– Танцы на льду! – на весь двор завопил Славик. – Сегодня танцы на льду!
Старший Погребенников вздрогнул. Трансляцию соревнований по фигурному катанию он никогда, ни при каких обстоятельствах не пропускал.
– Разве? – пробормотал энтомолог растерянно. – Разве сегодня танцы на льду?
– Танцы на льду! Да! Сегодня танцы на льду! – сын радостно кричал и плясал вокруг телека.
– Понесли назад, – сказала Ира Ивановна.
Виктор Степанович колебался.
– Сходим к соседям, посмотрим, – пробормотал он неуверенно.
– Отец, – сказал младший Погребенников торжественно, – клянусь тебе всеми битлами на свете – за месяц я прочту полное собрание Бальзака! Только не уноси телек.
– Ладно, посмотрим, как ты держишь слово, – согласился глава семьи после некоторого раздумья.
Вся семья Погребенниковых потащила телевизор назад, но оказалось, что за это время лифт успел сломаться, и пришлось волочить «окно в мир» на пятый этаж.
Ночью Виктору Степановичу стало плохо с сердцем. Ира Ивановна возилась до утра с горчичниками, а Славик из солидарности тоже не спал и мучился над Бальзаком, чтобы отцу было легче перенести сердечный приступ.
БЕСЕДА ПЯТАЯ
«Можно ли смотреть на звезды заплаканными глазами?»
С Эльбруса тянуло замороженными фиалками; вокруг грязелечебницы имени Семашко цвели каштаны; целительные «Ессентуки № 4» надежно заполняли желудок, не оставляя там места для губительного «Портвейна-72»; шедшие навстречу женщины, освобожденные от домашних забот, несли в руках вместо авосек цветы, как это и положено женщинам.
В общем, жизнь была прекрасна. До полного счастья не хватало услышать голоса родных. Но двадцатый век предоставил человеку и эту возможность. На углу стоял телефон-автомат, который мог всего за пятнадцать копеек перенести за тысячу километров, домой.
Виктор Степанович бросил монету и почти тотчас же услышал голос сына.
– Да…
– Привет, сынок! Как дела?
– А… Это ты… Привет, старик… Какое давление?
– Сто сорок на девяносто.
– Терпимо.
– Конечно! – нехорошее предчувствие сжало сердце Погребенникова. – Так как дела?
– А пульс? – продолжал сын беспокоиться о здоровье отца.
– В норме… Хватанул двойку? – сделал Виктор Степанович первое предположение.
Молчание. Только гул тысячекилометрового пространства да щелчки ненасытной утробы грабителя-автомата.
– Две грабанул? Только честно. Я выдержу. Сейчас я в форме.
– Кардиограмму тебе давно делали?
– Только что.
– Хорошая?
– Приличная. Три? Не бойся. Меня тут здорово подлечили.
– Четыре… Две по английскому, две по географии. Бить будешь?
– А как ты сам считаешь?
– Думаю, что за четыре надо всыпать. Только не очень сильно.
Автомат сглотнул последний раз, секунду подождал и, намертво сомкнув стальные челюсти, перестал дышать.
Виктор Степанович вышел из кабинки. Каштаны возле грязелечебницы имени Семашко были чахлыми и пыльными. Женщины выглядели озабоченными и несли цветы так, как будто это были авоськи. «Ессентуки № 4» вызывали отвращение, и хотелось чего-нибудь более крепкого.
Утром врач измерила давление, пощупала пульс и хмуро покачала головой.
– Меньше думайте, больше гуляйте и дышите.
Погребенников едва смог дождаться вечера. Но квартира не отвечала. Жена на работе – это понятно, но куда девался сын? Виктор Степанович кругами ходил вокруг будки, словно прикованный цепью. Пять часов – никого нет. Шесть. Семь.
Пришлось пропустить ужин.
Наконец в семь тридцать четыре квартира отозвалась.
– Да, – послышался в трубке усталый голос сына. – А, это ты, старик. Здравствуй…
– Ты где был? – сказал Погребенников раздраженно. – Звоню три часа. Из-за тебя пропустил ужин!
– Был на собрании по поводу сбора макулатуры.
– Врешь?
– Честно.
– Небось мотался на речку!
– Не будем, старик, зря терять время, все равно ведь нельзя проверить.
Это была истинная правда.
– Как дела? – спросил энтомолог. – Исправил хоть одну?
– Тебе можно волноваться?
– Опять?
– Да… По истории…
– Как же ты можешь? Даже по истории! Значит, ты просто-напросто не выучил. Это ведь не математика. Если «два» по истории, значит, не выучил!
– Ну, не выучил…
– А что говорит мама?
– Мама говорит, что сказывается твое отсутствие. Старик, не трать зря монеты. Приедешь – разберешься.
Сын положил трубку. Он был экономным человеком.
Кандидат наук сбегал в магазин, наменял горсть пятнадцатикопеечных монет и позвонил на работу жене. Жена очень занятой человек, но все же Виктор Степанович рискнул оторвать ее от важных дел.
– Алле! Вас слушают, – ответила жена строгим голосом.
– Что у вас там происходит? – закричал глава семьи. – Почему вы гребете двойки лопатами? Почему ты не наведешь порядок?
– А… это ты… – облегченно вздохнула жена. – А я думала, по поводу убийства косули на Лесной. Как твое здоровье?
– К черту здоровье! Какое может быть здоровье, если конец года, а у вас уже пять двоек!
– Сказывается твое отсутствие, – сказала жена. – Одну минуточку, у меня другой телефон… Кровь на плаще?.. Но кровь еще ничего не доказывает! Нужна экспертиза! Позвоните попозже, я занята! Алле, извини, дела… Так что ты говоришь?
– Я говорю – пять двоек!
– Да… Это ужасно… Без тебя он стал совсем другим ребенком… Он рассеян, груб, оговаривается на каждое слово. Одну минуточку… Я же вам сказала! Кровь на плаще – ничего не доказывает! Может, он порезал палец! Сделайте сначала анализ крови! Если кровь окажется…
Монеты кончились, автомат отключился, и Виктор Степанович так и не узнал, какой может оказаться кровь на плаще.
К вечеру давление подскочило еще выше, сердце колотилось, грязелечебница имени Семашко вызывала раздражение, а «Ессентуки № 4» казались самой отвратительной водой на свете. У Погребенникова исчезли сон и аппетит.
Поздно вечером, когда он уже лежал в кровати и, глядя в потолок, считал пульс, пришла сестра и сказала, что его срочно приглашает к телефону междугородная.
Предчувствуя, что случилось что-то непоправимое, Виктор Степанович трясущимися руками натянул брюки и в шлепанцах помчался к телефону. Трубка лежала на столе дежурной, зловеще поджидая его.
– Алле! – крикнул Погребенников. – Алле!
– Виктор Степанович? – послышался холодный женский голос, не предвещавший ничего хорошего.
– Да… – прошептал кандидат наук.
– Извините, что звоню так поздно… и прерываю ваш отдых… К вам невозможно дозвониться. Но обстоятельства сложились таким образом… Или, может быть, вам нельзя волноваться, тогда мы отложим разговор до вашего возвращения.
– Мне можно волноваться, – сказал Виктор Степанович невнятным, спрессованным голосом.
– С вами говорят по поручению родительского комитета… Мария Степановна…
– Здравствуйте, Мария Степановна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18