С пятерками и четверками…
– А папа с мамой у тебя кто? Известные, наверное, во всей России люди? Папа – политик или олигарх, а мама художница? Или поэтесса? – миролюбиво продолжал шеф.
Уля вконец растерялась. Чего он спрашивает: знает ведь ее биографию, как свою собственную. Но все же ответила:
– Папа был инженером, но пять лет назад его сократили, теперь дома сидит, пенсии дожидается, а мама уборщицей в Доме культуры работает.
– Ну хоть школа-то, которую ты на четверки-пятерки закончила, не простая, а какой-нибудь колледж при Сорбонне или Кембридже? – не унимался босс.
А Уля все никак не могла взять в толк, куда он клонит.
– Да нет, обычная школа у нас, в Завилюйске.
– Значит, папа с мамой у тебя простые работяги, а за плечами обычная школа в замухрайском Зафиздюйске – и все? – делано удивился Габаритов.
– Ну еще два курса заочно в полиграфическом проучилась, но вы же сами сказали, что отпускать меня на сессию два раза в год – слишком жирно…
– Так, значит, это я виноват, что ты такая безмозглая идиотка?!! – сорвался на визг Габаритов.
– А что я такого…
– А такого, что никто не позволял тебе, шлюхе из Зафиздюйска, оскорблять людей другой национальности! Корчишь из себя столичную штучку, а сама только вчера в резиновых галошах в деревянный нужник через весь двор срать бегала!
– У нас в Завилюйске квартира с удобствами, – зачем-то уточнила Уля.
– Да ты что?! Может, у вас там еще и библиотека есть?
– Есть.
– Ну так вот: сейчас ты собираешь свои манатки и катишься в Зафиздюйск читать в библиотеке Толстого и Горького с Чеховым, будешь учиться у них широте взглядов и уважению к другим людям. Вон отсюда!
Уля не спеша развернулась и пошла в свой кабинет. Там она села за стол и лениво подумала: «Ну и что ты, Асеева, теперь будешь делать?» Переживать, корить себя сил не оставалось – большую их часть она истратила на утренней летучке, а остаток израсходовала на перепалку с Дуговской.
«А может, и вправду бросить тут все, послать Габаритова и уехать в Завилюйск: пойду там работать в местную газету, научу их настоящей журналистике, и уж там-то никто меня оскорблять не будет, наоборот, станут на руках носить, пылинки сдувать», – пришла в голову Ули шальная мысль.
Как пришла, так и ушла. Зачем заниматься самообманом? Из Москвы она не уедет, даже если ей скажут: в глухой провинции ты проживешь сто лет, а в столице не дотянешь и до сорока. За пять лет Москва с ее ночными тусовками, бутиками, ресторанами стала единственно возможной средой обитания для девочки с периферии Ули Асеевой.
Пойти покаяться, что ли? Сказать, что ляпнула, не подумав, и уж ни в коем случае не хотела оскорбить его, Алиджана Абдуллаевича, который, как известно, родился в маленьком горном селении, в семье пастуха и доярки. Насвистеть, что, как и любимый шеф, она гордится своими рабоче-крестьянскими корнями. А за «черножопого» извиняться или нет? А вдруг он этого не слышал? Тогда себя, идиотку, только еще больше подставишь…
– Да не пойду я никуда! – зло прошептала Уля. – Хрен он меня уволит! И так в газете работать некому: вон уже с улицы первых попавшихся берет, а тех, кого когда-то выгнал или сами от его самодурства сбежали, уговаривает вернуться, сумасшедшие зарплаты предлагает…
Окончательно успокоившись, Уля поправила макияж, взяла сумочку и, фальшиво напевая песенку из репертуара Вити Силана, направилась к выходу. По пути заглянула за перегородку, где сидели ее подчиненные: Алевтина Белова и Галя Сомова. Вид у обеих был испуганный. Адресованный их начальнице вопль Габаритова: «Вон отсюда!» – слышала вся редакция.
– Кто будет спрашивать: я у Хиткорова на съемках нового клипа, – оповестила корреспонденток Асеева.
Те смотрели на нее, не мигая и приоткрыв рты.
– Чего уставились? Пашите, дармоедки! Приеду – прочитаю вашу бредятину.
Слова «дармоедки» и «бредятина» несказанно воодушевили Алю с Галей, и они тут же со скоростью звука принялись стучать по клавиатурам. Раз Асеева командует, да еще и употребляя заимствованные из лексикона Габаритова определения, значит, все в порядке, все идет своим чередом, а устроенная главным боссом шефине выволочка – не больше чем очередная профилактическая промывка мозгов.
«Милые бранятся, только тешатся», – переглянулись между собой Аля с Галей. Дождались, когда стихнут Улины шаги по коридору, вытащили из сумочек сигареты и отправились в курилку. Они не то что любили Улю и боялись потерять ее в виде начальницы, нет. Они ее ненавидели. За хамство, высокомерие, обыкновение собственные проколы сваливать на их бедные головы, за манеру, пригласив посидеть в кафе, никогда не платить даже за себя. Да мало ли… Но к выходкам Асеевой они уже привыкли, приноровились, знали, как обмануть, как вывернуться. Придет кто-то другой, начнет набирать очки, выслуживаясь перед начальством. Он или она будет набирать очки, а жопы, извините за выражение, будут трещать у подчиненных.
Приняв картинную позу – вытянутая вверх рука опирается о косяк, ноги скрещены, – Уля замерла в дверях фотоотдела. Пару секунд позволила себе покайфовать от реакции на ее прелести мальчишки-стажера. «Сейчас его серые глазенки мне прямо между грудей закатятся», – довольно ухмыльнулась про себя Уля и величаво повернула голову влево, где за ноутбуком сидел Робеспьер Булкин, гениальный папарацци и неизменный соратник Асеевой по загранкомандировкам.
– Ро-о-обик, ну долго я буду тебя ждать? – капризно протянула Уля. – Поехали уже!
– Мне еще десять минут надо, – не отрываясь от монитора, где мелькали кадры с костлявыми девицами в нижнем белье, ответил Робик. – Сейчас фотки со вчерашнего дефиле на верстку сброшу… Блин, ни одной симпатичной модельки, только крокодилы, а шеф велел на седьмую полосу красотку отобрать, чтоб крупняк поставить.
– Как на седьмую? – изумилась Уля. – У нас же там всегда телки топлес и в развратных позах, а эти все в лифчиках…
– Вот и я о том же. Только что делать, если баб с голыми сиськами в запасе больше нет.
– А куда ж они делись-то? Недавно Сеня Плотников шефу клялся, что фотографы их пачками несут.
– Это месяц назад было. Было и сплыло. Габаритову не понравилось несколько телок, которые уже прошли в номерах. Сказал, что на таких шлюх с уродливыми мордами и фигурами ни у одного нормального мужика не поднимется, и приказал не платить фотографам, которые эти снимки принесли. А те бунт устроили: раз взяли фотки, да еще и опубликовали, платите по полной. В общем, правильно возбухли-то… Но босс уперся: «За этих костлявых шлюх – ни рубля!» А у фотосъемщиков, которые на ню специализируются, что-то вроде профсоюза: решили, блин, все, как один, с «Бытием» не сотрудничать.
– Ну и чего теперь делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– А папа с мамой у тебя кто? Известные, наверное, во всей России люди? Папа – политик или олигарх, а мама художница? Или поэтесса? – миролюбиво продолжал шеф.
Уля вконец растерялась. Чего он спрашивает: знает ведь ее биографию, как свою собственную. Но все же ответила:
– Папа был инженером, но пять лет назад его сократили, теперь дома сидит, пенсии дожидается, а мама уборщицей в Доме культуры работает.
– Ну хоть школа-то, которую ты на четверки-пятерки закончила, не простая, а какой-нибудь колледж при Сорбонне или Кембридже? – не унимался босс.
А Уля все никак не могла взять в толк, куда он клонит.
– Да нет, обычная школа у нас, в Завилюйске.
– Значит, папа с мамой у тебя простые работяги, а за плечами обычная школа в замухрайском Зафиздюйске – и все? – делано удивился Габаритов.
– Ну еще два курса заочно в полиграфическом проучилась, но вы же сами сказали, что отпускать меня на сессию два раза в год – слишком жирно…
– Так, значит, это я виноват, что ты такая безмозглая идиотка?!! – сорвался на визг Габаритов.
– А что я такого…
– А такого, что никто не позволял тебе, шлюхе из Зафиздюйска, оскорблять людей другой национальности! Корчишь из себя столичную штучку, а сама только вчера в резиновых галошах в деревянный нужник через весь двор срать бегала!
– У нас в Завилюйске квартира с удобствами, – зачем-то уточнила Уля.
– Да ты что?! Может, у вас там еще и библиотека есть?
– Есть.
– Ну так вот: сейчас ты собираешь свои манатки и катишься в Зафиздюйск читать в библиотеке Толстого и Горького с Чеховым, будешь учиться у них широте взглядов и уважению к другим людям. Вон отсюда!
Уля не спеша развернулась и пошла в свой кабинет. Там она села за стол и лениво подумала: «Ну и что ты, Асеева, теперь будешь делать?» Переживать, корить себя сил не оставалось – большую их часть она истратила на утренней летучке, а остаток израсходовала на перепалку с Дуговской.
«А может, и вправду бросить тут все, послать Габаритова и уехать в Завилюйск: пойду там работать в местную газету, научу их настоящей журналистике, и уж там-то никто меня оскорблять не будет, наоборот, станут на руках носить, пылинки сдувать», – пришла в голову Ули шальная мысль.
Как пришла, так и ушла. Зачем заниматься самообманом? Из Москвы она не уедет, даже если ей скажут: в глухой провинции ты проживешь сто лет, а в столице не дотянешь и до сорока. За пять лет Москва с ее ночными тусовками, бутиками, ресторанами стала единственно возможной средой обитания для девочки с периферии Ули Асеевой.
Пойти покаяться, что ли? Сказать, что ляпнула, не подумав, и уж ни в коем случае не хотела оскорбить его, Алиджана Абдуллаевича, который, как известно, родился в маленьком горном селении, в семье пастуха и доярки. Насвистеть, что, как и любимый шеф, она гордится своими рабоче-крестьянскими корнями. А за «черножопого» извиняться или нет? А вдруг он этого не слышал? Тогда себя, идиотку, только еще больше подставишь…
– Да не пойду я никуда! – зло прошептала Уля. – Хрен он меня уволит! И так в газете работать некому: вон уже с улицы первых попавшихся берет, а тех, кого когда-то выгнал или сами от его самодурства сбежали, уговаривает вернуться, сумасшедшие зарплаты предлагает…
Окончательно успокоившись, Уля поправила макияж, взяла сумочку и, фальшиво напевая песенку из репертуара Вити Силана, направилась к выходу. По пути заглянула за перегородку, где сидели ее подчиненные: Алевтина Белова и Галя Сомова. Вид у обеих был испуганный. Адресованный их начальнице вопль Габаритова: «Вон отсюда!» – слышала вся редакция.
– Кто будет спрашивать: я у Хиткорова на съемках нового клипа, – оповестила корреспонденток Асеева.
Те смотрели на нее, не мигая и приоткрыв рты.
– Чего уставились? Пашите, дармоедки! Приеду – прочитаю вашу бредятину.
Слова «дармоедки» и «бредятина» несказанно воодушевили Алю с Галей, и они тут же со скоростью звука принялись стучать по клавиатурам. Раз Асеева командует, да еще и употребляя заимствованные из лексикона Габаритова определения, значит, все в порядке, все идет своим чередом, а устроенная главным боссом шефине выволочка – не больше чем очередная профилактическая промывка мозгов.
«Милые бранятся, только тешатся», – переглянулись между собой Аля с Галей. Дождались, когда стихнут Улины шаги по коридору, вытащили из сумочек сигареты и отправились в курилку. Они не то что любили Улю и боялись потерять ее в виде начальницы, нет. Они ее ненавидели. За хамство, высокомерие, обыкновение собственные проколы сваливать на их бедные головы, за манеру, пригласив посидеть в кафе, никогда не платить даже за себя. Да мало ли… Но к выходкам Асеевой они уже привыкли, приноровились, знали, как обмануть, как вывернуться. Придет кто-то другой, начнет набирать очки, выслуживаясь перед начальством. Он или она будет набирать очки, а жопы, извините за выражение, будут трещать у подчиненных.
Приняв картинную позу – вытянутая вверх рука опирается о косяк, ноги скрещены, – Уля замерла в дверях фотоотдела. Пару секунд позволила себе покайфовать от реакции на ее прелести мальчишки-стажера. «Сейчас его серые глазенки мне прямо между грудей закатятся», – довольно ухмыльнулась про себя Уля и величаво повернула голову влево, где за ноутбуком сидел Робеспьер Булкин, гениальный папарацци и неизменный соратник Асеевой по загранкомандировкам.
– Ро-о-обик, ну долго я буду тебя ждать? – капризно протянула Уля. – Поехали уже!
– Мне еще десять минут надо, – не отрываясь от монитора, где мелькали кадры с костлявыми девицами в нижнем белье, ответил Робик. – Сейчас фотки со вчерашнего дефиле на верстку сброшу… Блин, ни одной симпатичной модельки, только крокодилы, а шеф велел на седьмую полосу красотку отобрать, чтоб крупняк поставить.
– Как на седьмую? – изумилась Уля. – У нас же там всегда телки топлес и в развратных позах, а эти все в лифчиках…
– Вот и я о том же. Только что делать, если баб с голыми сиськами в запасе больше нет.
– А куда ж они делись-то? Недавно Сеня Плотников шефу клялся, что фотографы их пачками несут.
– Это месяц назад было. Было и сплыло. Габаритову не понравилось несколько телок, которые уже прошли в номерах. Сказал, что на таких шлюх с уродливыми мордами и фигурами ни у одного нормального мужика не поднимется, и приказал не платить фотографам, которые эти снимки принесли. А те бунт устроили: раз взяли фотки, да еще и опубликовали, платите по полной. В общем, правильно возбухли-то… Но босс уперся: «За этих костлявых шлюх – ни рубля!» А у фотосъемщиков, которые на ню специализируются, что-то вроде профсоюза: решили, блин, все, как один, с «Бытием» не сотрудничать.
– Ну и чего теперь делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61