Педро Ливио Седеньо был схвачен и всех выдал. Обещаны горы денег тому, кто сообщит о них что-либо. На всех, кто подозревался в антитрухилизме, обрушились жестокие репрессии. Вчера забрали доктора Дурана Баррераса; Тоньо считал, что если его станут пытать, то он в конце концов выдаст их. Оставаться здесь для Амадито крайне опасно.
– Я бы, Тоньо, не остался здесь все равно, даже будь безопасно, – сказал лейтенант. – Пусть меня лучше убьют, чем просидеть здесь еще три дня в полном одиночестве.
– Куда же ты пойдешь?
Он подумал о своем двоюродном брате Максиме Мьесесе, у которого был небольшой земельный участок по шоссе Дуарте. Но Тоньо сбил его порыв: все шоссе перекрыты полицейскими патрулями, обыскивают машины. Ему не удастся доехать до брата неузнанным.
– Ты не представляешь, что творится, – ярился Тоньо Санчес. – Сотни арестованных. Ищут повсюду, как сумасшедшие.
– Черт с ними, – сказал Амадито. – Пусть убивают. Главное – Козел сдох, и никто его не оживит. Ты, брат, не беспокойся. Ты для меня так много сделал. Можешь довезти меня до шоссе? Я вернусь в город пешком.
– Я, конечно, боюсь, но не настолько, чтобы бросить тебя тут, я не мерзавец какой-нибудь, – сказал Тоньо, немного успокаиваясь. И хлопнул его по плечу, – Поехали, отвезу. Но если нас сцапают, ты меня заставил, грозил револьвером, о'кей?
Он спрятал Амадито в джипе сзади, накрыл брезентом, а сверху завалил мотками веревки и жестяными банками из-под бензина. От неудобной позы ногу свело, и она заболела еще сильнее; на каждом ухабе он ударялся плечами, спиной, головой; жестяные банки подпрыгивали и дребезжали над ним. Но ни на миг он не забывал о своем пистолете 45-го калибра, сжимал его в правой руке, сняв с предохранителя. Что бы ни произошло, живым его не возьмут. Он не чувствовал страха. И, по правде сказать, не особенно надеялся, что ему удастся выкрутиться. Впрочем, теперь это было не важно. Такого душевного спокойствия он не чувствовал ни разу после ужасной ночи с Джонни Аббесом.
– Подъезжаем к мосту Радомеса, – услышал он голос насмерть перепуганного Тоньо Санчеса. – Тихо, не шевелись, патруль.
Джип остановился. Он услышал голоса, шаги, потом короткая пауза и дружеские восклицания: «Да это ты, Тоньо!», «Как жизнь, приятель». Их пропустили, не досматривая машину. Они доехали до середины моста, когда он снова услышал Тоньо Санчеса:
– Этот капитан – мой приятель, тощий Распутин, вот уж повезло, так повезло! У меня до сих пор душа в пятках, Амадито. Где тебя высадить?
– У проспекта Сан-Мартин. Вскоре джип затормозил.
– Все спокойно, calies не видно, давай, – сказал Тоньо. – Бог в помощь, парень.
– Бог воздаст тебе, Тоньо.
– Бог в помощь, – повторил Тоньо Санчес и нажал на газ.
До домика тетушки Меки – деревянного, в один этаж, без садика, но огороженного решеткой и с цветущими геранями в окнах – было метров двадцать, которые Амадито, хромая, преодолел в несколько прыжков, не пряча револьвера. Едва он постучал, дверь открылась. Тетушка Мека не успела удивиться: лейтенант, отодвинув ее в сторону, вскочил в дом и запер дверь.
– Я не знаю, что мне делать, где спрятаться, тетя Мека. Дня на два, пока не найду надежного места.
Тетушка обняла его и целовала с той же любовью, что и всегда. И не выглядела очень испуганной, чего Амадито боялся.
– Наверное, тебя видели, сынок. Как же тебя угораздило прийти среди бела дня? У меня соседи – отпетые трухилисты. Да ты весь в крови. А почему забинтован? Тебя ранили?
Амадито из-за занавески посмотрел на улицу. Людей на тротуарах не было. Окна и двери в домах напротив были наглухо закрыты.
– Я, как узнала, все время молюсь за тебя святому Педро Клаверу, он, Амадито, великий чудотворец. – Тетушка Мека сжимала в ладонях его лицо. – Как тебя показали по телевизору да в «Карибе» пропечатали, сразу соседи стали приходить, спрашивать. Дай Бог, что бы тебя никто не заметил. Боже мой, в каком же ты виде, сынок. чего-нибудь хочешь?
– Хочу, тетя, – засмеялся он, гладя ее совсем белые волосы. – Принять душ и что-нибудь съесть. Умираю от голода.
– Да ведь сегодня же твой день рождения! – вспомнила тетушка Мека и снова обняла его.
Старушка была небольшого росточка, но энергичная, добрые глаза смотрели решительно. Она заставила его снять брюки и рубашку, чтобы привести их в порядок, и, пока Амадито мылся – это было божественное наслаждение, – разогрела ему всю еду, что нашлась у нее на кухне. Когда лейтенант вышел из ванной в трусах и майке, стол ломился от еды: жареные овощи, жареные колбаски, рис, жареный цыпленок. Он поел с аппетитом под рассказы тетушки Меки. Какой переполох произвело в семействе известие о том, что он – один из убийц Трухильо. К трем его сестрам на рассвете заявились calies, спрашивали, где он. Сюда пока еще не приходили.
– Если не возражаешь, тетя, я немного посплю. Несколько суток почти не смыкал глаз. От тоски. Теперь я счастлив, что я здесь, с тобой.
Она отвела его к себе в спальню, уложила в постель, под образом святого Педро Клавера, своего любимого святого. Закрыла ставни, чтобы в комнате была полутьма, и сказала, что, пока он будет спать сиесту, она вычистит и выгладит его форму. «Глядишь, и придумаем, куда тебя спрятать, Амадито». Она поцеловала его в лоб, в волосы. – А я-то считала тебя заядлым трухилистом, сынок». Он сразу провалился в сон. Ему приснилось, что Турок Садкала и Антонио Имберт зовут его: «Амадито, Амадито!» Они хотели сказать ему что-то важное, а он не понимал ни их жестов, ни слов. Ему казалось, что он только-только закрыл глаза, а его уже тормошили. Рядом стояла тетушка Мека, такая бледная и испуганная, что сразу стало совестно и он пожалел, что втравил ее в эту историю.
– Они тут, они тут… – Она задыхалась и беспрестанно крестилась. – Десять или двенадцать машин и тьма-тьмущая calies, сынок.
Голова была совершенно ясной, он четко знал, что надо делать. Он заставил старушку лечь на пол за кроватью, к самой стене, у ног святого Педро Клавера.
– Не шевелись и не вставай, что бы ни случилось, – велел он ей. – Я тебя очень люблю, тетя Мека.
Револьвер 45-го калибра был у него в руке. Босой, в одной майке и трусах цвета хаки, как и форма, он, прижимаясь к стене, скользнул к входной двери. Оставаясь невидимым, выглянул из-за занавески на улицу. Вечерело, небо было затянуто тучами, где-то вдалеке играли болеро. Черные «Фольксвагены» СВОРы забили улицу. По меньшей мере, два десятка calies с автоматами и револьверами окружили дом. Трое стояли у самой двери. Один ударил в дощатую дверь кулаком так, что она едва не рассыпалась. Крикнул во все горло:
– Мы знаем, что ты здесь, Гарсиа Герреро! Выходи с поднятыми руками, если не хочешь сдохнуть, как собака!
– Только не как собака, – пробормотал он. Он толкнул дверь левой рукой, а правой выстрелил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
– Я бы, Тоньо, не остался здесь все равно, даже будь безопасно, – сказал лейтенант. – Пусть меня лучше убьют, чем просидеть здесь еще три дня в полном одиночестве.
– Куда же ты пойдешь?
Он подумал о своем двоюродном брате Максиме Мьесесе, у которого был небольшой земельный участок по шоссе Дуарте. Но Тоньо сбил его порыв: все шоссе перекрыты полицейскими патрулями, обыскивают машины. Ему не удастся доехать до брата неузнанным.
– Ты не представляешь, что творится, – ярился Тоньо Санчес. – Сотни арестованных. Ищут повсюду, как сумасшедшие.
– Черт с ними, – сказал Амадито. – Пусть убивают. Главное – Козел сдох, и никто его не оживит. Ты, брат, не беспокойся. Ты для меня так много сделал. Можешь довезти меня до шоссе? Я вернусь в город пешком.
– Я, конечно, боюсь, но не настолько, чтобы бросить тебя тут, я не мерзавец какой-нибудь, – сказал Тоньо, немного успокаиваясь. И хлопнул его по плечу, – Поехали, отвезу. Но если нас сцапают, ты меня заставил, грозил револьвером, о'кей?
Он спрятал Амадито в джипе сзади, накрыл брезентом, а сверху завалил мотками веревки и жестяными банками из-под бензина. От неудобной позы ногу свело, и она заболела еще сильнее; на каждом ухабе он ударялся плечами, спиной, головой; жестяные банки подпрыгивали и дребезжали над ним. Но ни на миг он не забывал о своем пистолете 45-го калибра, сжимал его в правой руке, сняв с предохранителя. Что бы ни произошло, живым его не возьмут. Он не чувствовал страха. И, по правде сказать, не особенно надеялся, что ему удастся выкрутиться. Впрочем, теперь это было не важно. Такого душевного спокойствия он не чувствовал ни разу после ужасной ночи с Джонни Аббесом.
– Подъезжаем к мосту Радомеса, – услышал он голос насмерть перепуганного Тоньо Санчеса. – Тихо, не шевелись, патруль.
Джип остановился. Он услышал голоса, шаги, потом короткая пауза и дружеские восклицания: «Да это ты, Тоньо!», «Как жизнь, приятель». Их пропустили, не досматривая машину. Они доехали до середины моста, когда он снова услышал Тоньо Санчеса:
– Этот капитан – мой приятель, тощий Распутин, вот уж повезло, так повезло! У меня до сих пор душа в пятках, Амадито. Где тебя высадить?
– У проспекта Сан-Мартин. Вскоре джип затормозил.
– Все спокойно, calies не видно, давай, – сказал Тоньо. – Бог в помощь, парень.
– Бог воздаст тебе, Тоньо.
– Бог в помощь, – повторил Тоньо Санчес и нажал на газ.
До домика тетушки Меки – деревянного, в один этаж, без садика, но огороженного решеткой и с цветущими геранями в окнах – было метров двадцать, которые Амадито, хромая, преодолел в несколько прыжков, не пряча револьвера. Едва он постучал, дверь открылась. Тетушка Мека не успела удивиться: лейтенант, отодвинув ее в сторону, вскочил в дом и запер дверь.
– Я не знаю, что мне делать, где спрятаться, тетя Мека. Дня на два, пока не найду надежного места.
Тетушка обняла его и целовала с той же любовью, что и всегда. И не выглядела очень испуганной, чего Амадито боялся.
– Наверное, тебя видели, сынок. Как же тебя угораздило прийти среди бела дня? У меня соседи – отпетые трухилисты. Да ты весь в крови. А почему забинтован? Тебя ранили?
Амадито из-за занавески посмотрел на улицу. Людей на тротуарах не было. Окна и двери в домах напротив были наглухо закрыты.
– Я, как узнала, все время молюсь за тебя святому Педро Клаверу, он, Амадито, великий чудотворец. – Тетушка Мека сжимала в ладонях его лицо. – Как тебя показали по телевизору да в «Карибе» пропечатали, сразу соседи стали приходить, спрашивать. Дай Бог, что бы тебя никто не заметил. Боже мой, в каком же ты виде, сынок. чего-нибудь хочешь?
– Хочу, тетя, – засмеялся он, гладя ее совсем белые волосы. – Принять душ и что-нибудь съесть. Умираю от голода.
– Да ведь сегодня же твой день рождения! – вспомнила тетушка Мека и снова обняла его.
Старушка была небольшого росточка, но энергичная, добрые глаза смотрели решительно. Она заставила его снять брюки и рубашку, чтобы привести их в порядок, и, пока Амадито мылся – это было божественное наслаждение, – разогрела ему всю еду, что нашлась у нее на кухне. Когда лейтенант вышел из ванной в трусах и майке, стол ломился от еды: жареные овощи, жареные колбаски, рис, жареный цыпленок. Он поел с аппетитом под рассказы тетушки Меки. Какой переполох произвело в семействе известие о том, что он – один из убийц Трухильо. К трем его сестрам на рассвете заявились calies, спрашивали, где он. Сюда пока еще не приходили.
– Если не возражаешь, тетя, я немного посплю. Несколько суток почти не смыкал глаз. От тоски. Теперь я счастлив, что я здесь, с тобой.
Она отвела его к себе в спальню, уложила в постель, под образом святого Педро Клавера, своего любимого святого. Закрыла ставни, чтобы в комнате была полутьма, и сказала, что, пока он будет спать сиесту, она вычистит и выгладит его форму. «Глядишь, и придумаем, куда тебя спрятать, Амадито». Она поцеловала его в лоб, в волосы. – А я-то считала тебя заядлым трухилистом, сынок». Он сразу провалился в сон. Ему приснилось, что Турок Садкала и Антонио Имберт зовут его: «Амадито, Амадито!» Они хотели сказать ему что-то важное, а он не понимал ни их жестов, ни слов. Ему казалось, что он только-только закрыл глаза, а его уже тормошили. Рядом стояла тетушка Мека, такая бледная и испуганная, что сразу стало совестно и он пожалел, что втравил ее в эту историю.
– Они тут, они тут… – Она задыхалась и беспрестанно крестилась. – Десять или двенадцать машин и тьма-тьмущая calies, сынок.
Голова была совершенно ясной, он четко знал, что надо делать. Он заставил старушку лечь на пол за кроватью, к самой стене, у ног святого Педро Клавера.
– Не шевелись и не вставай, что бы ни случилось, – велел он ей. – Я тебя очень люблю, тетя Мека.
Револьвер 45-го калибра был у него в руке. Босой, в одной майке и трусах цвета хаки, как и форма, он, прижимаясь к стене, скользнул к входной двери. Оставаясь невидимым, выглянул из-за занавески на улицу. Вечерело, небо было затянуто тучами, где-то вдалеке играли болеро. Черные «Фольксвагены» СВОРы забили улицу. По меньшей мере, два десятка calies с автоматами и револьверами окружили дом. Трое стояли у самой двери. Один ударил в дощатую дверь кулаком так, что она едва не рассыпалась. Крикнул во все горло:
– Мы знаем, что ты здесь, Гарсиа Герреро! Выходи с поднятыми руками, если не хочешь сдохнуть, как собака!
– Только не как собака, – пробормотал он. Он толкнул дверь левой рукой, а правой выстрелил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135