей степени лицемерно. Громогласно заявляет, что женщина – это «супруга и мать», и требует от нее соответствующих качеств, и при этом, не скрывая восторга, мечтательно смотрит вдаль, грезя о встрече с новейшим римейком Карменситы…
Домой я вернулась около двух часов ночи совершенно разбитая. Хоть авиация и сокращает время в пути, позволяя в течение дня смотаться в Чебоксары и обратно, переношу я ее тяжело. После перелета чувствую себя так, будто полдня мешки с цементом таскала.
Перед сном я все же нашла в себе силы записать в тетрадке:"Последняя надежда на попутчиков Розы и Жанны. Надо найти этих людей".
Утром к нам явились Жемчужные, сияя, как начищенные пятаки.
– Спасибо вам огромное! – хором произнесли они, вручая Николаю Ивановичу увесистый конверт с деньгами.
– Теперь моя Розочка может спокойно уезжать, – смахнул слезу Ефрем. – Да и я вместе с ней. Вот подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Полковник отпил воды и растянул галстук.
– Ну как вам?
– Ужасно, – я потупила глаза.
– Роковая женщина…
Геннадий Афанасьевич задумчиво посмотрел в окно. Не замечая моего тяжелого взгляда, он нежно перебирал бумаги. Вздыхал все мечтательнее и мечтательнее.
– А по-моему, так просто сволочь, – сердито буркнула я в ответ.
– Одно другому не мешает, – печально произнес полковник, потом тронул рукой шею и нервно встряхнулся.
Вспомнив, что мне говорил Никита про любовь некоторых мужчин к стервозным дамам, я чуть не поперхнулась.
– Фотография Агалаевой есть? – спросила я.
Полковник тяжело вздохнул и развел руками.
– К сожалению, нет…
– Простите, не поняла?
– Фотографии у нас нет, – выдохнул полуживой полковник.
– И куда же она подевалась? – издевательским тоном проговорила я, подпирая рукой подбородок. – По-моему, в личном деле их должно быть как минимум три. Правый профиль, фас, левый профиль…
– Послушайте, я буду с вами откровенен. – Патюк покрылся красными пятнами. – Они исчезли.
– Наверное, растворились в воздухе? – предположила я.
– Нет, один из служащих архива – он пропал сразу после побега Агалаевой – их выкрал, – признался полковник.
– А что же за фотографию вы прислали по факсу для освидетельствования? – разозлилась я.
– Да просто взяли подходящую карточку и послали! – признался полковник и закрыл голову руками. – Что со мной теперь будет?
Я встала и стала нервно мерить шагами кабинет.
– Хорошо, положим, фотографии выкрали, – пробормотала я, – незачем?!
– Не знаю! Не знаю! – завопил Геннадий Афанасьевич и припал к ингалятору. – Послушайте! Давайте договоримся! Ну неужели вы из-за какой-то цыганки меня, русского человека, под трибунал подведете?!
– Какая новость, – процедила я сквозь зубы. – У нас теперь что – правосудие отправляется по национальному признаку?!
– Я не то хотел сказать, – оторопел Патюк.
– Значит, мне показалось, – ледяным голос прервала его я.
Вспомнилось, что по-украински «Патюк» это – крыса или таракан. Я еще удивилась, как это можно одним и тем же словом обозначать столь разные организмы.
– Опишите мне Агалаеву, – потребовала я.
– Слушайте, у меня девятьсот заключенных, – неожиданно возмутился полковник. – Я что, каждую в лицо, что ли, знаю?!
– Но Агалаеву вы, по всей видимости, знали хорошо, – заметила я.
– С чего вы взяли? – развел руками Патюк.
– Говорили, что она – такая женщина…
– А, ну… – Геннадий Афанасьевич растерялся. – Видная, конечно, ничего не скажешь. Но чтобы описать ее! Александра Александровна, я жену свою детально описать не могу, не то что отдельную заключенную. Помню только, удивился, какая она высокая. Никогда не думал, что цыганки такого роста бывают! Почти как вы!
– Высокая? – я насторожилась.
– Но вроде мне потом один контролер сказал, что у Жемчужных в семье все такие рослые. Он раньше на концерты цыганского Театра песни и танца, которым Ефрем Жемчужный, отец этой Агалаевой, руководит, постоянно ходил. Большой поклонник романса.
– Понятно, – кивнула я. – Ладно, сегодня уже поздно, продолжим беседу завтра.
– К-как скажете, – заикнулся Патюк.
Попрощавшись с полковником, я вышла с территории колонии и села в ожидавшее меня такси.
Возвращаться, само собой, в мои планы не входило. Все, что я узнала, полностью подтверждало слова Розы Жемчужной. Жанна Агалаева, ее сестра, действительно существовала, действительно сбежала из тюрьмы, действительно отбыла срок за организацию «лохотрона»… Ни малейшей зацепки! От бессилия хотелось заплакать. Настораживали, правда, исчезнувшие фотографии, но этому можно найти логичное объяснение. Агалаева знала, что ее будут искать, и решила максимально усложнить властям эту задачу.
Полковник, по идее, должен гореть желанием растереть Агалаеву в порошок. Она совершила столько преступлений, что хватит на целую колонию, довела до суицида коллегу, обвела вокруг пальца всех, а добрейший Геннадий Афанасьевич роняет слюну! Нет, мне никогда не понять мужчин. Почему-то вспомнился рассказ Проспера Мериме, всем известная «Кармен». Для тех, кто забыл, суть рассказа в следующем. Жил-был простой, милый, симпатичный офицер Хосе Мария. Однажды он арестовал молодую красивую цыганку Карменситу. Девушка наставила ножом андреевских крестов на лице одной торговки. Хосе Мария, попав под необыкновенное очарование преступницы, ее отпустил, за что сам угодил на гауптвахту. И позже был вознагражден Кармен вполне традиционным для женщин образом. Пылкий мужчина потерял голову. Очарованный речами и страстным телом Кармен, он стал контрабандистом. Убил гражданского мужа Кармен, которого она до этого, с превеликим трудом вызволила из тюрьмы. Затем собрал шайку отчаянных товарищей и занялся разбоем на большой дороге. В конце концов Кармен, утомленная беспрестанными доказательствами любви со стороны Хосе, начала зевать. Ее внимание привлек красивый пикадор Лукас. Пикадор, по версии Мериме, это не кетчуп, а мужчина с пикой, которому полагается убивать быков. Хосе справедливо рассудил, что проще один раз убить Кармен, чем лишать жизни каждое существо мужского пола, на которое она посмотрит. Сим дело и завершилось. Патетический диалог на тему: «Раз ты меня больше не любишь – умри!» закончился убийством и похоронами Кармен в лесу. Ревнивый любовник похоронил ее, как фараоншу, – со всем, что ей принадлежало. Медный крест и подаренное им самим колечко.
Образ стервы Кармен, которая отдается только тому, кого хочет, а всех остальных цинично использует в корыстных целях, почему-то чрезвычайно нравится мужской половине человечества. Эта самая половина, на мой взгляд, ведет себя в высшей степени лицемерно. Громогласно заявляет, что женщина – это «супруга и мать», и требует от нее соответствующих качеств, и при этом, не скрывая восторга, мечтательно смотрит вдаль, грезя о встрече с новейшим римейком Карменситы…
Домой я вернулась около двух часов ночи совершенно разбитая. Хоть авиация и сокращает время в пути, позволяя в течение дня смотаться в Чебоксары и обратно, переношу я ее тяжело. После перелета чувствую себя так, будто полдня мешки с цементом таскала.
Перед сном я все же нашла в себе силы записать в тетрадке:"Последняя надежда на попутчиков Розы и Жанны. Надо найти этих людей".
Утром к нам явились Жемчужные, сияя, как начищенные пятаки.
– Спасибо вам огромное! – хором произнесли они, вручая Николаю Ивановичу увесистый конверт с деньгами.
– Теперь моя Розочка может спокойно уезжать, – смахнул слезу Ефрем. – Да и я вместе с ней. Вот подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56