Какая сила, какой магический импульс двигал моей рукой, когда я выводил эти буквы? Не знаю. Признаюсь: не знаю, хотя мне и стукнуло тридцать восемь, хотя жизнь моя и была полна небывалых событий. Кто знает, какие тайны я храню? А может, открыть шлюзы и дать волю потоку? Вчера по телевизору видел сцены наводнения. Животные барахтались в мутной воде, пытаясь уцепиться за кроны деревьев. Мокрое лицо обезьяны, взятое крупным планом, особенно потрясло меня: беззащитная наивность. Может, рассказать мою историю друзьям? Сейчас, когда все уже в порядке, может, пора открыться? Бояться нечего. Хвост не взметнется, отгоняя мух. Кстати, мух вокруг полно. Готовят здесь хорошо, но чистотой это заведение не блещет, наверняка помои выливают прямо во двор. Да только лучше смотреть на это сквозь пальцы и не протестовать. Их легко вывести из себя, они очень мстительны: давно ли верблюды несли их по барханам и длинные бурнусы развевались на ветру? Если среди них оказывался предатель, они давали клятву отомстить и при первой же возможности поражали врага кинжалом. Берберы. Сейчас, конечно, никто из них не сядет на верблюда: закрыв ресторан, они разъезжаются по домам на машинах, но я (возможно, это вечная еврейская паранойя) все же замечаю в их глазах зловещий огонек.
Да, почему бы и не рассказать обо всем? Я буду скромен, но горд. Буду держаться с достоинством. Не давая повода для насмешек, не допуская двусмысленностей. Никаких намеков на «Сельскую честь» или Буриданова осла. Если в моем рассказе речь пойдет об индейцах – ведь в окрестностях Куатру-Ирманс в 1935 году еще жили индейцы, – то они не явятся верхом на конях, как отважные воины чарруа, они придут пешком, смирные (хотя и загадочные), в поисках работы.
Я не стану говорить о тех скакунах, которые будто бы живут у нас в душе, – не знаю, существуют ли они. Я не называю кавалькадой непрерывный ход Истории по направлению к неведомой мне цели. Не понимаю, зачем называть непрерывный ход Истории иначе, как непрерывным, ходом Истории, ну, разве что, добавляя ради удовольствия некоторых эпитеты неутомимый и безостановочный.
Так в чем же дело? Отчего я не поднимаюсь из-за стола? Отчего не стучу ручкой с золотым пером по бокалу, прося всеобщего внимания к страшной тайне, которую наконец пришло время раскрыть?
Отчего? Не знаю. Боюсь. Боюсь вставать. Боюсь, как бы ноги не подкосились: я еще не привык доверять им. Двуногие куда менее устойчивы, чем четвероногие. К тому же я пьян. Тосты так и сыпались: за именинника, за супругу именинника, за детей именинника, за друзей именинника, за родителей, брата и сестер именинника, за экспортную фирму именинника, за фазенду именинника, за клуб «Международный», куда записан именинник, – понятно, что вино ударило в голову. Тита через стол подает знак, чтобы я пил поменьше. Она увлечена беседой со своей соседкой справа, кстати, женщиной странно красивой: длинные волосы цвета меди, темные очки (вечером? зачем?), почти скрывающие ее загадочное лицо; мужская рубашка, расшитая плетеной тесьмой; две верхние пуговицы расстегнуты и видны ожерелья, цепочки и округлость красиво очерченной груди. Я с ней не знаком. Знаю только, что это Танина подруга и что она недавно развелась с мужем. Поднимаю рюмку и киваю ей: ваше здоровье. Тита бросает предостерегающий взгляд. Это не ревность. Она знает, что я выпил, и боится, что наговорю глупостей, что начну рассказывать нелепые истории. До операции ты был благоразумнее, часто повторяет она.
Тита права. Лучше промолчать. Лучше выводить каракулями: у нас все в порядке. И не обращать внимания на свой странный почерк, на отдаленный шелест крыльев. И на картины, всплывающие в памяти.
Небольшая фазенда в лесах Бразилии, в округе Куатру-Ирманс, штат Риу-Гранди-ду-Сул. 24 сентября 1935 – 12 сентября 1947
Самые ранние воспоминания обычными словами не опишешь. В них есть что-то утробное, архаичное. Гусеницы в сердцевине плода, черви, копошащиеся в грязи. Давние ощущения. Смутная боль. Ускользающие образы: грозовое небо над штормящим морем; и среди туч – величавый полет крылатого коня. Он мчится вперед, сперва над океаном, потом – над континентом. Он оставляет позади побережье, города, леса и горы. Но вот, замедлив бег, описывает в вышине широкие круги, и грива его стелется по ветру.
Внизу, освещенная луной, одинокая деревянная хижина. Из окон, едва пробиваясь сквозь туман, струится слабый желтоватый свет. Недалеко – конюшня. Дальше – лесок. И поле. Меж деревьев, в зарослях кустарника порхает, бегает, прыгает, ползает мелкая живность, прячась, преследуя и пожирая друг Друга. Писк, щебет, визг.
Пронзительный женский вопль эхом отдается в долине. Все смолкает, все замирает. Крылатый конь парит в воздухе, раскинув гигантские крылья. Снова крик. И еще. Женщина вскрикивает несколько раз подряд – потом тишина. Крылатый конь описывает еще один круг над домом и только тогда без единого звука исчезает среди туч.
Это кричит моя мать: она рожает. Ей помогают две дочери и старая местная повитуха. Уже много часов трудится роженица, но ребенок все никак не появится на свет. Она измотана, едва не теряет сознание. Не могу больше, бормочет она. Повитуха и девочки тревожно переглядываются. Может, позвать врача? Но доктор живет в сорока километрах – успеет ли он приехать?
В соседней комнате – мои отец и брат. Отец ходит из угла в угол; брат сидит на кровати, уставившись в стену. Крики раздаются все чаще, перемежаясь с проклятиями на идише, от которых отец каждый раз вздрагивает: это его обвиняет мать. Злодей! Увез нас из дому в глушь, в преисподнюю, на край света! Так и помру из-за этого убийцы! Ах, Боже, Боже, беда мне, помоги! Повитуха пытается успокоить ее: все будет хорошо, дона Роза, не бойтесь. Но голос выдает ее тревогу: при свете лампы она с ужасом смотрит на неимоверно раздувшийся живот. Что-то оттуда появится? Отец садится, обхватив голову руками. Жена права: это он виноват. Все еврейские поселенцы, приехавшие с ним из России, уже перебрались в город, в Санта-Марию или Пасуфунду, в Эрешим или Порту-Алегри. Революция двадцать третьего года заставила сняться с насиженных мест последних остававшихся здесь колонистов.
Мой отец упорно не желает уезжать. Но почему, Лев? – спрашивает мать. Отчего такое упрямство? Оттого, что барон Гирш верит в нас, отвечает он. Зачем, спрашивается, барон привез нас сюда из Европы? Он хочет, чтобы мы здесь жили, обрабатывали землю, сеяли и собирали урожай, доказывая гоям, что евреи – такие же люди, как все.
До чего же добрый этот барон. В России 1906 года – в России, потерпевшей поражение от Японии, – бедные евреи, портные, плотники, мелкие торговцы, ютились в жалких лачугах в деревнях, вечно дрожа в ожидании погрома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Да, почему бы и не рассказать обо всем? Я буду скромен, но горд. Буду держаться с достоинством. Не давая повода для насмешек, не допуская двусмысленностей. Никаких намеков на «Сельскую честь» или Буриданова осла. Если в моем рассказе речь пойдет об индейцах – ведь в окрестностях Куатру-Ирманс в 1935 году еще жили индейцы, – то они не явятся верхом на конях, как отважные воины чарруа, они придут пешком, смирные (хотя и загадочные), в поисках работы.
Я не стану говорить о тех скакунах, которые будто бы живут у нас в душе, – не знаю, существуют ли они. Я не называю кавалькадой непрерывный ход Истории по направлению к неведомой мне цели. Не понимаю, зачем называть непрерывный ход Истории иначе, как непрерывным, ходом Истории, ну, разве что, добавляя ради удовольствия некоторых эпитеты неутомимый и безостановочный.
Так в чем же дело? Отчего я не поднимаюсь из-за стола? Отчего не стучу ручкой с золотым пером по бокалу, прося всеобщего внимания к страшной тайне, которую наконец пришло время раскрыть?
Отчего? Не знаю. Боюсь. Боюсь вставать. Боюсь, как бы ноги не подкосились: я еще не привык доверять им. Двуногие куда менее устойчивы, чем четвероногие. К тому же я пьян. Тосты так и сыпались: за именинника, за супругу именинника, за детей именинника, за друзей именинника, за родителей, брата и сестер именинника, за экспортную фирму именинника, за фазенду именинника, за клуб «Международный», куда записан именинник, – понятно, что вино ударило в голову. Тита через стол подает знак, чтобы я пил поменьше. Она увлечена беседой со своей соседкой справа, кстати, женщиной странно красивой: длинные волосы цвета меди, темные очки (вечером? зачем?), почти скрывающие ее загадочное лицо; мужская рубашка, расшитая плетеной тесьмой; две верхние пуговицы расстегнуты и видны ожерелья, цепочки и округлость красиво очерченной груди. Я с ней не знаком. Знаю только, что это Танина подруга и что она недавно развелась с мужем. Поднимаю рюмку и киваю ей: ваше здоровье. Тита бросает предостерегающий взгляд. Это не ревность. Она знает, что я выпил, и боится, что наговорю глупостей, что начну рассказывать нелепые истории. До операции ты был благоразумнее, часто повторяет она.
Тита права. Лучше промолчать. Лучше выводить каракулями: у нас все в порядке. И не обращать внимания на свой странный почерк, на отдаленный шелест крыльев. И на картины, всплывающие в памяти.
Небольшая фазенда в лесах Бразилии, в округе Куатру-Ирманс, штат Риу-Гранди-ду-Сул. 24 сентября 1935 – 12 сентября 1947
Самые ранние воспоминания обычными словами не опишешь. В них есть что-то утробное, архаичное. Гусеницы в сердцевине плода, черви, копошащиеся в грязи. Давние ощущения. Смутная боль. Ускользающие образы: грозовое небо над штормящим морем; и среди туч – величавый полет крылатого коня. Он мчится вперед, сперва над океаном, потом – над континентом. Он оставляет позади побережье, города, леса и горы. Но вот, замедлив бег, описывает в вышине широкие круги, и грива его стелется по ветру.
Внизу, освещенная луной, одинокая деревянная хижина. Из окон, едва пробиваясь сквозь туман, струится слабый желтоватый свет. Недалеко – конюшня. Дальше – лесок. И поле. Меж деревьев, в зарослях кустарника порхает, бегает, прыгает, ползает мелкая живность, прячась, преследуя и пожирая друг Друга. Писк, щебет, визг.
Пронзительный женский вопль эхом отдается в долине. Все смолкает, все замирает. Крылатый конь парит в воздухе, раскинув гигантские крылья. Снова крик. И еще. Женщина вскрикивает несколько раз подряд – потом тишина. Крылатый конь описывает еще один круг над домом и только тогда без единого звука исчезает среди туч.
Это кричит моя мать: она рожает. Ей помогают две дочери и старая местная повитуха. Уже много часов трудится роженица, но ребенок все никак не появится на свет. Она измотана, едва не теряет сознание. Не могу больше, бормочет она. Повитуха и девочки тревожно переглядываются. Может, позвать врача? Но доктор живет в сорока километрах – успеет ли он приехать?
В соседней комнате – мои отец и брат. Отец ходит из угла в угол; брат сидит на кровати, уставившись в стену. Крики раздаются все чаще, перемежаясь с проклятиями на идише, от которых отец каждый раз вздрагивает: это его обвиняет мать. Злодей! Увез нас из дому в глушь, в преисподнюю, на край света! Так и помру из-за этого убийцы! Ах, Боже, Боже, беда мне, помоги! Повитуха пытается успокоить ее: все будет хорошо, дона Роза, не бойтесь. Но голос выдает ее тревогу: при свете лампы она с ужасом смотрит на неимоверно раздувшийся живот. Что-то оттуда появится? Отец садится, обхватив голову руками. Жена права: это он виноват. Все еврейские поселенцы, приехавшие с ним из России, уже перебрались в город, в Санта-Марию или Пасуфунду, в Эрешим или Порту-Алегри. Революция двадцать третьего года заставила сняться с насиженных мест последних остававшихся здесь колонистов.
Мой отец упорно не желает уезжать. Но почему, Лев? – спрашивает мать. Отчего такое упрямство? Оттого, что барон Гирш верит в нас, отвечает он. Зачем, спрашивается, барон привез нас сюда из Европы? Он хочет, чтобы мы здесь жили, обрабатывали землю, сеяли и собирали урожай, доказывая гоям, что евреи – такие же люди, как все.
До чего же добрый этот барон. В России 1906 года – в России, потерпевшей поражение от Японии, – бедные евреи, портные, плотники, мелкие торговцы, ютились в жалких лачугах в деревнях, вечно дрожа в ожидании погрома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61