Оскар с удовольствием представил грязных субъектов с низкими лбами, которые по очереди тянут волосатые лапы к его добру и тут же валятся с глухим стуком на пол под салют из маленьких голубых искр. Не переставая улыбаться, Оскар пошарил в сумке в надежде обнаружить что-то съестное. Увы, самой съедобной вещью оказалась «шоколадка», которая могла взорвать полночлежки. Сверху она напоминала настоящую, даже пахла настоящим ванильным шоколадом. Кроме того, ее можно было взаправду съесть, чтобы полиция не получила вещественных доказательств, и после этого не умереть от несварения желудка. Только голод эта вещица утолять не могла.
– Эй, развалюха!! – голодный Оскар больно ткнул неподвижно лежащего на кровати товарища. – Под тобой большая лужа. Что бы это значило?
Ответом было только неразборчивое глухое ворчание.
– Ладно, не возмущайся! У тебя есть что-нибудь съедобное? Рихард со стоном перевалился на спину и тяжело вздохнул:
– Пошарь… Где-то были кожаные ножны для тесака – можешь их сварить!
– Я серьезно спрашиваю.
Стенающий, как кающаяся Мария Магдалена, немец с трудом принял вертикальное положение. Через несколько минут они сосали из тюбиков с крикливыми надписями «Астронаутикус» концентрированную пищу с тошнотворным вкусом.
– Что будем делать теперь? – прокашлявшись, спросил Рихард. В который раз он задавал этот вопрос!
– Можно было поплевать в потолок, если б он был.
– И все-таки?
Оскар развалился на сумке, закинув руки за голову и расслабленно шевеля пальцами голых ног.
– Нужно отсидеться здесь неделю или две, потом, вероятно, сваливать прочь.
Несколько минут они молча выслушивали, как рядом ругается еле выговаривающая слова пьяница, которой дружки забыли налить. Где-то горланили песни, где-то бренчала гитара, но общего невообразимого гама той громкости, к которой они уже успели привыкнуть, не было. Осталось приглушенное шуршание тысяч голосов.
– Что-то сегодня тихо, – наконец облек мысли в слова Рихард. – Наверное, из-за погоды.
– В смысле?
– Ну, плохая погода – и все угнетены и замолкли.
– Ты, наверное, шутишь! Когда в наше время бывает хорошая погода? Либо дикий зной, либо слякоть и сырость, либо холодина! Кстати, о холоде: сегодня ночью мы можем изрядно замерзнуть!
– А как тут живут зимой?
– Черт его знает. Но я и не собираюсь оставаться здесь до зимы, чтобы узнать.
Рихард, одетый в одно полотенце, намотанное на бедра, неловко встал и переоделся в сухое.
– Слушай! – сказал он вдруг, замерев с полуспущенными штанами. – Не лучше ли нам убраться по добру, по здорову прямо сейчас? Мне… неприятно будет сидеть в этой дыре и ждать, когда нас найдут и уничтожат!
– Наконец ты начал бояться!
– Ты говоришь, как будто почувствовал невыразимое облегчение! Обидно было трусить в одиночку?
– Глупости. Просто всегда полезно бояться – я не имею в виду панический страх, только здоровое опасение. Ведь бездумная храбрость тоже вредна. Когда ты боишься, то не сможешь недооценить врага, не полезешь в гиблое место, зато сможешь сохранить самоконтроль, способность просчитывать ситуации.
– Интересная теория, – забормотал Рихард, топчась взад-вперед. – Меня… в детстве… учили так: «Главное – не знать страха, всегда действовать быстро, не давая времени врагам».
– А у твоих учителей была голова? Ты проверял? Рихард тихо засмеялся:
– Была. Правда, не знаю, было ли что-то внутри. Как бы там ни было, мой вопрос по-прежнему без ответа: не лучше ли нам прямо сейчас драпать в Швейцарию, или в Прагу, например?
– Э, в тебе сейчас многовато страха. На кой черт самим выходить навстречу полицейским постам и патрулям? Пускай они побегают, поищут. Швехат, Нойкеттендорф, Раниерсдорф, Винер-Нойштадт – везде огромные поселения беженцев, цыган… Пока они доберутся досюда… Да даже если доберутся – вряд ли так просто найдут.
– Ты о ком говоришь? О полиции? А те, другие? Зачем только ты показал мне тот дьявольский комок!
– По-моему, «полиция» и «дьяволы» можно считать словами-синонимами. Не волнуйся, те нас тоже потеряли – в такой сильный дождь с таким радиационным фоном их спутники бесполезны. Здесь, в ночлежке, я пока не встретил ни одного из них.
– Ты мыслишь с человеческой точки зрения! Вполне возможно, в их руках… хм, руках… совсем иные средства отыскать нас, которым не помеха ни дождь, ни радиация! Как, например, они вычислили нас сегодня днем?
– Ну, тогда мы покойники – и волноваться незачем, просто бессмысленно. Нужно молиться и готовиться предстать перед Творцом. А насчет сегодня все просто – ведь мы с тобой, как последние идиоты, подошли к дверям бывшего агентства. Там нас и сняли. Очень просто. То, что мы с тобой всюду таскаемся вдвоем – уже хорошая примета.
– Угу. Значит, я больше с тобой не гуляю. – Рихард отвернулся, почесывая макушку.
Он опять растянулся на кровати и через мгновение уже дышал глубоко и ровно, как ребенок. Оставалось лишь позавидовать его способности отключаться. Оскар же, несмотря на сильную усталость и небывалую для ночлежки тишину, не мог уснуть. Уж лучше бы громкий шум! Как назло, больная печень стала ныть под ребрами, и это не добавило сонливости.
Где-то за стеной двое негромко разговаривали между собой по-венгерски:
– Утром румыны были в пятнадцати километрах от Секеша, я видел это в новостях на Экране у Ратуши, – сказал один, то и дело нетрезво всхлипывая. – Где-то там осталась моя старая мамочка!
– Не жить твоей мамочке! – зло ответил другой голос. – Сейчас она, наверное, удовлетворила десятка два солдат и сдохла.
– Не говори так!! – взвыл первый.
Послышались звуки возни и тумаков, от которых тряслись тонкие перегородки. Оскар посмотрел в темный потолок. Секеш пал или падет в скором времени. Да, нельзя позавидовать участи оставшихся там и не погибших жителей! О зверствах румынской армии давно ходили леденящие душу рассказы. Вдруг ему вспомнилась хрупкая девочка, приютившая его во время недолгого пребывания в этом обреченном теперь городе. Девочка, пытавшаяся переспать с ним из благодарности. Существо без будущего, да и без настоящего тоже… Он вспомнил, как покидал ее таверну и как она смотрела ему вслед: без слов, без слез, без движений. Вдруг ему стало так жалко эту несчастную маленькую женщину, что из глаз выкатилась слеза. Ведь он и не вспоминал об этом, оставив за спиной Анну и ее короткую безрадостную жизнь меньше недели назад. Сколько таких он благополучно забыл за много лет? Никогда в нем не возникало настолько сильных чувств. Вероятно, потому что никогда он не был так стар, как сейчас. Или так мягок? Или он никогда не встречал таких женщин? С ужасом Оскар почувствовал, что сильно, неимоверно сильно хочет, чтобы Анна оказалась вдруг рядом с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Эй, развалюха!! – голодный Оскар больно ткнул неподвижно лежащего на кровати товарища. – Под тобой большая лужа. Что бы это значило?
Ответом было только неразборчивое глухое ворчание.
– Ладно, не возмущайся! У тебя есть что-нибудь съедобное? Рихард со стоном перевалился на спину и тяжело вздохнул:
– Пошарь… Где-то были кожаные ножны для тесака – можешь их сварить!
– Я серьезно спрашиваю.
Стенающий, как кающаяся Мария Магдалена, немец с трудом принял вертикальное положение. Через несколько минут они сосали из тюбиков с крикливыми надписями «Астронаутикус» концентрированную пищу с тошнотворным вкусом.
– Что будем делать теперь? – прокашлявшись, спросил Рихард. В который раз он задавал этот вопрос!
– Можно было поплевать в потолок, если б он был.
– И все-таки?
Оскар развалился на сумке, закинув руки за голову и расслабленно шевеля пальцами голых ног.
– Нужно отсидеться здесь неделю или две, потом, вероятно, сваливать прочь.
Несколько минут они молча выслушивали, как рядом ругается еле выговаривающая слова пьяница, которой дружки забыли налить. Где-то горланили песни, где-то бренчала гитара, но общего невообразимого гама той громкости, к которой они уже успели привыкнуть, не было. Осталось приглушенное шуршание тысяч голосов.
– Что-то сегодня тихо, – наконец облек мысли в слова Рихард. – Наверное, из-за погоды.
– В смысле?
– Ну, плохая погода – и все угнетены и замолкли.
– Ты, наверное, шутишь! Когда в наше время бывает хорошая погода? Либо дикий зной, либо слякоть и сырость, либо холодина! Кстати, о холоде: сегодня ночью мы можем изрядно замерзнуть!
– А как тут живут зимой?
– Черт его знает. Но я и не собираюсь оставаться здесь до зимы, чтобы узнать.
Рихард, одетый в одно полотенце, намотанное на бедра, неловко встал и переоделся в сухое.
– Слушай! – сказал он вдруг, замерев с полуспущенными штанами. – Не лучше ли нам убраться по добру, по здорову прямо сейчас? Мне… неприятно будет сидеть в этой дыре и ждать, когда нас найдут и уничтожат!
– Наконец ты начал бояться!
– Ты говоришь, как будто почувствовал невыразимое облегчение! Обидно было трусить в одиночку?
– Глупости. Просто всегда полезно бояться – я не имею в виду панический страх, только здоровое опасение. Ведь бездумная храбрость тоже вредна. Когда ты боишься, то не сможешь недооценить врага, не полезешь в гиблое место, зато сможешь сохранить самоконтроль, способность просчитывать ситуации.
– Интересная теория, – забормотал Рихард, топчась взад-вперед. – Меня… в детстве… учили так: «Главное – не знать страха, всегда действовать быстро, не давая времени врагам».
– А у твоих учителей была голова? Ты проверял? Рихард тихо засмеялся:
– Была. Правда, не знаю, было ли что-то внутри. Как бы там ни было, мой вопрос по-прежнему без ответа: не лучше ли нам прямо сейчас драпать в Швейцарию, или в Прагу, например?
– Э, в тебе сейчас многовато страха. На кой черт самим выходить навстречу полицейским постам и патрулям? Пускай они побегают, поищут. Швехат, Нойкеттендорф, Раниерсдорф, Винер-Нойштадт – везде огромные поселения беженцев, цыган… Пока они доберутся досюда… Да даже если доберутся – вряд ли так просто найдут.
– Ты о ком говоришь? О полиции? А те, другие? Зачем только ты показал мне тот дьявольский комок!
– По-моему, «полиция» и «дьяволы» можно считать словами-синонимами. Не волнуйся, те нас тоже потеряли – в такой сильный дождь с таким радиационным фоном их спутники бесполезны. Здесь, в ночлежке, я пока не встретил ни одного из них.
– Ты мыслишь с человеческой точки зрения! Вполне возможно, в их руках… хм, руках… совсем иные средства отыскать нас, которым не помеха ни дождь, ни радиация! Как, например, они вычислили нас сегодня днем?
– Ну, тогда мы покойники – и волноваться незачем, просто бессмысленно. Нужно молиться и готовиться предстать перед Творцом. А насчет сегодня все просто – ведь мы с тобой, как последние идиоты, подошли к дверям бывшего агентства. Там нас и сняли. Очень просто. То, что мы с тобой всюду таскаемся вдвоем – уже хорошая примета.
– Угу. Значит, я больше с тобой не гуляю. – Рихард отвернулся, почесывая макушку.
Он опять растянулся на кровати и через мгновение уже дышал глубоко и ровно, как ребенок. Оставалось лишь позавидовать его способности отключаться. Оскар же, несмотря на сильную усталость и небывалую для ночлежки тишину, не мог уснуть. Уж лучше бы громкий шум! Как назло, больная печень стала ныть под ребрами, и это не добавило сонливости.
Где-то за стеной двое негромко разговаривали между собой по-венгерски:
– Утром румыны были в пятнадцати километрах от Секеша, я видел это в новостях на Экране у Ратуши, – сказал один, то и дело нетрезво всхлипывая. – Где-то там осталась моя старая мамочка!
– Не жить твоей мамочке! – зло ответил другой голос. – Сейчас она, наверное, удовлетворила десятка два солдат и сдохла.
– Не говори так!! – взвыл первый.
Послышались звуки возни и тумаков, от которых тряслись тонкие перегородки. Оскар посмотрел в темный потолок. Секеш пал или падет в скором времени. Да, нельзя позавидовать участи оставшихся там и не погибших жителей! О зверствах румынской армии давно ходили леденящие душу рассказы. Вдруг ему вспомнилась хрупкая девочка, приютившая его во время недолгого пребывания в этом обреченном теперь городе. Девочка, пытавшаяся переспать с ним из благодарности. Существо без будущего, да и без настоящего тоже… Он вспомнил, как покидал ее таверну и как она смотрела ему вслед: без слов, без слез, без движений. Вдруг ему стало так жалко эту несчастную маленькую женщину, что из глаз выкатилась слеза. Ведь он и не вспоминал об этом, оставив за спиной Анну и ее короткую безрадостную жизнь меньше недели назад. Сколько таких он благополучно забыл за много лет? Никогда в нем не возникало настолько сильных чувств. Вероятно, потому что никогда он не был так стар, как сейчас. Или так мягок? Или он никогда не встречал таких женщин? С ужасом Оскар почувствовал, что сильно, неимоверно сильно хочет, чтобы Анна оказалась вдруг рядом с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99