Впрочем, формальности выполним. Я беру все на себя и получу разрешение взять вас с собой в Китай! Но вы-то сами что? Едем?
Пушкин ухватился за мысль послать в Кантон Сибирцева. «Надо съездить в Кантон, побывать, посмотреть, что там происходит! Если на самом деле удастся туда попасть. Некоторая хитрость с нашей стороны не повредит, не говоря об этом вслух». Появлялась возможность воспользоваться гостеприимством Сайлеса. «Его расположение к нам вне сомнений, хотя все любезности сопровождаются прехитрейшими улыбками».
– Александр Сергеевич! – обратился Сибирцев. – Вы разрешите мне... сегодня вечером...
– А куда же вы?
– Я еду верхом...
– Да, пожалуйста.
«Эх, гонконгский пленник», – подумал Пушкин про Алексея.
Точибан пришел печальный. Сказал Гошкевичу, что был объявлен второй его доклад под названием: «Родственные связи японского и китайского народов. Почему они отсутствуют». Была вывешена афиша. Ему заплатили аванс.
Но вчера на доклад никто не явился. Зал был пуст. Все китайцы, как оказалось, разъехались по делам, и даже Джолли Джек прислал к Точибану слугу с извинением, что его срочно вызвали в Шанхай, но поскольку все восхищены и доклад не состоялся не по вине профессора, то гонорар прилагается к письму.
Опять Точибан с деньгами! А ведь на здании китайского общественного собрания висело объявление: «Вторая лекция господина Прибылова: „Родственные связи...“ и так далее. „Почему отсутствуют...“
Билеты были распроданы, но на саму лекцию никто не пришел! На дверях клуба повесили объявление: «Господа уехали». И дверь оказалась запертой.
Точибан запил. Похоже было, что в самом деле, как предупреждал Джордин, он запойный алкоголик или, во всяком случае, пьяница.
– Ну и подсунули нам японца, – воскликнул Пушкин. – Впрочем, образованность его не вызывает сомнений. Ученый из него получится!
Сибирцев пошел на ночную вахту на блокшив. На каменной набережной в сумерках у трапа сидел после трудового дня в рабочем паруснике, без синего воротника, какой-то смугловатый матросик.
– Здрав... желаю! – гаркнул он, подымаясь.
Алексей узнал Точибана.
– Здравствуйте, Прибылов. Вы уехали из гостиницы?
– Да, я подумал и решил исполнить приказание его высокоблагородия старшего лейтенанта Пушкина и вернулся в строй, о чем хочу подать рапорт с просьбой разрешить мне исправить мои ошибки.
Глава 28
ПОДЖИГАТЕЛЬ ИЕРУСАЛИМА
Куда ты спешишь,
Куда ты спешишь,
Мой петушок,
На заре рано?
В гости спешу,
В гости спешу,
Девушек будить
На заре рано.
Латышская народная песня
«Жаль Янку! – думала Розалинда, вытягивая соски на вымени коровы. – Сказал, что у его родителей нет своей земли! А ведь кому как не ему нужна земля. Он ее так любит и так умеет обрабатывать. Это как и у нас: кто любит землю, тот ее лишен. А сколько земли не для коров и не для овец, а отведено для пустых забав – для конных скачек, для охоты богатых и для их игр! Они и на кладбищах захватывают много лишней земли. Верно говорят – честные люди несчастны. Чем честней люди, тем больше у них выдаивают, как из вымени породистой коровы! Интересно, получат ли женщины равные права с мужчинами, как писали в „Фрезерс мэгезин“.
Для себя и работников Розалинда готовила обед на той же кухне, где варился корм для коров. Вернее, она распоряжается, а варит подросток-китайчонок.
– Ты больше похож на аристократа англичанина, чем сами англичане, – сказала Розалинда за обедом Янке, желая его утешить, – хотя ты не такого высокого роста, как ваши остальные летоны.
– Нет, у вас солдаты тоже красивы! – ответил Ян. Он еще не знал про ее неудавшийся роман с сержантом.
В бедности или в изгнании, но если есть дело и можешь прокормиться, красивая девушка, привлекая к себе много внимания, забывает невзгоды. Жизнь заставляла становиться немного кокеткой. За игрой увлекаешься и в коровнике чувствуешь себя не хуже, чем светская барышня в обществе среди своих поклонников – молодых джентльменов или рахитичных юнцов. Без модных нарядов те – люди света – в такой обстановке выглядели бы как вяленая треска.
– Не говори про наших солдат. Эти копченые селедки имеют мало цены в моих глазах. Они все – порочные. И трусы. Ах, мужчины часто бывают так слабы!
Янка объяснил ей, что летоны называют сами себя не так.
– Мы зовем себя латыши. У нас есть праздники – Зиемас светки, у русских – Рождество, Лиеладиенас – Пасха по-русски, а по-вашему – Кристмас и Истерхолидейс.
– Но ты христианин?
– Как же! А прежде были под Орденом и ходили воевать. У нас разные даны всем прозвища. Есть четыре главных... сорта летонов.
Все интересно, про что рассказывал Янка, но Розалинда, начав говорить про солдат, уже не могла остановиться. У здешних солдат почти у всех есть любовницы. У некоторых китаянки как жены, на все время службы. Солдату за службу платят деньги, а прокормить и одеть китаянку понарядней не очень-то дорого. У некоторых даже дети от китаянок. Двое закончили службу и остались навсегда со своими женами. Один стал шкипером на реке, а другой открыл мелочную лавочку. Их жены крестились. Повенчались и растят ребят!
Но многие – порченые, шляются по лодочницам, пьют, болеют. Особенно сержанты. А сами бьют солдат, садят в карцер. Офицеры тоже пьяницы, но у тех семьи и есть общество. Они ухаживают за женами товарищей. Но хуже всех – капралы...
– А тут театра нет?
– В театр я не любила ходить никогда. Здесь нет театра. И нечего смотреть ведьм... Моя мама пишет, что у нас место на кладбище трудно получить, стоит очень дорого, не знает, что с ней будет, она плохо чувствует себя. А как у вас с землей на кладбище?
– У нас сколько угодно умирай. Никто не мешает! Тут барон с землей не препятствует. Пастор, как и у вас, в сюртуке, и при кладбище своя кирка, но пастор всегда велит барона слушаться.
– В Гонконге бывает только кабаре. Приезжают из Европы постаревшие артистки, француженки, но также из Великобритании! Те, которые не нужны больше на старых местах, кому уже за тридцать. Выходит на сцену, и видно, что обвисли щеки.
– Ах, вот как?
– Да, когда в кабаре эти знаменитости открывают спину, то заметно, что старухи. Накрашены и, танцуя, поднимают юбки. Ведь это грех! Правда?
– Конечно! Вай-вай!
– Это, говорят, тут так и будет навсегда.
Розалинда не хотела сказать, что подумала; она чувствует себя ужасно, никому нельзя верить; ведь сюда едут отбросы общества, сброд.
После обеда, убрав посуду, Розалинда наконец-то выказала ласку: нежно погладила его волосы.
– Ты слегка рыжеватый, Янка! – теперь она вернулась к утреннему разговору. – С таким оттенком бывают лишь принцы королевской крови, говорят, их так и отличают по белокурым волосам с прорыжью, как у тебя. Такой цвет волос свойствен у нас высшей аристократии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Пушкин ухватился за мысль послать в Кантон Сибирцева. «Надо съездить в Кантон, побывать, посмотреть, что там происходит! Если на самом деле удастся туда попасть. Некоторая хитрость с нашей стороны не повредит, не говоря об этом вслух». Появлялась возможность воспользоваться гостеприимством Сайлеса. «Его расположение к нам вне сомнений, хотя все любезности сопровождаются прехитрейшими улыбками».
– Александр Сергеевич! – обратился Сибирцев. – Вы разрешите мне... сегодня вечером...
– А куда же вы?
– Я еду верхом...
– Да, пожалуйста.
«Эх, гонконгский пленник», – подумал Пушкин про Алексея.
Точибан пришел печальный. Сказал Гошкевичу, что был объявлен второй его доклад под названием: «Родственные связи японского и китайского народов. Почему они отсутствуют». Была вывешена афиша. Ему заплатили аванс.
Но вчера на доклад никто не явился. Зал был пуст. Все китайцы, как оказалось, разъехались по делам, и даже Джолли Джек прислал к Точибану слугу с извинением, что его срочно вызвали в Шанхай, но поскольку все восхищены и доклад не состоялся не по вине профессора, то гонорар прилагается к письму.
Опять Точибан с деньгами! А ведь на здании китайского общественного собрания висело объявление: «Вторая лекция господина Прибылова: „Родственные связи...“ и так далее. „Почему отсутствуют...“
Билеты были распроданы, но на саму лекцию никто не пришел! На дверях клуба повесили объявление: «Господа уехали». И дверь оказалась запертой.
Точибан запил. Похоже было, что в самом деле, как предупреждал Джордин, он запойный алкоголик или, во всяком случае, пьяница.
– Ну и подсунули нам японца, – воскликнул Пушкин. – Впрочем, образованность его не вызывает сомнений. Ученый из него получится!
Сибирцев пошел на ночную вахту на блокшив. На каменной набережной в сумерках у трапа сидел после трудового дня в рабочем паруснике, без синего воротника, какой-то смугловатый матросик.
– Здрав... желаю! – гаркнул он, подымаясь.
Алексей узнал Точибана.
– Здравствуйте, Прибылов. Вы уехали из гостиницы?
– Да, я подумал и решил исполнить приказание его высокоблагородия старшего лейтенанта Пушкина и вернулся в строй, о чем хочу подать рапорт с просьбой разрешить мне исправить мои ошибки.
Глава 28
ПОДЖИГАТЕЛЬ ИЕРУСАЛИМА
Куда ты спешишь,
Куда ты спешишь,
Мой петушок,
На заре рано?
В гости спешу,
В гости спешу,
Девушек будить
На заре рано.
Латышская народная песня
«Жаль Янку! – думала Розалинда, вытягивая соски на вымени коровы. – Сказал, что у его родителей нет своей земли! А ведь кому как не ему нужна земля. Он ее так любит и так умеет обрабатывать. Это как и у нас: кто любит землю, тот ее лишен. А сколько земли не для коров и не для овец, а отведено для пустых забав – для конных скачек, для охоты богатых и для их игр! Они и на кладбищах захватывают много лишней земли. Верно говорят – честные люди несчастны. Чем честней люди, тем больше у них выдаивают, как из вымени породистой коровы! Интересно, получат ли женщины равные права с мужчинами, как писали в „Фрезерс мэгезин“.
Для себя и работников Розалинда готовила обед на той же кухне, где варился корм для коров. Вернее, она распоряжается, а варит подросток-китайчонок.
– Ты больше похож на аристократа англичанина, чем сами англичане, – сказала Розалинда за обедом Янке, желая его утешить, – хотя ты не такого высокого роста, как ваши остальные летоны.
– Нет, у вас солдаты тоже красивы! – ответил Ян. Он еще не знал про ее неудавшийся роман с сержантом.
В бедности или в изгнании, но если есть дело и можешь прокормиться, красивая девушка, привлекая к себе много внимания, забывает невзгоды. Жизнь заставляла становиться немного кокеткой. За игрой увлекаешься и в коровнике чувствуешь себя не хуже, чем светская барышня в обществе среди своих поклонников – молодых джентльменов или рахитичных юнцов. Без модных нарядов те – люди света – в такой обстановке выглядели бы как вяленая треска.
– Не говори про наших солдат. Эти копченые селедки имеют мало цены в моих глазах. Они все – порочные. И трусы. Ах, мужчины часто бывают так слабы!
Янка объяснил ей, что летоны называют сами себя не так.
– Мы зовем себя латыши. У нас есть праздники – Зиемас светки, у русских – Рождество, Лиеладиенас – Пасха по-русски, а по-вашему – Кристмас и Истерхолидейс.
– Но ты христианин?
– Как же! А прежде были под Орденом и ходили воевать. У нас разные даны всем прозвища. Есть четыре главных... сорта летонов.
Все интересно, про что рассказывал Янка, но Розалинда, начав говорить про солдат, уже не могла остановиться. У здешних солдат почти у всех есть любовницы. У некоторых китаянки как жены, на все время службы. Солдату за службу платят деньги, а прокормить и одеть китаянку понарядней не очень-то дорого. У некоторых даже дети от китаянок. Двое закончили службу и остались навсегда со своими женами. Один стал шкипером на реке, а другой открыл мелочную лавочку. Их жены крестились. Повенчались и растят ребят!
Но многие – порченые, шляются по лодочницам, пьют, болеют. Особенно сержанты. А сами бьют солдат, садят в карцер. Офицеры тоже пьяницы, но у тех семьи и есть общество. Они ухаживают за женами товарищей. Но хуже всех – капралы...
– А тут театра нет?
– В театр я не любила ходить никогда. Здесь нет театра. И нечего смотреть ведьм... Моя мама пишет, что у нас место на кладбище трудно получить, стоит очень дорого, не знает, что с ней будет, она плохо чувствует себя. А как у вас с землей на кладбище?
– У нас сколько угодно умирай. Никто не мешает! Тут барон с землей не препятствует. Пастор, как и у вас, в сюртуке, и при кладбище своя кирка, но пастор всегда велит барона слушаться.
– В Гонконге бывает только кабаре. Приезжают из Европы постаревшие артистки, француженки, но также из Великобритании! Те, которые не нужны больше на старых местах, кому уже за тридцать. Выходит на сцену, и видно, что обвисли щеки.
– Ах, вот как?
– Да, когда в кабаре эти знаменитости открывают спину, то заметно, что старухи. Накрашены и, танцуя, поднимают юбки. Ведь это грех! Правда?
– Конечно! Вай-вай!
– Это, говорят, тут так и будет навсегда.
Розалинда не хотела сказать, что подумала; она чувствует себя ужасно, никому нельзя верить; ведь сюда едут отбросы общества, сброд.
После обеда, убрав посуду, Розалинда наконец-то выказала ласку: нежно погладила его волосы.
– Ты слегка рыжеватый, Янка! – теперь она вернулась к утреннему разговору. – С таким оттенком бывают лишь принцы королевской крови, говорят, их так и отличают по белокурым волосам с прорыжью, как у тебя. Такой цвет волос свойствен у нас высшей аристократии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99