«Всё верно, – подумал Антон, – как раз подгадаем вовремя. Завтра тринадцатое февраля… Ну конечно! Во вторник тринадцатого…»
– Вас что-то беспокоит, Дворжак? Или вы что-то знаете? – Ротманн отложил газету, посмотрел на Антона пристально.
– В десять часов вечера на город будет совершен первый налет. Он будет длиться двадцать четыре минуты. Второй удар в час тридцать ночи и третий… Не помню, уже на следующий день, – Антон поразился сам, откуда, из каких закоулков памяти он извлек эти часы и минуты.
– Что вы сказали? Объясните толком!
– Зачем вам нужно именно в Дрезден?
– Я объясню зачем, но сначала вы должны мне рассказать всё, что знаете. Что должно случиться? Насколько мне известно, этот город еще не бомбили.
– Его разбомбят, – в голове Антона продолжали всплывать факты и цифры. Он смотрел в глаза Ротманна и видел перед собой монитор своего компьютера с фотографиями руин, штабелей трупов, которые сжигали прямо на площадях, потому что их некому было хоронить.
– Я не знаю, почему они примут такое решение. У меня, конечно, есть на этот счет свои мысли… Но они мало что значат. Я всё же не историк. Но этот город сровняют с землей.
Ротманн встали прошелся, насколько это было возможно, взад-вперед по купе. Затем он сел в дальнем от Антона углу и сказал:
– Вы ничего раньше об этом не говорили.
– Я очень многого вам еще не говорил.
– Но теперь самое время.
– Что ж, как хотите. Повторяю, я не историк… Я знаю лишь то, что до тринадцатого февраля 1945 года Дрезден действительно не бомбили. Существовало даже мнение о некоем джентльменском соглашении (конечно же, негласном) насчет Дрездена как признанного европейского центра культуры и искусства. Ведь в нем не было не то что ни одного военного предприятия, но даже ремонтных мастерских. Ваше руководство сознательно стремилось не предоставить даже малейшего повода союзникам для бомбардировки. К февралю сорок пятого город был наводнен беженцами. В нем разместили множество госпиталей. А единственное промышленное производство, которое издавна там существовало, относилось к фарфору. Там делали тарелки и прочую посуду. Люфтваффе даже сняли последнюю эскадрилью ПВО – такая была уверенность в невозможности атаки этого города противником. Выискивая после войны оправдания решению о бомбардировке, историки называли просто смешные причины. Их было немного. Первая – крупный железнодорожный узел. Но так можно было любой ваш город с населением более 50 тысяч человек объявить военным объектом. И что самое интересное, как раз вокзал и станция пострадали меньше всего. Вторая – наличие вокруг концентрационных лагерей с военнопленными…
– Что, черт возьми, они сделают с городом?!
– Они его практически уничтожат.
– Они применят какое-то новое оружие?
– Новое оружие американцы применят в августе этого года против японских городов Хиросима и Нагасаки, но и они ненамного превзойдут Дрезден по количеству жертв. Если вообще превзойдут. Это была самая страшная в истории войн обычная бомбардировка города. Показательный акт возмездия…
– Вы помните конкретные цифры?
– Официально было объявлено о 35 тысячах погибших. Эту цифру назовет городская администрация. – Антон пользовался то прошлым, то будущим временем. – Она явно была занижена, чтобы не травмировать остальное население. Учитывая более полумиллиона беженцев, большинство из которых не были зарегистрированы, убитых было больше в несколько раз. То есть я хотел сказать «будет»…
– Сколько?
– Некоторые называют 350 тысяч и даже больше. Я не берусь судить. Многие считают реальным число погибших в пределах 150-250 тысяч человек.
– Да, – сказал задумчиво Ротманн, – это похлеще Гамбурга… Но зачем? Гамбург еще можно понять – промышленный город, середина войны. Но Дрезден…
– Я же вам говорю, это был… вернее, будет акт возмездия. За ваши бомбардировки Англии, например Ковентри, Лондона… Лично я думаю, что Черчилль хотел продемонстрировать таким образом силу союзников перед Сталиным. Возможно, преследовалась цель показать всем, что быстрое продвижение наших войск основывается на мощной поддержке со стороны авиации союзников. Может быть, они просто не хотели отдавать Сталину город, ведь советские войска были уже в ста километрах от него, а по уже утвержденному плану раздела Германии на зоны оккупации Дрезден должен был стать военной добычей большевиков. Вероятно, также ставилась задача сломить дух ваших войск на передовой… – Минуту оба молчали,
– И, зная всё это, мы не можем ничего сделать, – задумчиво проговорил Ротманн.
– Нет. Я уверен, что нет. Вам никогда не удастся убедить руководство – а это должно быть очень высокое руководство – в необходимости эвакуации города. Тем более такого города, как Дрезден. К тринадцатому февраля, то есть завтра, в нем вместе с беженцами скопится больше миллиона человек. Все хотели укрыться в месте, которое считали безопасным. Нет. Я думаю, даже гауляйтеру не под силу такое решение. Оно может исходить только из Берлина. Так что, если у вас есть в этом городе кто-нибудь, пусть уезжают. Завтра в десять часов вечера будет уже поздно. – Немного помолчав, Антон добавил: – А теперь вы объясните мне, зачем нам ехать в Дрезден.
– Дайте хоть собраться с мыслями, – Ротманн посмотрел на часы, – после всего, что вы рассказали, нам обоим нужна передышка. Постарайтесь вспомнить еще какие-нибудь подробности, а я подумаю, что делать дальше. – Антон вдруг взорвался:
– Послушайте, Ротманн, скажите откровенно, я у вас по-прежнему в роли арестованного? Мне кажется, я достаточно уже потратил сил и времени, чтобы доказать вам, что мое появление здесь непреднамеренно и случайно! Я шел с вами на сотрудничество, ничего не скрывая. В конце концов, я жертва обстоятельств. И вы, между прочим, тоже. Причем не по моей вине. Ведь это не я пришел к вам в гестапо и попросил расследовать мое дело. Конечно, вы можете сделать со мной всё, что угодно, ведь у вас зиг-руны в петлице и славное прошлое за спиной, а у меня поддельные документы и прошлого нет вообще. Но и я тоже имею некоторые преимущества и, стало быть могу рассчитывать…
– Да успокойтесь вы, наконец! Не собираюсь я ничего скрывать. Я просто прошу вас мне помочь, и только потому что вы имеете ко всему этому отношение. Причем самое прямое.
В это время поезд дернулся и остановился, «Галле», – услышали они голос проводника, объявлявшего название станции.
– Осталось километров семьдесят. До Лейпцига.
Ротманн снова сел к окну. Он расстегнул пуговицу правого нагрудного кармана и достал оттуда листок бумаги. На секунду задумавшись, он протянул листок Антону.
– Читайте.
– Что это?
– Это письмо, которое я получил два дня назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139