..
Среди всего этого сброда — несколько фанатиков, в поврежденных мозгах
которых легко укоренились модные теории; все остальные, по большей части, просто
хищники, эксплуатирующие водворившиеся порядки и усвоившие себе революционную
догму только потому, что она обещает удовлетворить всех их похотям. Из этих
подонков невежества и порока якобинское правительство набирает лучший состав
своего штаба и своих кадров."
Эти люди обычно живут в мире воображаемого, мире социальных и
политических иллюзий, нежели в области реальной жизни. Они живут вне времени и
пространства. Как дети они не умеют и не хотят ждать, желают немедленного
осуществления своих намерений.
Когда переворот совершается, со дна поднимаются стаи деморализованных
личностей, которым глубоко наплевать на идеи господ фанатиков, а которые хотят
только любой ценой присосаться к власти.
Этот непреложный закон, провидец русского будущего Ф. М. Достоевский
формулировал так:
"В смутное время колебаний или переходов, всегда и везде поднимается
всякая сволочь, которая есть в каждом обществе".
В итоге, между тремя основными группами завязывается борьба не на жизнь,
а на смерть, в результате которой господа честолюбцы, человеческие нули и
выплывшее на поверхность дно, довольно быстро делает господ фанатиков и
идеалистов на голову короче.
IV. ПЕСТЕЛЬ
I
Революционными фанатиками сочинено огромное количество книг,
возвеличивающих декабристов. Создано огромное количество мифов о поразительной
нравственной красоте вождей декабристского заговора.
На самом же деле все это почти сплошной вымысел. Это становится
совершенно ясно, если взглянешь на декабристов без предубеждения, если не
поддашься гипнозу революционной пропаганды.
Д. С. Мережковский, написавший роман "Александр I и декабристы", изучил
огромное количество книг и документов. В предисловии ко второму заграничному
изданию своего романа Д. С. Мережковский, сочувственно относившийся к
декабристам, пишет:
"Идеи Декабристов, несмотря на постигшую их неудачу, оставили
неизгладимый доныне след в русском общественном сознании, и были для ряда
последующих поколений "священным заветом".
Простят ли чистые герои?
Мы — их завет не сберегли...
После нашего Великого Крушения, для нас особенно важно и поучительно
оглянуться на эту недавне-давнюю, живую страницу русской истории.
Быть может, кто-нибудь прочитает мою книгу и не как "художественное
произведение". Новым, страшным светом озарено для нас теперь то, что было тогда.
Новые вопросы встают в душе...
Кто они, эти "первенцы русской свободы"? Чьи они? С кем они? С "ними",
поработителями, убийцами души, тела и самого имени Родины, или с нами, чающими
ее воскресения, ее свободы? Имеющие уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть,
найдут в моей книге ответ: не сними а с нами!"
Вышеприведенное предисловие с неоспоримой ясностью показывает, что
Мережковский относился к декабристам положительно. Следовательно едва ли его
можно заподозрить в желании исказить нравственные облики декабристов. Как же
выглядят в изображении Д. С. Мережковского любезные иго сердцу Пестель,
Каховский, Якубович?
Возьмем для начала хотя бы Пестеля.
"...Ему лет за тридцать. Как у людей, ведущих сидячую жизнь, нездоровая,
бледно-желтая одутловатость в лице; черные, жидкие с начинающей лысиной, волосы;
виски по военному наперед зачесаны: тщательно выбрит; крутой, гладкий, точно из
слоновой кости точеный лоб; взгляд черных, без блеска, широко расставленных и
глубоко сидящих глаз такой тяжелый, пристальный, что, кажется, чуть-чуть косит;
и во всем облике что то тяжелое, застывшее, недвижное, как будто окаменелое".
"В ожидании Пестеля, говорили о нем. Рассказывали об отце его, бывшем
сибирском генерал-губернаторе, — самодуре и взяточнике, отрешенном от должности
и попавшем под суд; рассказывали о самом Пестеле — яблочко от яблони недалеко
падает, — как угнетал он в полку офицеров и приказывал бить палками солдат за
малейшие оплошности по фронту".
"...Умен, как бес, а сердца мало, — заметил Кюхля.
— Просто хитрый властолюбец: хочет нас скрутить со всех сторон... Я понял
эту птицу, — решил Бестужев.
— Ничего не сделает, а только погубит нас всех ни за денежку, —
предостерегал Одоевский.
— Он меня в ужас привел, — сознался Рылеев, — надобно ослабить его, иначе
все заберет в руки и будет распоряжаться как диктатор.
— Знаем мы этих армейских Наполеонов,- презрительно усмехался Якубович,
который успел в общей ненависти к Пестелю примириться с Рылеевым, после отъезда
Глафиры в Чухломскую усадьбу.
— Наполеон и Робеспьер вместе. Погодите-ка ужо, доберется до власти —
покажет нам Кузькину мать! — заключил Батенков".
"...— Он! Он! — пронесся шепот, и все взоры обратились на вошедшего.
Однажды, на Лейпцигской ярмарке, в музее восковых фигур, Голицын увидел
куклу Наполеона, которая могла вставать и поворачивать голову. Угловатою
резкостью движений Пестель напомнил ему эту куклу, а тяжелым, слишком
пристальным, как будто косящим, взглядом — одного школьного товарища, который
впоследствии заболел падучею.
Уселись на кожаных креслах с высокими спинками, за длинный стол, крытый
зеленым сукном, с малахитовой чернильницей, бронзовым председательским
колокольчиком и бронзовыми канделябрами — все взято на прокат из
Русско-Американской Компании; зажгли свечи, без надобности, — было еще светло, —
а только для пышности. Хозяин оглянул все и остался доволен: настоящий
парламент.
— Господа, объявляю заседание открытым, — произнес председатель князь
Трубецкой и позвонил в колокольчик, тоже без надобности, было тихо и так.
— Соединение Северного Общества с Южным на условиях таковых предлагается
нашею Управою, — начал Пестель. — Первое: признать одного верховного правителя и
диктатора обеих управ; второе: обязать совершенным и безусловным повиновением
оному; третье: оставя дальний путь просвещения и медленного на общее мнение
действия, сделать постановления более самовластные, чем ничтожные правила, в
наших уставах изложенные (понеже сделаны были сии только для робких душ, на
первый раз), и, приняв конституцию Южного Общества, подтвердить клятвою, что
иной в России не будет...
— Извините, господин полковник, — остановил председатель изысканно
вежливо и мягко, как говорил всегда, — во избежание недоумений позвольте узнать,
конституция ваша — республика?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Среди всего этого сброда — несколько фанатиков, в поврежденных мозгах
которых легко укоренились модные теории; все остальные, по большей части, просто
хищники, эксплуатирующие водворившиеся порядки и усвоившие себе революционную
догму только потому, что она обещает удовлетворить всех их похотям. Из этих
подонков невежества и порока якобинское правительство набирает лучший состав
своего штаба и своих кадров."
Эти люди обычно живут в мире воображаемого, мире социальных и
политических иллюзий, нежели в области реальной жизни. Они живут вне времени и
пространства. Как дети они не умеют и не хотят ждать, желают немедленного
осуществления своих намерений.
Когда переворот совершается, со дна поднимаются стаи деморализованных
личностей, которым глубоко наплевать на идеи господ фанатиков, а которые хотят
только любой ценой присосаться к власти.
Этот непреложный закон, провидец русского будущего Ф. М. Достоевский
формулировал так:
"В смутное время колебаний или переходов, всегда и везде поднимается
всякая сволочь, которая есть в каждом обществе".
В итоге, между тремя основными группами завязывается борьба не на жизнь,
а на смерть, в результате которой господа честолюбцы, человеческие нули и
выплывшее на поверхность дно, довольно быстро делает господ фанатиков и
идеалистов на голову короче.
IV. ПЕСТЕЛЬ
I
Революционными фанатиками сочинено огромное количество книг,
возвеличивающих декабристов. Создано огромное количество мифов о поразительной
нравственной красоте вождей декабристского заговора.
На самом же деле все это почти сплошной вымысел. Это становится
совершенно ясно, если взглянешь на декабристов без предубеждения, если не
поддашься гипнозу революционной пропаганды.
Д. С. Мережковский, написавший роман "Александр I и декабристы", изучил
огромное количество книг и документов. В предисловии ко второму заграничному
изданию своего романа Д. С. Мережковский, сочувственно относившийся к
декабристам, пишет:
"Идеи Декабристов, несмотря на постигшую их неудачу, оставили
неизгладимый доныне след в русском общественном сознании, и были для ряда
последующих поколений "священным заветом".
Простят ли чистые герои?
Мы — их завет не сберегли...
После нашего Великого Крушения, для нас особенно важно и поучительно
оглянуться на эту недавне-давнюю, живую страницу русской истории.
Быть может, кто-нибудь прочитает мою книгу и не как "художественное
произведение". Новым, страшным светом озарено для нас теперь то, что было тогда.
Новые вопросы встают в душе...
Кто они, эти "первенцы русской свободы"? Чьи они? С кем они? С "ними",
поработителями, убийцами души, тела и самого имени Родины, или с нами, чающими
ее воскресения, ее свободы? Имеющие уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть,
найдут в моей книге ответ: не сними а с нами!"
Вышеприведенное предисловие с неоспоримой ясностью показывает, что
Мережковский относился к декабристам положительно. Следовательно едва ли его
можно заподозрить в желании исказить нравственные облики декабристов. Как же
выглядят в изображении Д. С. Мережковского любезные иго сердцу Пестель,
Каховский, Якубович?
Возьмем для начала хотя бы Пестеля.
"...Ему лет за тридцать. Как у людей, ведущих сидячую жизнь, нездоровая,
бледно-желтая одутловатость в лице; черные, жидкие с начинающей лысиной, волосы;
виски по военному наперед зачесаны: тщательно выбрит; крутой, гладкий, точно из
слоновой кости точеный лоб; взгляд черных, без блеска, широко расставленных и
глубоко сидящих глаз такой тяжелый, пристальный, что, кажется, чуть-чуть косит;
и во всем облике что то тяжелое, застывшее, недвижное, как будто окаменелое".
"В ожидании Пестеля, говорили о нем. Рассказывали об отце его, бывшем
сибирском генерал-губернаторе, — самодуре и взяточнике, отрешенном от должности
и попавшем под суд; рассказывали о самом Пестеле — яблочко от яблони недалеко
падает, — как угнетал он в полку офицеров и приказывал бить палками солдат за
малейшие оплошности по фронту".
"...Умен, как бес, а сердца мало, — заметил Кюхля.
— Просто хитрый властолюбец: хочет нас скрутить со всех сторон... Я понял
эту птицу, — решил Бестужев.
— Ничего не сделает, а только погубит нас всех ни за денежку, —
предостерегал Одоевский.
— Он меня в ужас привел, — сознался Рылеев, — надобно ослабить его, иначе
все заберет в руки и будет распоряжаться как диктатор.
— Знаем мы этих армейских Наполеонов,- презрительно усмехался Якубович,
который успел в общей ненависти к Пестелю примириться с Рылеевым, после отъезда
Глафиры в Чухломскую усадьбу.
— Наполеон и Робеспьер вместе. Погодите-ка ужо, доберется до власти —
покажет нам Кузькину мать! — заключил Батенков".
"...— Он! Он! — пронесся шепот, и все взоры обратились на вошедшего.
Однажды, на Лейпцигской ярмарке, в музее восковых фигур, Голицын увидел
куклу Наполеона, которая могла вставать и поворачивать голову. Угловатою
резкостью движений Пестель напомнил ему эту куклу, а тяжелым, слишком
пристальным, как будто косящим, взглядом — одного школьного товарища, который
впоследствии заболел падучею.
Уселись на кожаных креслах с высокими спинками, за длинный стол, крытый
зеленым сукном, с малахитовой чернильницей, бронзовым председательским
колокольчиком и бронзовыми канделябрами — все взято на прокат из
Русско-Американской Компании; зажгли свечи, без надобности, — было еще светло, —
а только для пышности. Хозяин оглянул все и остался доволен: настоящий
парламент.
— Господа, объявляю заседание открытым, — произнес председатель князь
Трубецкой и позвонил в колокольчик, тоже без надобности, было тихо и так.
— Соединение Северного Общества с Южным на условиях таковых предлагается
нашею Управою, — начал Пестель. — Первое: признать одного верховного правителя и
диктатора обеих управ; второе: обязать совершенным и безусловным повиновением
оному; третье: оставя дальний путь просвещения и медленного на общее мнение
действия, сделать постановления более самовластные, чем ничтожные правила, в
наших уставах изложенные (понеже сделаны были сии только для робких душ, на
первый раз), и, приняв конституцию Южного Общества, подтвердить клятвою, что
иной в России не будет...
— Извините, господин полковник, — остановил председатель изысканно
вежливо и мягко, как говорил всегда, — во избежание недоумений позвольте узнать,
конституция ваша — республика?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25