Они были оформлены не в виде метелки, а наподобие настенного украшения.
Из ворот вышли сразу четыре женщины. Увидев человека с цветами, остановились и стали шушукаться. Наконец одна из них отделилась от остальных и пошла к нему. Это была она.
– Это вам, фройляйн Грета, – сказал он, протягивая цветы. – Я пришел поблагодарить вас и… и проводить домой. Вы, наверное, очень устали.
– Спасибо, господин Ротманн. Но я не устала.
Она взяла букет и, помахав своим подругам, повернулась к нему. Опять этот долгий взгляд.
– Ну что ж, пойдемте.
Они двинулись в направлении центра, и Грета взяла его под руку. Через несколько минут она уже с жаром рассказывала про свою командировку в центральный городской госпиталь, про то, что там всё очень отличается от их тихой и благополучной во всех отношениях клиники. При этом Ротманн ощущал непроизвольные похлопывания ее ладошки по своей руке в такт некоторым словам, которые она считала важными. «Однако же не может ведь такая девушка быть совершенно свободна, – думал он. – У нее наверняка есть жених или друг, который сейчас сидит где-нибудь в окопах».
– Скажите, Грета, как вам понравился концерт?
– Концерт? Ах, тот концерт в Бетховен-халле? Но мы не дослушали его до конца. Он начался в восемь, а в десять стали бомбить. Мы даже не поняли, что происходит. Представляете, отыграли симфонические сцены из «Полета валькирий», «Шелеста леса», – с каждым вспоминаемым ею названием она легонько хлопала его по руке, – из «Кольца Нибелунгов»… да, еще из оперы «Лоэнгрин», а потом вдруг оркестр заиграл «Гибель Богов», буквально первые такты, и что-то произошло. Все закрутили головами, а музыканты играют себе и играют. Пока на сцену не выбежал толстый человек во фраке и не замахал руками. И только когда они смолкли, все услышали звуки сирены на улице.
– Но всё-таки вам понравилось?
– Конечно! А вы любите Вагнера?
«Не любить Вагнера в Германии сейчас просто не принято», – подумал про себя Ротманн.
– Да как вам сказать… А вашему другу понравилось? – задал он наконец тот вопрос, ради которого и завел разговор о концерте.
Она остановилась.
– Я имею в виду того, с кем вы ходили.
– Мы были втроем: с подругой и ее женихом, – она снова повлекла его вперед. – Если же вы хотите знать, есть ли у меня жених, то уже нет.
Ее голос погрустнел, и она на некоторое время замолчала.
– Он был моряком, простым моряком, не офицером. Их корабль утонул в ночь после Рождества.
– Постойте, постойте, он плавал на «Шарнхорсте»? – Она только кивнула. «Прошло почти четыре месяца», – подсчитал Ротманн про себя, припомнив, что крейсер был потоплен англичанами 26 декабря прошлого года. Несколько минут они шли молча. И вдруг совершенно неожиданно для себя он спросил:
– А хотите, я буду вашим женихом ?
Она не отвечала, словно не расслышала вопроса, погруженная в воспоминания. Они медленно прошли уже шагов двадцать, и он не знал, как выпутаться теперь из этой неловкой и дурацкой ситуации…
– Хочу, – неожиданно произнесла она. Ротманн остановился и посмотрел ей в глаза.
– Очень хочу. – Впервые она отвела взгляд.
В середине мая они поженились и временно заняли одну из комнат на Цеппелинштрассе с видом на башни собора. Венчание в церкви члена СС не поощрялось, и весь обряд был совершен в городской мэрии в присутствии немногочисленных родственников и друзей. Жаль, что Зигфрид не смог приехать. Он так и не увидел его Грету.
Еще через две недели Ротманн прошел очередную комиссию и получил назначение во Фленсбург. Он уехал в середине июня, и весь день перед его отъездом они бродили по городу, взявшись за руки, как маленькие дети. Не сговариваясь, они пришли к собору Святого Петра и Марии и вошли внутрь. Ротманн был в форме, гулкий звук его сапог нарушал тишину пустынного центрального нефа. Они долго простояли возле алтаря, словно венчаясь.
Он вернулся в купе.
– Пора нам, наверное, перекусить.
В вагоне было довольно тепло, даже жарко. Ротманн снял китель и сидел в белой рубашке с расстегнутым воротом и закатанными до локтя рукавами. Они разложили на столе купленные в лейпцигском вокзале бутерброды, нарезали сыр, открыли банку консервов. Достав из своего портфеля бутылку, Ротманн плеснул в опустевшие чайные стаканы темной жидкости, и они, как давние товарищи, выпили не сговариваясь. Жгучая струя ароматного напитка подействовала на Антона так благотворно, что он совершенно забыл о Дрездене. «А здорово, что я еще жив!» – блаженно подумал он.
– И всё-таки я никак не могу понять, какого лешего вы на нас так ополчились? – с набитым ртом заговорил вдруг Антон, выковыривая вилкой из банки кусочек рыбного филе. Он решил сменить тему разговора и вызвать собеседника на исторический спор. – На западе вы вели одну войну, я уж не говорю об Африке, где пленных чуть ли не сразу бросались угощать кофе, а в России превратились вдруг в диких зверей. Чем мы так вам насолили? В Первую мировую мы только выполнили свои обязательства перед французами, причем об этих обязательствах вам было прекрасно известно. Ваш кайзер тоже имел аналогичный договор с Австро-Венгрией. Так что здесь никаких обид быть вроде бы не должно. Да и из войны мы выпали довольно скоро без особых успехов для нас и поражений для вас. Одних пленных три миллиона оставили в ваших лагерях. Заключили с вами мир, не участвовали в Версальском договоре. Кстати, мир с вами был для нас не лучше вашего Версальского по своей грабительской сущности, хоть и не таким продолжительным. Несмотря на это, мы всячески помогали вашему рейхсверу в конце двадцатых и начале тридцатых годов. Не трепали вам нервы, как, например, поляки на спорных территориях…
– Чем это вы помогали рейхсверу?
– Вы, я вижу, многого не знаете. Так я могу рассказать. – Антон окончательно разошелся. – Вы помните, что по Версалю Круппу разрешили делать по три или четыре полевые пушки в год? И это после того, как он делал по три тысячи, причем всяких калибров! А знаете ли вы, что сотни тысяч снарядов, которые вам были запрещены, изготавливали для вас на наших заводах? Конечно, не бесплатно, но это было прямым нарушением ограничений и, мне кажется, должно было стоить хоть какой-то благодарности. Мы разрешили вам построить у нас танковую школу в Казани и летную в Липецке. Собирались даже совместно делать на нашей территорий «юнкерсы» и отравляющие вещества, да только из-за некоторых жуликов с вашей стороны эти проекты сорвались. В середине тридцатых ваш рейхсвер, правда, свернул сотрудничество с СССР. А жаль – вы бы научились делать хорошие танки уже к тридцать девятому году, а наши генералы, может быть, поднаторели немного в современной тактике.
По поднявшимся бровям Ротманна Антон понял, что всего этого он или не знал вообще, или знал в иной интерпретации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Из ворот вышли сразу четыре женщины. Увидев человека с цветами, остановились и стали шушукаться. Наконец одна из них отделилась от остальных и пошла к нему. Это была она.
– Это вам, фройляйн Грета, – сказал он, протягивая цветы. – Я пришел поблагодарить вас и… и проводить домой. Вы, наверное, очень устали.
– Спасибо, господин Ротманн. Но я не устала.
Она взяла букет и, помахав своим подругам, повернулась к нему. Опять этот долгий взгляд.
– Ну что ж, пойдемте.
Они двинулись в направлении центра, и Грета взяла его под руку. Через несколько минут она уже с жаром рассказывала про свою командировку в центральный городской госпиталь, про то, что там всё очень отличается от их тихой и благополучной во всех отношениях клиники. При этом Ротманн ощущал непроизвольные похлопывания ее ладошки по своей руке в такт некоторым словам, которые она считала важными. «Однако же не может ведь такая девушка быть совершенно свободна, – думал он. – У нее наверняка есть жених или друг, который сейчас сидит где-нибудь в окопах».
– Скажите, Грета, как вам понравился концерт?
– Концерт? Ах, тот концерт в Бетховен-халле? Но мы не дослушали его до конца. Он начался в восемь, а в десять стали бомбить. Мы даже не поняли, что происходит. Представляете, отыграли симфонические сцены из «Полета валькирий», «Шелеста леса», – с каждым вспоминаемым ею названием она легонько хлопала его по руке, – из «Кольца Нибелунгов»… да, еще из оперы «Лоэнгрин», а потом вдруг оркестр заиграл «Гибель Богов», буквально первые такты, и что-то произошло. Все закрутили головами, а музыканты играют себе и играют. Пока на сцену не выбежал толстый человек во фраке и не замахал руками. И только когда они смолкли, все услышали звуки сирены на улице.
– Но всё-таки вам понравилось?
– Конечно! А вы любите Вагнера?
«Не любить Вагнера в Германии сейчас просто не принято», – подумал про себя Ротманн.
– Да как вам сказать… А вашему другу понравилось? – задал он наконец тот вопрос, ради которого и завел разговор о концерте.
Она остановилась.
– Я имею в виду того, с кем вы ходили.
– Мы были втроем: с подругой и ее женихом, – она снова повлекла его вперед. – Если же вы хотите знать, есть ли у меня жених, то уже нет.
Ее голос погрустнел, и она на некоторое время замолчала.
– Он был моряком, простым моряком, не офицером. Их корабль утонул в ночь после Рождества.
– Постойте, постойте, он плавал на «Шарнхорсте»? – Она только кивнула. «Прошло почти четыре месяца», – подсчитал Ротманн про себя, припомнив, что крейсер был потоплен англичанами 26 декабря прошлого года. Несколько минут они шли молча. И вдруг совершенно неожиданно для себя он спросил:
– А хотите, я буду вашим женихом ?
Она не отвечала, словно не расслышала вопроса, погруженная в воспоминания. Они медленно прошли уже шагов двадцать, и он не знал, как выпутаться теперь из этой неловкой и дурацкой ситуации…
– Хочу, – неожиданно произнесла она. Ротманн остановился и посмотрел ей в глаза.
– Очень хочу. – Впервые она отвела взгляд.
В середине мая они поженились и временно заняли одну из комнат на Цеппелинштрассе с видом на башни собора. Венчание в церкви члена СС не поощрялось, и весь обряд был совершен в городской мэрии в присутствии немногочисленных родственников и друзей. Жаль, что Зигфрид не смог приехать. Он так и не увидел его Грету.
Еще через две недели Ротманн прошел очередную комиссию и получил назначение во Фленсбург. Он уехал в середине июня, и весь день перед его отъездом они бродили по городу, взявшись за руки, как маленькие дети. Не сговариваясь, они пришли к собору Святого Петра и Марии и вошли внутрь. Ротманн был в форме, гулкий звук его сапог нарушал тишину пустынного центрального нефа. Они долго простояли возле алтаря, словно венчаясь.
Он вернулся в купе.
– Пора нам, наверное, перекусить.
В вагоне было довольно тепло, даже жарко. Ротманн снял китель и сидел в белой рубашке с расстегнутым воротом и закатанными до локтя рукавами. Они разложили на столе купленные в лейпцигском вокзале бутерброды, нарезали сыр, открыли банку консервов. Достав из своего портфеля бутылку, Ротманн плеснул в опустевшие чайные стаканы темной жидкости, и они, как давние товарищи, выпили не сговариваясь. Жгучая струя ароматного напитка подействовала на Антона так благотворно, что он совершенно забыл о Дрездене. «А здорово, что я еще жив!» – блаженно подумал он.
– И всё-таки я никак не могу понять, какого лешего вы на нас так ополчились? – с набитым ртом заговорил вдруг Антон, выковыривая вилкой из банки кусочек рыбного филе. Он решил сменить тему разговора и вызвать собеседника на исторический спор. – На западе вы вели одну войну, я уж не говорю об Африке, где пленных чуть ли не сразу бросались угощать кофе, а в России превратились вдруг в диких зверей. Чем мы так вам насолили? В Первую мировую мы только выполнили свои обязательства перед французами, причем об этих обязательствах вам было прекрасно известно. Ваш кайзер тоже имел аналогичный договор с Австро-Венгрией. Так что здесь никаких обид быть вроде бы не должно. Да и из войны мы выпали довольно скоро без особых успехов для нас и поражений для вас. Одних пленных три миллиона оставили в ваших лагерях. Заключили с вами мир, не участвовали в Версальском договоре. Кстати, мир с вами был для нас не лучше вашего Версальского по своей грабительской сущности, хоть и не таким продолжительным. Несмотря на это, мы всячески помогали вашему рейхсверу в конце двадцатых и начале тридцатых годов. Не трепали вам нервы, как, например, поляки на спорных территориях…
– Чем это вы помогали рейхсверу?
– Вы, я вижу, многого не знаете. Так я могу рассказать. – Антон окончательно разошелся. – Вы помните, что по Версалю Круппу разрешили делать по три или четыре полевые пушки в год? И это после того, как он делал по три тысячи, причем всяких калибров! А знаете ли вы, что сотни тысяч снарядов, которые вам были запрещены, изготавливали для вас на наших заводах? Конечно, не бесплатно, но это было прямым нарушением ограничений и, мне кажется, должно было стоить хоть какой-то благодарности. Мы разрешили вам построить у нас танковую школу в Казани и летную в Липецке. Собирались даже совместно делать на нашей территорий «юнкерсы» и отравляющие вещества, да только из-за некоторых жуликов с вашей стороны эти проекты сорвались. В середине тридцатых ваш рейхсвер, правда, свернул сотрудничество с СССР. А жаль – вы бы научились делать хорошие танки уже к тридцать девятому году, а наши генералы, может быть, поднаторели немного в современной тактике.
По поднявшимся бровям Ротманна Антон понял, что всего этого он или не знал вообще, или знал в иной интерпретации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139