Даже если захотят, все равно не простят того, что его жизнь куплена за счет жизни человека. Шаграта простят, что взять со зверушки, но он без Тира пропадет. Он же никого больше не слушает… ну Эрика еще, конечно. Но Эрик не присматривает за ним постоянно.
Казимир подумал, что Тиру только на пользу пошло бы развязаться со Стаей. В Стае расти некуда, они все пятеро – рядовые, они рядовыми и останутся, если их не расформируют.
– Ну-ка, Шаграт, еще раз давай, – попросил Мал. Когда только успел проснуться? – Или ты убьешь, или Суслик помрет, так, что ли?
– У Суслика спроси.
– Отвяжитесь, – сказал Тир, – а лучше подеритесь. Все больше пользы.
– Тебя не спрашивают, – отрезал Падре. – И что, Шаграт, ты умеешь совершать жертвоприношения?
– Ну.
– Не нукай. Душа человека, которого принесли в жертву демону, попадает в ад.
– А мне насрать!
Падре вздохнул и тяжело встал из кресла.
Шаграт настороженно прижал уши. Тир хмыкнул и уставился на Падре с нескрываемым любопытством. Он слегка улыбался. Нехорошо улыбался. Но улыбка производила бы гораздо более сильное впечатление, если бы сам Тир выглядел получше. Шаграт прав, их демону приходится нелегко.
Мал тихо присел в ближайшее кресло. Все смотрели на Падре. А тот прошел на другой край пассажирской зоны, отвязал от кресел пилотов шлиссдарка. Они не трепыхались. Во-первых, не слышали разговора. А во-вторых, имея дело с Падре, в любом случае лучше не трепыхаться.
Придерживая за локти, Падре повел обоих пилотов на корму. Шаграт, перескакивая через кресла, устремился туда же. На корме места больше, там удобнее… там много чего удобнее. Не пройдя и половины пути, Падре развернулся к краю палубы, с силой толкнул за борт Лато. Тот завяз было в защитном поле, но Падре, уже обеими руками, бросил на него Деррита, и поле вязко расступилось, не выдержав двойной нагрузки.
Пилоты даже крикнуть не успели. А если и успели – все равно было не слышно.
Зато слышно было Шаграта. Тот от неожиданности зацепился за кресло, упал, ударился локтем обо что-то твердое, и орал сейчас, и сыпал ругательствами, понося Падре на чем свет стоит.
Мал, нисколько не удивленный, пролез меж кресел и поставил Шаграта на ноги.
– Ты понимаешь, зеленый, нельзя человечью душу губить. Падре же сказал.
– Вот именно, – подтвердил Падре, – так они погибли, зато спаслись. А Суслику и меня отдать можно.
– Или меня, – кивнул Мал.
Шаграт заткнулся. Стало тихо. Казимир не решался подать голос.
И в этой тишине рассмеялся Тир.
Ему было весело. Всем – тошно, а ему весело. Он смеялся над ними. Над всеми. Над обалдевшим Шагратом, над так и не рискнувшим вмешаться Казимиром, над готовностью Мала к самопожертвованию, и над Падре, ставшим убийцей ради спасения души.
– Ну вы, блин, даете, – проговорил он сквозь смех, – придурки. Это ж надо… все сдохли, а пользы никакой! Люди… – Тир протянул это слово то ли с уважением, то ли с изумлением. – Что ж вы дураки-то такие, а?
Падре выругался. Грязно и очень искренне.
Тир слабо взмахнул рукой:
– Там, у Риттера в бардачке книжка. Давай, Падре, возьми ее! Посмотрим, что она тебе скажет.
Он вновь рассмеялся и откинулся на спинку кресла.
Никто не разделил его радости. Даже Шаграт. Тот вряд ли что-то понял, кроме того, что Падре выкинул нужных людей, и ловить их уже поздно, но Шаграту и этого хватало, чтобы злиться и расстраиваться.
– Что делать-то теперь? – спросил сердито. – Суслик?
– Да ничего, – весело ответил Тир. – Ты можешь, конечно, Падре зарезать, но я его съесть не смогу. И Мала тоже не смогу. Шаграт, за Цыпу осади, он тебя первый зарежет. Ох, – он сжал пальцами виски, – давайте, продолжайте лаяться, мне вашей грызни как раз до Геллета хватит.
– Что с нами не так? – спросил Падре. – Откуда бы такая переборчивость?
– Лопну я, – ответил Тир почти серьезно, – пополам порвусь. Вы же в небе, ребятки. Как я. Мне столько не съесть. Я у вас еще маленький.
Они изрядно позабавили его. Стая. Детский сад в самолете, а не взрослые парни. Ну и подкормили, конечно. Расчеты Тира на то, что Падре и Мал будут переживать за Риттера, не оправдались: оба поверили в его силы и, поднявшись на шлиссдарк, ни о чем уже не беспокоились, кроме выполнения непосредственных обязанностей. Так что Шаграт запаниковал почти обоснованно. Тир не умер бы, конечно, до Геллета. Скорее всего. То есть обернись дело совсем плохо, он, наверное, сам прикончил бы обоих пилотов шлиссдарка. Обещания обещаниями, а инстинкт – это инстинкт. Но даже если бы до крайности не дошло, в Геллете пришлось бы какое-то время лечиться, восстанавливать силы. А теперь благодаря Падре – ну Падре, это надо ж было отколоть такую штуку! – теперь благодаря ему: раскаивающемуся, злому, постоянно возвращающемуся мыслями к последним секундам перед тем, как он выбросил за борт ни в чем не повинных людей, есть возможность время от времени кормиться.
Падре думает, да. Думает о том, что было бы, не убей он пилотов. Думает о том, что тогда он не был бы убийцей.
А ведь спасти хотел. Дикие люди в этом Саэти. И суеверия дикие. И вера – дикарская. Христианство… Да такие христиане хуже любого демона.
Тир не мог отказать себе в удовольствии время от времени снова вспомнить всю сцену с убийством. И его улыбка возвращала Падре в ад бесплодных сожалений.
Неиссякаемый источник пищи.
…Мал, в нарушение всех существующих правил, посадил шлиссдарк прямо у ворот госпиталя. Падре привел медиков. Шаграт обругал их за то, что долго копаются. Они не копались. Действовали очень оперативно, просто не поняли, каким образом Риттер умудрился выжить во время и после операции, поэтому попытались задавать вопросы. Но уже после того, как один из врачей подключился к Риттеру.
После того, как Тир отдал контроль.
Все-таки магия – это хорошо. Полезно.
Хотелось спать. И убивать.
– Хватит, – сказал он Падре. – Можешь и дальше ненавидеть меня, но перестань грызть себя. Ты же искренне раскаиваешься, значит, этот грех тебе отпустят. Исповедуешься – спасешься.
– А ты? – Падре с досадой поморщился. – Ты, Суслик, дурак, все-таки страшное дело. Всякой премудрости и разумения в преизбытке, а пользы от этого… Тьфу! Да о чем с тобой говорить? Мы все друг за друга, если понадобится, и жизнь отдадим, и душу, но если мы умрем, чтобы тебя спасти, мы сами спасемся: возродимся к жизни вечной. А если ты погибнешь… ты сам знаешь, был там уже. Об этом я и думаю: каково нам будет знать, что ты горишь в аду?
Шлиссдарк поднялся, сделал круг над госпиталем и направился в сторону гражданского летного поля.
– Трофей, – сказал Тир. – Цыпа продаст корабль, денег заработает. Падре, ты такую чушь несешь. Хрена ли ты меня хоронишь раньше времени?
– Да не я тебя хороню, придурок. У тебя просто нет надежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107