Пораженный библейской болезнью маленький слабый человек, без пальцев на руках и ногах, он боится умереть, вопиет от страха и мучительной боли… Я словно увидел наяву его изможденное кричащее лицо с седыми пучками волос – протяни руку и коснешься острого дрожащего подбородка…
Моя тренированная интуиция готовила меня к чему-то. Для жизни в новом состоянии? И урод – метафора этой жизни? Я ничего не могу понять!
Кто-то подошел к моему логову. Монстр? Его голос!
– Я просмотрел записи твоих криков, Пхунг, и бреда в беспамятстве. Я разочарован. Ничего интересного. И с такими способностями, с такими целевыми установками ты смог уничтожить мою группу? Тут что-то не то.
– Тебе не понять, – прошептал я.
И в самом деле, где ему, живодеру, понять, что не я уничтожил «группу», а все мы – Говинд, Джузеппе, Чхина, Духовный Палач. Важная трудная цель, непосильная для многих по разным причинам, собрала именно нас! Как когерентные волны возможны только из одного источника, так и наша команда – из одного? То, что не смог развить человек в себе, что им упущено, потеряно «по причине социума», то он доберет в когерентном коллективе. А этот чудесный источник когерентных волн – самость! В каждом из моих друзей билась личность, как заведенные некогда часы, – и это несмотря на молитвы, доминанты, образ жизни.
– Тебе не понять, – повторил я. – Ты враждебен всему этому… Злобный мозг только разрушит…
– Не отвлекайся, Пхунг. Ты должен предельно уяснить, чего я хочу. Четкие моменты какой-нибудь технологии, методы, приемы, конкретные знания. Не надо эмоций! Твой способ мышления – бестолковый разброс энергии. Архаика! Вот чего я не ожидал. Второй инъекции не выдержишь, если будешь вести себя неразумно. Пойми: умрешь!
Он крест поставил на типе мышления Небесного Учителя. Мне бы расхохотаться ему в лицо… «Жизнерадостное свободомыслие» – так называли древние греки тип мышления древних мудрецов. Озарительный тип! Когда овладение истинами – не через долгий подход, не через многоходовое осмысление логических операций, а моментально, на гребне желаний, как бы играя. Стоит подумать о проблеме, и бах! – образ истины. Но стоит начать долбежку этой проблемы, чтобы углубить, переосмыслить… ничего не получится. Ведь это метод непроизвольного, радостного, эмоционального постижения, где мысли и чувства слиты воедино. ПОСТИЖЕНИЕ ИСТИН БЕЗ НАСИЛИЯ! А в наше время вместо радостного гения – туго думающий бюрократ, захвативший монополию на мысли…
Вторая инъекция почему-то не убила меня. Съедаемый профессиональным любопытством, Ман Умпф был готов даже спуститься в мою зловонную яму, но все-таки не сделал этого. Ограничился тем, что лег на решетку.
– Ведь затронуты глубинные нейроны! – донесся до меня его голос. – Обязательно должно в тебе что-то произойти. Я имею в виду не внешние черты. В тебе должно появиться какое-то новое качество, может быть, способности. Попробуй разобраться в себе.
И он начал подумывать о третьей инъекции, которую еще не выдержал ни один человек в мире. Можно было понять из его слов, что не только он занимается подобными опытами.
Иногда ко мне подходил Билли. Не видя его, я знал, что он распухший и постаревший. С охами и стонами подключал шланг к насосу и начинал поливать меня и мое логово крепкой струей. Воронка под взрыхленной подстилкой жадно захлебывала воду вместе с грязью, кровью и всем остальным.
Обычно Билли не разговаривал, но тут вдруг присел на решетку и пожаловался на свою судьбу:
– Плохо себя чувствую, совсем заболел… А ведь хорошо питаюсь… Смотри, Пхунг. – Не видя его, я видел, как он снял клок волос со своей головы. – Совсем почти вылезли. – Что он со мной сделал? Ты знаешь?
Я пытался ответить ему, но не смог издать ни звука.
– Ты скажешь, с пищей что-то вводит… – продолжал Билли с одышкой. – Скажешь, не ешь… Легко сказать, не ешь. Одно удовольствие осталось в жизни… Вы, монстрологи, страшные люди… отнимаете самое святое… то против бога, то против еды…
Он помолчал, разглядывая меня.
– Не хочешь разговаривать со мной… Презираешь… А ты на себя посмотри… Ты давно себя видел?
Он заспешил куда-то и вернулся с большим овальным зеркалом в обнимку. Перед глазами у меня – все еще поролон, голову поднять я не мог. Но видел решетку наверху, каменный потолок, залитый искусственным светом, и непохожего на себя, раздувшегося как пузырь Билли Прайса. С кряхтением и стонами он встал на колени и просунул между прутьями решетки зеркало. Яма была неглубокая, в половину человеческого роста, так что зеркало встало к стене, не разбившись. Потом он, надсадно пыхтя, развернул меня лицом к зеркалу. Я лежал на боку, пяля глаза на чудовище в овальной простенькой рамке. Я видел его сразу со всех сторон. Оно было похоже на краба. Или паука. Огромный, по-видимому, мягкий горб, сведенные в одну точку конечности, и длинная шея, стремящаяся к той же невидимой точке… И лицо, маска монстра…
Почему я не смог избежать такого конца? Где допустил ошибку?
…Обычно после сильнейшего приступа малярии, трепавшей меня когда-то, я чувствовал себя выпотрошенным, ослабевшим, никому не нужным. Теперь было то же самое, но гораздо сильней. Между мной и человечеством выросла стена – мое уродство. Можно ли вынести это тяжкое клеймо? Еще один штамп на мой рабский лоб. На этом фоне мысль о смерти становилась привлекательной. И в то же время во мне не было страха и отчаяния. Было что-то другое, новое, более тяжкое. Нет слов… Не могу их найти…
Меня обступили кривобокие, страшноротые горбуны. Я их узнал. Вот этот рыжий, отвратительный, с острым горбом и затаенной ухмылкой – из романа Джузеппе Д'Агаты «Америка, о'кей». Он жестоко мстил людям за брезгливое и неприязненное отношение к нему. И за свой горб, хромоту, бесплодие, отсутствие друзей. И за свое нежелание иметь друзей. И мне никто не нужен! Не хочу вылезать из ямы! Никогда! Чтобы меня не видели – ни Чхина, ни доктор Йенсен, ни враги, ни друзья…
Рыжий горбун… он активен, злобен, обидчив. И еще завистлив и тщеславен. Все, чего он лишен, – извращенно сублимируется в жажде власти. И он лезет вверх по трупам, избрав оружием подлог, коварство, клевету. «Да здравствует папа Ричард!» Ничем другим он взять не может.
И у Шекспира – Ричард III, злобный, рыжий горбун, шагающий по трупам. И у Гюго – горбатый дьявол во плоти, заросший рыжей щетиной «образец великолепного уродства», ненавидящий людей… Как много в литературе знаменитых ужасных горбунов! И почему все они рыжие? Ведь неспроста? Конечно, неспроста. И я в детстве был отчаянно рыжим, скорее желтым. Отсвет каких-то всеобщих законов?
Меня насильно засунули в новую форму. Монстры – владыки формы. Уродуя форму, уродуют содержание…
Эти поржавевшие уста,
С пустотой вместо зубов,
Не поцелуют тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Моя тренированная интуиция готовила меня к чему-то. Для жизни в новом состоянии? И урод – метафора этой жизни? Я ничего не могу понять!
Кто-то подошел к моему логову. Монстр? Его голос!
– Я просмотрел записи твоих криков, Пхунг, и бреда в беспамятстве. Я разочарован. Ничего интересного. И с такими способностями, с такими целевыми установками ты смог уничтожить мою группу? Тут что-то не то.
– Тебе не понять, – прошептал я.
И в самом деле, где ему, живодеру, понять, что не я уничтожил «группу», а все мы – Говинд, Джузеппе, Чхина, Духовный Палач. Важная трудная цель, непосильная для многих по разным причинам, собрала именно нас! Как когерентные волны возможны только из одного источника, так и наша команда – из одного? То, что не смог развить человек в себе, что им упущено, потеряно «по причине социума», то он доберет в когерентном коллективе. А этот чудесный источник когерентных волн – самость! В каждом из моих друзей билась личность, как заведенные некогда часы, – и это несмотря на молитвы, доминанты, образ жизни.
– Тебе не понять, – повторил я. – Ты враждебен всему этому… Злобный мозг только разрушит…
– Не отвлекайся, Пхунг. Ты должен предельно уяснить, чего я хочу. Четкие моменты какой-нибудь технологии, методы, приемы, конкретные знания. Не надо эмоций! Твой способ мышления – бестолковый разброс энергии. Архаика! Вот чего я не ожидал. Второй инъекции не выдержишь, если будешь вести себя неразумно. Пойми: умрешь!
Он крест поставил на типе мышления Небесного Учителя. Мне бы расхохотаться ему в лицо… «Жизнерадостное свободомыслие» – так называли древние греки тип мышления древних мудрецов. Озарительный тип! Когда овладение истинами – не через долгий подход, не через многоходовое осмысление логических операций, а моментально, на гребне желаний, как бы играя. Стоит подумать о проблеме, и бах! – образ истины. Но стоит начать долбежку этой проблемы, чтобы углубить, переосмыслить… ничего не получится. Ведь это метод непроизвольного, радостного, эмоционального постижения, где мысли и чувства слиты воедино. ПОСТИЖЕНИЕ ИСТИН БЕЗ НАСИЛИЯ! А в наше время вместо радостного гения – туго думающий бюрократ, захвативший монополию на мысли…
Вторая инъекция почему-то не убила меня. Съедаемый профессиональным любопытством, Ман Умпф был готов даже спуститься в мою зловонную яму, но все-таки не сделал этого. Ограничился тем, что лег на решетку.
– Ведь затронуты глубинные нейроны! – донесся до меня его голос. – Обязательно должно в тебе что-то произойти. Я имею в виду не внешние черты. В тебе должно появиться какое-то новое качество, может быть, способности. Попробуй разобраться в себе.
И он начал подумывать о третьей инъекции, которую еще не выдержал ни один человек в мире. Можно было понять из его слов, что не только он занимается подобными опытами.
Иногда ко мне подходил Билли. Не видя его, я знал, что он распухший и постаревший. С охами и стонами подключал шланг к насосу и начинал поливать меня и мое логово крепкой струей. Воронка под взрыхленной подстилкой жадно захлебывала воду вместе с грязью, кровью и всем остальным.
Обычно Билли не разговаривал, но тут вдруг присел на решетку и пожаловался на свою судьбу:
– Плохо себя чувствую, совсем заболел… А ведь хорошо питаюсь… Смотри, Пхунг. – Не видя его, я видел, как он снял клок волос со своей головы. – Совсем почти вылезли. – Что он со мной сделал? Ты знаешь?
Я пытался ответить ему, но не смог издать ни звука.
– Ты скажешь, с пищей что-то вводит… – продолжал Билли с одышкой. – Скажешь, не ешь… Легко сказать, не ешь. Одно удовольствие осталось в жизни… Вы, монстрологи, страшные люди… отнимаете самое святое… то против бога, то против еды…
Он помолчал, разглядывая меня.
– Не хочешь разговаривать со мной… Презираешь… А ты на себя посмотри… Ты давно себя видел?
Он заспешил куда-то и вернулся с большим овальным зеркалом в обнимку. Перед глазами у меня – все еще поролон, голову поднять я не мог. Но видел решетку наверху, каменный потолок, залитый искусственным светом, и непохожего на себя, раздувшегося как пузырь Билли Прайса. С кряхтением и стонами он встал на колени и просунул между прутьями решетки зеркало. Яма была неглубокая, в половину человеческого роста, так что зеркало встало к стене, не разбившись. Потом он, надсадно пыхтя, развернул меня лицом к зеркалу. Я лежал на боку, пяля глаза на чудовище в овальной простенькой рамке. Я видел его сразу со всех сторон. Оно было похоже на краба. Или паука. Огромный, по-видимому, мягкий горб, сведенные в одну точку конечности, и длинная шея, стремящаяся к той же невидимой точке… И лицо, маска монстра…
Почему я не смог избежать такого конца? Где допустил ошибку?
…Обычно после сильнейшего приступа малярии, трепавшей меня когда-то, я чувствовал себя выпотрошенным, ослабевшим, никому не нужным. Теперь было то же самое, но гораздо сильней. Между мной и человечеством выросла стена – мое уродство. Можно ли вынести это тяжкое клеймо? Еще один штамп на мой рабский лоб. На этом фоне мысль о смерти становилась привлекательной. И в то же время во мне не было страха и отчаяния. Было что-то другое, новое, более тяжкое. Нет слов… Не могу их найти…
Меня обступили кривобокие, страшноротые горбуны. Я их узнал. Вот этот рыжий, отвратительный, с острым горбом и затаенной ухмылкой – из романа Джузеппе Д'Агаты «Америка, о'кей». Он жестоко мстил людям за брезгливое и неприязненное отношение к нему. И за свой горб, хромоту, бесплодие, отсутствие друзей. И за свое нежелание иметь друзей. И мне никто не нужен! Не хочу вылезать из ямы! Никогда! Чтобы меня не видели – ни Чхина, ни доктор Йенсен, ни враги, ни друзья…
Рыжий горбун… он активен, злобен, обидчив. И еще завистлив и тщеславен. Все, чего он лишен, – извращенно сублимируется в жажде власти. И он лезет вверх по трупам, избрав оружием подлог, коварство, клевету. «Да здравствует папа Ричард!» Ничем другим он взять не может.
И у Шекспира – Ричард III, злобный, рыжий горбун, шагающий по трупам. И у Гюго – горбатый дьявол во плоти, заросший рыжей щетиной «образец великолепного уродства», ненавидящий людей… Как много в литературе знаменитых ужасных горбунов! И почему все они рыжие? Ведь неспроста? Конечно, неспроста. И я в детстве был отчаянно рыжим, скорее желтым. Отсвет каких-то всеобщих законов?
Меня насильно засунули в новую форму. Монстры – владыки формы. Уродуя форму, уродуют содержание…
Эти поржавевшие уста,
С пустотой вместо зубов,
Не поцелуют тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73