– Я тоже, Мануэль, обязан ему всем, что я есть и что я сделал, – сказал он. – Я тебя прекрасно понимаю. И потому готов на все, лишь бы вернуть его дружбу.
Мануэль Альфонсо поднял голову, посмотрел на него. И долго ничего не говорил, только смотрел изучающе, как будто измерял, миллиметр за миллиметром, серьезность его слов.
– Тогда – за дело, Мозговитый!
– Он был вторым мужчиной, после Рамфиса Трухильо, который сказал мне комплимент, – говорит Урания. – Что я хорошенькая, что похожа на мою маму, что красивые глаза. Я уже ходила на праздники с мальчиками, и танцевала. Пять или шесть раз. Но никто из них не говорил мне ничего подобного. К тому же комплимент, который сказал мне Рамфис на ярмарке, был сказан девочке. А первым, сказавшим мне красивые слова как девушке, был мой дядя Мануэль Альфонсо.
Она говорит быстро, с глухой яростью, и ни одна из родственниц ничего у нее не переспрашивает. В маленькой столовой наступает тишина, как перед бурей, как перед яростной летней грозой. Где-то далеко взрезает ночь сирена. Самсон, нахохлившись, нервно переступает лапками по деревянной жердочке.
– Мне он казался стариком, и смешна была манера мять и растягивать слова, а шрам на шее пугал. – Урания ломает руки. – В тот момент его комплимент для меня ничего не значил. Но потом я не раз вспоминала, как он рассыпался в похвалах.
Она снова замолкает, измученная. Лусинда вставляет замечание:
– Тебе ведь было четырнадцать, верно? – которое Урании кажется никчемным. Лусинда прекрасно знает, сколько ей было, они с одного года. Четырнадцать лет, какой обманный возраст. Уже не девочка, но еще и не вполне девушка.
– Месяца за три или четыре до этого у меня первый раз пришла менструация, – шепчет она. – Кажется, немного раньше времени.
– Это мне пришло в голову только что, когда я вошел, – говорит посол, протягивает руку и наливает себе еще виски; наливает он и хозяину дома. – Я всегда был таким: перво-наперво – Хозяин, а потом уже я. Ты прямо с лица спал, Агустин. Я не прав? Ничего не говори, забудь. Я уже забыл. Твое здоровье, Мозговитый!
Сенатор Кабраль делает большой глоток. Виски дерет ему горло, выступает краснотой в глазах. В такой поздний час запел сверчок?
– Дело в том… в том… – повторяет он, не зная, что сказать.
– Забудем это. Надеюсь, ты на меня не обиделся, Мозговитый. Забудь! Давай забудем!
Мануэль Альфонсо уже поднялся из кресла. Он расхаживает по скромно обставленной маленькой гостиной; гостиная убрана и чиста, но в ней не чувствуется женской руки, нет того, что может дать только настоящая хозяйка дома. Сенатор Кабраль думает – сколько раз он думал об этом в последние годы? – что неправильно он поступил, оставшись один после смерти жены. Надо было жениться, народить еще детей, тогда, может, и не приключилась бы с ним эта беда. Почему он этого не сделал? Из-за Урании, как говорил всем? Нет. Чтобы больше времени оставалось для Хозяина, чтобы посвящать ему дни и ночи, доказывая: нет ничего и никого важнее него в жизни Агустина Кабраля.
– Я не обиделся. – Он делает невероятное усилие,; чтобы казаться спокойным. – Просто растерялся. Такого, Мануэль, я никак не ожидал.
– Ты все еще считаешь ее ребенком, не заметил, что она уже маленькая женщина. – Мануэль Альфонсо позвякивает кубиками льда в стакане. – Прелестная девушка. Ты будешь гордиться, что у тебя такая дочь.
– Ну, конечно, – и зачем-то добавляет: – Она всегда была первой в классе.
– Знаешь что, Мозговитый? Я бы на твоем месте не колебался ни секунды. И не для того, чтобы завоевать его доверие, не для того, чтобы показать ему, что готов на любую жертву ради него. А просто ничто бы мне не дало такого удовлетворения, такого счастья, как если бы Хозяин дал наслаждение моей дочери и сам насладился бы ею. Я не преувеличиваю, Агустин. Трухильо – одна из аномалий истории. Из того же ряда, что Карл Великий, Наполеон, Боливар. Они – как силы Природы, инструменты Бога, творцы народов. Он – из их породы, Мозговитый. Нам выпало счастье быть рядом с ним, видеть, как он действует, работать с ним. Такое не имеет цены.
Он осушил стакан, и Агустин Кабраль поднес ко рту свой, но лишь омочил губы. Голова уже не кружилась, но зато в желудке творилось что-то страшное. Того гляди, его могло вырвать.
– Она еще совсем девочка, – забормотал он.
– Тем лучше! – воскликнул посол. – Хозяин еще выше оценит твой поступок. Поймет, что ошибался, что поторопился осудить тебя, поддался обидчивости, слишком прислушался к твоим врагам. Думай не только о себе, Агустин. Не будь эгоистом. Подумай о своей девочке. Что станет с ней, если ты потеряешь все и окажешься в тюрьме по обвинению в злоупотреблении служебным положением и финансовых махинациях?
– Ты считаешь, Мануэль, я не думал об этом? Посол пожал плечами.
– Мне пришло это в голову, когда я увидел, какая она стала хорошенькая, – повторил он. – Хозяин ценит красоту. Если я ему скажу: «Мозговитый хочет предложить вам – в доказательство любви и верности – свою дочь, еще невинную девушку», – он не отвергнет ее. Я его знаю. Он благородный человек, настоящий кабальеро, с потрясающим чувством чести. Он будет тронут до глубины души. Он тебя позовет. И вернет тебе все, что у тебя отобрали. А у Ураниты будет прочное будущее. Подумай о ней, Агустин, и стряхни ты с себя отжившие предрассудки. Не будь эгоистом.
Он снова взял бутылку и плеснул в стакан себе и Кабралю. Пальцами положил в оба стакана кубики льда.
– Мне пришло в голову, когда я увидел, какая она стала красивая, – пробубнил он в четвертый или пятый раз. У него неприятное ощущение в горле, терзает боль? Он то и дело мотал головой и все время кончиками пальцев поглаживал шрам. – Если у тебя неприятное ощущение от разговора, считай, я ничего не говорил.
– Ты говоришь зло и подло, – неожиданно взрывается тетушка Аделина. – Говорить такое о своем отце, покойнике при жизни, только и ждущем конца. О моем брате, человеке, которого я больше всех в жизни любила и уважала. Ты не уйдешь из этого дома, Урания, пока не объяснишь, за что ты его так оскорбляешь.
– Я говорю так зло и подло потому, что нет слов, чтобы выразиться еще резче, – спокойно поясняет Урания. – Если бы они были, я бы их произнесла. Наверняка у него были свои доводы. Смягчающие обстоятельства, причины. Но я его не простила и не прощу.
– Почему же ты ему помогаешь, если так ненавидишь? – Старуха вся трясется от возмущения и бледна так, что, кажется, вот-вот хлопнется в обморок. – Зачем же, в таком случае, держать сиделку, кормить его? Пусть бы помирал себе.
– По мне, лучше пусть живет так, покойником при жизни, и страдает, – говорит она очень спокойно, опустив глаза. – Поэтому я ему помогаю, тетя.
– Да что же он тебе сделал, что ты его так ненавидишь и говоришь такие чудовищные вещи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135