— Никаких наркотиков, никаких наркотиков не было, а было недоразумение, которое сразу же разъяснилось, — сказала Пакета. — Полиция арестовала тут одного, появлялся тут время от времени, он, кажется, подторговывал кокаином, ну, а нас с нею пригласили как свидетелей. Мы ничего не знали, и нас сразу же отпустили.
— С кем она виделась, общалась, водила знакомство? — сказал Сантьяго.
— То есть кто любовник? — показала неровные зубы, Савалита, сверкнула глазами. — Да у нее их знаете сколько.
— Имена можете не называть, — сказал Сантьяго. — Что это были за люди, из какой среды?
— Крутила романы, но в подробности меня не посвящала, мы подругами не были, — сказала Пакета. — Я знаю то, что все знают: распутную жизнь вела, вот и все.
— А родня у нее какая-нибудь осталась? — сказал Сантьяго. — Или близкая подруга? Кто бы нам помог разобраться?
— Нет, кажется, родни не было, — сказала Пакета. — Сама-то говорила, что она из Перу, но многие считали ее иностранкой. Ходили слухи, что перуанский паспорт ей выправил сами знаете кто.
— Еще сеньор Бесерра просил какие-нибудь фотографии, когда она здесь пела, — сказал Сантьяго.
— Фотографии я вам дам, с одним условием: вы уж, пожалуйста, не упоминайте меня, не впутывайте в это дело, — сказала Пакета. — Договорились? Бесеррита мне обещал.
— Обещанное — свято, сеньора, — сказал Сантьяго. — Теперь последнее, и я вас оставлю в покое. Кто бы все-таки мог бы нам о ней рассказать?
— Когда она перестала у меня петь, я ее больше вообще не видела. — Пакета вздохнула и вдруг с таинственно-доверительным видом сказала: — Однако кое-что слышала. Поговаривали, что она пошла в заведение, сами понимаете какое. Ручаться не могу. Знаю, что жила вместе с одной женщиной, а та работала у француженки.
— У Ивонны? — сказал Сантьяго.
— Вот ее-то как раз можете назвать, — засмеялась Пакета, и всю сладость в ее голосе затопила прорвавшаяся ненависть. — Назовите, пусть полиция ее притянет, она ох как много знает.
— А как звали ту женщину, вместе с которой она жила? — сказал Сантьяго.
— Кета? — говорит Амбросио, а через минуту ошеломленно повторяет: — Неужто Кета?
— Если узнают, что я вам сказала, как ее зовут, они меня уничтожат, француженка — мой самый злейший враг. Как крестили — не знаю, а имя она себе взяла — Кета.
— Ты никогда ее не видел? — говорит Сантьяго. — И от Бермудеса никогда не слышал?
— Они жили вместе, и чего только про них не говорили, — взмахнула ресницами Пакета. — Они вроде бы не только дружили. Наверно, это вранье.
— Не видел и не слышал, ниньо, — говорит Амбросио. — Стал бы дон Кайо рассказывать своему шоферу, с кем он путается.
Они вышли, и туманный влажный полумрак Порвенира охватил их. Дарио, склонясь к рулю, клевал носом. Когда он включил зажигание, с тротуара донесся сердитый лай.
— Смотри-ка, все забыла: и про марафет, и про то, что ее арестовали вместе с Музой, — засмеялся Перикито. — Ах, паскудная баба.
— Да она рада до смерти, что Музу пришили, она ее ненавидит и даже скрыть это не может, — сказал Сантьяго. — Заметил, Перикито? И пила, и голос потеряла, и по рукам пошла.
— Но ты много вытянул из Пакеты, — сказал фоторепортер. — Грех жаловаться.
— Да ну, какой там много, — сказал Бесеррита. — Копайте, копайте. Докапывайтесь.
Это были беспокойные и напряженные дни, Савалита, думает он, ты ожил, заинтересовался, увлекся, ты без устали колесил по городу, собирая сведения в кабаре, радиостудиях, пансионах, публичных домах, ты терся среди разнообразной фауны ночного города.
— Муза — нехорошо, — сказал Бесеррита. — Надо ее окрестить заново. Вот, к примеру: «По следам Ночной Бабочки».
Ты писал длинные репортажи, сочинял заголовки и подписи к фотографиям и все больше увлекался этим. Бесеррита пробегал их, брезгливо морщась, правил грозным красным карандашом, придумывал «шапки»: «Новые данные о богемной жизни Ночной Бабочки, убитой на Хесус-Мария»; «Была ли Муза женщиной с темным прошлым?»; «Журналисты „Кроники“ обнаружили новую участницу преступления, ужаснувшего Лиму»; «От начала артистической карьеры — к кровавому концу?»; «Ночная Бабочка скатилась к самому низкому распутству, утверждает владелица кабаре, где была спета последняя песенка Музы»; «Не наркотики ли лишили ее голоса?»
— Вы обставили «Ультима Ора», Бесеррита, — сказал Ариспе. — Вы им вставили фитиль. Продолжайте в том же духе.
— Лей, лей погуще, погорячей, — говорил Карлитос. — Читающая публика требует.
— Вы делаете успехи, Савалита, — говорил Ариспе. — Лет через двадцать из вас выйдет толк.
— Я с таким восторгом собирал и копил это дерьмо: сегодня — кучку, завтра — кучку, — сказал Сантьяго. — И вот теперь целая гора, и теперь изволь все съесть. Вот, Карлитос, вот что со мной случилось.
— Ну, сеньор Бесерра, кончили на сегодня? — сказал Перикито. — Можно по домам?
— Мы еще и не начинали, — сказал Бесеррита. — Сейчас поедем к «мадам», выясним, с кем путалась Муза.
Их встретил Робертито: милости прошу, господа, будьте как дома, чем вас сегодня порадовать, сеньор Бесеррита? Но тот мгновенно охладил его: мы по делу, в кабинет пройдем, можно? Разумеется, сеньор Бесерра, проходите, проходите.
— Притащи-ка им пива, — сказал Бесеррита. — А мне — мадам. Только поживей.
Робертито взмахнул пушистыми ресницами, кивнул, недружелюбно хихикнув, и в дверях сделал антраша. Перикито рухнул в кресло, раскинул ноги: до чего ж тут хорошо, до чего же шикарно. Сантьяго сел рядом. Кабинет был весь устлан коврами, думает он, свет был мягкий, боковой, а по стенам висели три картины. На одной белокурый юноша в маске гнался по извилистой тропинке за убегавшей от него на цыпочках очень белокожей девушкой с осиной талией. На другой он ее уже поймал и падал вместе с нею к подножью плакучих ив, а на третьей девушка с оголенной грудью лежала на траве с томно-тревожным выражением лица, а юноша нежно целовал ее округлые плечи. Дело происходило на берегу озера или реки, и вдалеке плыла стая лебедей с длинными шеями.
— Что за молодежь пошла, — с удовлетворением констатировал Бесеррита. — Ничего на уме, кроме пьянства и разврата.
Губы его кривились насмешливой ухмылкой, горчичного цвета пальцы пощипывали усики, шляпу он сбил на затылок и, расхаживая взад-вперед по комнате, напоминал злодея, думает он, злодея из мексиканского фильма. Вошел с подносом Робертито.
— Сейчас придет, сеньор Бесерра, — низко поклонился он. — Спрашивала, не желательно ли вам стаканчик виски?
— Я не пью, у меня язва, — буркнул Бесеррита. — Выпьешь, а наутро кровью с… будешь.
Робертито исчез, и появилась Ивонна. Помнишь, Савалита, ее длинный, сильно напудренный нос, ее шумящее шелком, переливающееся блестками платье? Зрелая, тертая, дошлая, улыбающаяся женщина поцеловала Бесерриту в щеку, великосветским движением протянула руку Перикито и Сантьяго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174