В уголках рта запеклась пена. А глазки под двумя жирными шарами век бешено мечутся.
– Значит, что-то еще. Что?
– На прошлой неделе я информировал вас: нам удалось уйти от того, что нам заблокировали бы оплату через лондонский «Ллойде» за партию сахара, проданного в Великобританию и в Нидерланды. Деньги небольшие. Около семи миллионов долларов, из которых четыре – вашим предприятиям, а остальное – сахарным заводам Висини и компании «Сентрал Романа». Согласно вашим инструкциям, я попросил «Ллойде», чтобы эту валюту перевели в Центральный банк. Сегодня утром мне сообщили, что они получили другое указание. – От кого?
– От генерала Рамфиса, Хозяин. Он телеграфировал, чтобы всю сумму перевели в Париж.
– Лондонский «Ллойде» набит говноедами, которые подчиняются контрприказам Рамфиса?
Генералиссимус говорил медленно, изо всех сил стараясь не взорваться. Такая чушь отнимает столько времени. И неприятно – обнажать перед иностранцами, какими бы своими и доверенными они ни были, семейные язвы.
– Просьба генерала Рамфиса еще не выполнена, Хозяин. Они сбиты с толку, поэтому и позвонили мне. Я повторил, что деньги следует перевести в Центральный банк. Но поскольку у генерала Рамфиса есть ваша доверенность и были случаи, когда он брал там деньги, то было бы уместно сообщить «Ллойдсу» что произошло недоразумение. В целях сохранения имиджа, Хозяин.
– Позвони ему и скажи, чтобы извинился перед «Ллойдсом». Сегодня же.
Чиринос поерзал в кресле, ему было не по себе.
– Раз вы приказываете, я сделаю, – промямлил. – Но позвольте попросить вас. Как старый друг. И самый верный из ваших слуг. На меня уже имеет зуб донья Мария. Не делайте из меня врага и в глазах вашего старшего сына.
Он так явно терзался, что Трухильо улыбнулся, глядя на него.
– Звони, не трусь. Я покуда не собираюсь умирать. Проживу еще лет десять, я должен завершить начатое депо. Мне нужно как раз столько времени. И ты будешь со мной, до последнего дня. Потому что – безобразный, пьяница, неряха – ты все равно один из лучших моих людей. – Он сделал паузу и, глядя на Ходячую Помойку с нежностью, с какой нищий смотрит на запаршивевшего пса, добавил нечто, совершенно необычное в его устах:
– Хотел бы я, чтобы кто-нибудь из моих братьев или детей стоил то, чего стоишь ты, Энри.
Ошеломленный сенатор не сразу нашелся, что сказать.
– Ваши слова – лучшая награда за все мои терзания и хлопоты, – с трудом выговорил он, наклоняя голову.
– Тебе повезло – ты не женился и не имеешь семьи, – продолжал Трухильо. – Наверное, не раз думал, что это беда – не иметь потомства. Чушь! Главная ошибка моей жизни – моя семья. Мои братья, моя жена, мои дети. Ты видел подобный кошмар? Пьянка, деньги, бабы – вот их горизонт. Есть ли среди них хоть один, способный продолжить мое дело? Разве не позор, что Рамфис и Радамес, и место того чтобы быть рядом со мной в такой момент, в Париже играют в поло?
Чиринос застыл, опустив глаза, недвижный, и слушал с серьезным и со всем согласным лицом, не произнося пи слова, наверняка опасаясь за свое будущее, если вдруг ненароком вырвется слово против детей или братьев Хозяина. Странно, что он пустился в эти горькие рассуждения; он никогда не говорил о своей семье, даже в кругу самых близких к нему людей, и тем более так жестко.
– Приказ остается в силе, – сказал он, разом меняя и тон, и. тему. – Никто, а тем более один из Трухильо, не переведет денег из страны, пока не отменены санкции.
– Понял, Хозяин. Сказать по правде, никто бы и не смог, даже если бы хотел. Разве что вывезти доллары в чемодане, в руках, у нас нет такого партнера за границей. Финансовая активность – на мертвой точке. Туризм кончился. Запасы тают день ото дня. Вы решительно отвергаете идею взять государству на себя некоторые предприятия? Даже самые захудалые?
– Посмотрим, – чуть сдался Трухильо. – Оставь мне предложение, я его посмотрю. Что еще срочного?
Сенатор посмотрел в записную книжку, поднеся ее близко к глазам. Лицо приняло трагикомическое выражение.
– Парадоксальная сложилась ситуация там, в Соединенных Штатах. Что будем делать с нашими предполагаемыми друзьями? С конгрессменами, политиками, с теми, кто лоббирует наши интересы, защищает нашу страну и получает за это вознаграждение? Мануэль Альфонсо, пока не заболел, продолжал выдавать его. А как заболел – и выдавать перестали. Некоторые уже пытаются предъявлять претензии.
– А кто сказал, чтобы не выдавать?
– Никто, Хозяин. Я просто спрашиваю. Валютные фонды, отпущенные на это, в Нью-Йорке, тоже иссякают. Пополнить в данных обстоятельствах не было возможности. Это несколько миллионов песо в месяц. Вы по-прежнему будете щедры с этими гринго, не способными помочь нам отменить санкции?
– Кровососы, я всегда это знал. – Генералиссимус презрительно поморщился. – Но они – наша единственная надежда. Если в Штатах изменится политическая ситуация, они смогут оказать влияние, чтобы санкции отменили или смягчили. А в данный момент, добиться, чтобы Вашингтон по крайней мере оплатил сахар, который уже получил.
Похоже, Чиринос такой надежды не питал. И угрюмо помотал головой.
– Даже если бы Штаты и согласились отдать то, что ржали, толку мало, Хозяин. Что такое двадцать два миллиона долларов? Этой валюты хватило бы всего на несколько недель для покрытия основных затрат и импорта товаров первой необходимости. Но если вы так решили, я дам указание консулам Меркадо и Моралесу, чтобы они возобновили выплаты этим паразитам. Кстати. Хозяин, нью-йоркские фонды могут и заморозить. Если удастся проект трое членов Демократической партии о том, чтобы заморозить счета всех доминиканцев – нерезидентов Соединенных Штатов. Я знаю, что в «Чейз Манхэттен» и в «Кимикл» они значатся как счета акционерных обществ. А если эти банки не соблюдают банковской тайны? Я позволю себе предложить перевести эти деньги в более надежные страны. В Канаду, например, или в Швейцарию.
Генералиссимус почувствовал, как засосало под ложечкой. Нет, это не гнев, от которого в желудке разливалась кислота, это разочарование. Никогда в жизни он не тратил времени, чтобы бередить понапрасну раны, но то, что произошло с Соединенными Штатами, которых его режим всегда, когда им было надо, поддерживал в ООН, возмущало его до глубины души. Выходит, зря принимали как принцев и награждали всем, чем только можно, всякого янки, ступавшего на этот остров?
– Трудно понять этих гринго, – прошептал он. – В голове не укладывается, как они могут так вести себя по отношению ко мне.
– Я никогда не доверял этой шушере, – поддакнул Ходячая Помойка. – Они все такие. Ведь нас брал за горло не только Эйзенхауэр. Кеннеди – не меньше.
Трухильо взял себя в руки – «За работу, коньо», – и снова переменил тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
– Значит, что-то еще. Что?
– На прошлой неделе я информировал вас: нам удалось уйти от того, что нам заблокировали бы оплату через лондонский «Ллойде» за партию сахара, проданного в Великобританию и в Нидерланды. Деньги небольшие. Около семи миллионов долларов, из которых четыре – вашим предприятиям, а остальное – сахарным заводам Висини и компании «Сентрал Романа». Согласно вашим инструкциям, я попросил «Ллойде», чтобы эту валюту перевели в Центральный банк. Сегодня утром мне сообщили, что они получили другое указание. – От кого?
– От генерала Рамфиса, Хозяин. Он телеграфировал, чтобы всю сумму перевели в Париж.
– Лондонский «Ллойде» набит говноедами, которые подчиняются контрприказам Рамфиса?
Генералиссимус говорил медленно, изо всех сил стараясь не взорваться. Такая чушь отнимает столько времени. И неприятно – обнажать перед иностранцами, какими бы своими и доверенными они ни были, семейные язвы.
– Просьба генерала Рамфиса еще не выполнена, Хозяин. Они сбиты с толку, поэтому и позвонили мне. Я повторил, что деньги следует перевести в Центральный банк. Но поскольку у генерала Рамфиса есть ваша доверенность и были случаи, когда он брал там деньги, то было бы уместно сообщить «Ллойдсу» что произошло недоразумение. В целях сохранения имиджа, Хозяин.
– Позвони ему и скажи, чтобы извинился перед «Ллойдсом». Сегодня же.
Чиринос поерзал в кресле, ему было не по себе.
– Раз вы приказываете, я сделаю, – промямлил. – Но позвольте попросить вас. Как старый друг. И самый верный из ваших слуг. На меня уже имеет зуб донья Мария. Не делайте из меня врага и в глазах вашего старшего сына.
Он так явно терзался, что Трухильо улыбнулся, глядя на него.
– Звони, не трусь. Я покуда не собираюсь умирать. Проживу еще лет десять, я должен завершить начатое депо. Мне нужно как раз столько времени. И ты будешь со мной, до последнего дня. Потому что – безобразный, пьяница, неряха – ты все равно один из лучших моих людей. – Он сделал паузу и, глядя на Ходячую Помойку с нежностью, с какой нищий смотрит на запаршивевшего пса, добавил нечто, совершенно необычное в его устах:
– Хотел бы я, чтобы кто-нибудь из моих братьев или детей стоил то, чего стоишь ты, Энри.
Ошеломленный сенатор не сразу нашелся, что сказать.
– Ваши слова – лучшая награда за все мои терзания и хлопоты, – с трудом выговорил он, наклоняя голову.
– Тебе повезло – ты не женился и не имеешь семьи, – продолжал Трухильо. – Наверное, не раз думал, что это беда – не иметь потомства. Чушь! Главная ошибка моей жизни – моя семья. Мои братья, моя жена, мои дети. Ты видел подобный кошмар? Пьянка, деньги, бабы – вот их горизонт. Есть ли среди них хоть один, способный продолжить мое дело? Разве не позор, что Рамфис и Радамес, и место того чтобы быть рядом со мной в такой момент, в Париже играют в поло?
Чиринос застыл, опустив глаза, недвижный, и слушал с серьезным и со всем согласным лицом, не произнося пи слова, наверняка опасаясь за свое будущее, если вдруг ненароком вырвется слово против детей или братьев Хозяина. Странно, что он пустился в эти горькие рассуждения; он никогда не говорил о своей семье, даже в кругу самых близких к нему людей, и тем более так жестко.
– Приказ остается в силе, – сказал он, разом меняя и тон, и. тему. – Никто, а тем более один из Трухильо, не переведет денег из страны, пока не отменены санкции.
– Понял, Хозяин. Сказать по правде, никто бы и не смог, даже если бы хотел. Разве что вывезти доллары в чемодане, в руках, у нас нет такого партнера за границей. Финансовая активность – на мертвой точке. Туризм кончился. Запасы тают день ото дня. Вы решительно отвергаете идею взять государству на себя некоторые предприятия? Даже самые захудалые?
– Посмотрим, – чуть сдался Трухильо. – Оставь мне предложение, я его посмотрю. Что еще срочного?
Сенатор посмотрел в записную книжку, поднеся ее близко к глазам. Лицо приняло трагикомическое выражение.
– Парадоксальная сложилась ситуация там, в Соединенных Штатах. Что будем делать с нашими предполагаемыми друзьями? С конгрессменами, политиками, с теми, кто лоббирует наши интересы, защищает нашу страну и получает за это вознаграждение? Мануэль Альфонсо, пока не заболел, продолжал выдавать его. А как заболел – и выдавать перестали. Некоторые уже пытаются предъявлять претензии.
– А кто сказал, чтобы не выдавать?
– Никто, Хозяин. Я просто спрашиваю. Валютные фонды, отпущенные на это, в Нью-Йорке, тоже иссякают. Пополнить в данных обстоятельствах не было возможности. Это несколько миллионов песо в месяц. Вы по-прежнему будете щедры с этими гринго, не способными помочь нам отменить санкции?
– Кровососы, я всегда это знал. – Генералиссимус презрительно поморщился. – Но они – наша единственная надежда. Если в Штатах изменится политическая ситуация, они смогут оказать влияние, чтобы санкции отменили или смягчили. А в данный момент, добиться, чтобы Вашингтон по крайней мере оплатил сахар, который уже получил.
Похоже, Чиринос такой надежды не питал. И угрюмо помотал головой.
– Даже если бы Штаты и согласились отдать то, что ржали, толку мало, Хозяин. Что такое двадцать два миллиона долларов? Этой валюты хватило бы всего на несколько недель для покрытия основных затрат и импорта товаров первой необходимости. Но если вы так решили, я дам указание консулам Меркадо и Моралесу, чтобы они возобновили выплаты этим паразитам. Кстати. Хозяин, нью-йоркские фонды могут и заморозить. Если удастся проект трое членов Демократической партии о том, чтобы заморозить счета всех доминиканцев – нерезидентов Соединенных Штатов. Я знаю, что в «Чейз Манхэттен» и в «Кимикл» они значатся как счета акционерных обществ. А если эти банки не соблюдают банковской тайны? Я позволю себе предложить перевести эти деньги в более надежные страны. В Канаду, например, или в Швейцарию.
Генералиссимус почувствовал, как засосало под ложечкой. Нет, это не гнев, от которого в желудке разливалась кислота, это разочарование. Никогда в жизни он не тратил времени, чтобы бередить понапрасну раны, но то, что произошло с Соединенными Штатами, которых его режим всегда, когда им было надо, поддерживал в ООН, возмущало его до глубины души. Выходит, зря принимали как принцев и награждали всем, чем только можно, всякого янки, ступавшего на этот остров?
– Трудно понять этих гринго, – прошептал он. – В голове не укладывается, как они могут так вести себя по отношению ко мне.
– Я никогда не доверял этой шушере, – поддакнул Ходячая Помойка. – Они все такие. Ведь нас брал за горло не только Эйзенхауэр. Кеннеди – не меньше.
Трухильо взял себя в руки – «За работу, коньо», – и снова переменил тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135