Основные товары гиеньского экспорта. То, что можно насобирать по купцам за каких-нибудь полчаса. То что, конечно же, настолько необходимо в Десятиградье, что невозможно выждать пару недель до конца распутицы, и нужно двигаться в путь прямо сейчас, не медля.
Йорик первым услышал скрежет выходящего из пазов огромного засова. Тронул де Фокса за плечо. Тот коротко кивнул, отдал Жиндику поводья, взглянул на Йорика:
– Пошли, что ли?
И они пошли.
В обозе, уже направившемся, было, к открытым воротам, случилась какая-то заминка. Передний фургон встал, с десяток шагов не доехав до воротной арки…
– Тасх’рисса! – крикнул Эльрик, хлопнув своего жеребца по мокрому крупу.
Рослый скакун рванулся вперед, почти сразу перейдя с рыси на тяжкий, неотвратимый галоп. Жиндик Худьба вцепился в луку седла. От ворот еще только оборачивались недовольные оризы, изумленно разбирали поводья ошарашенные гвардейцы, а жеребец уже вломился в зазор между упряжкой фургона и аркой.
Худьба действительно отвлек охрану. Все взоры были устремлены на него, когда, обогнув обоз с другой стороны, за ворота вырвался Йорик, оседлавший своего длинноногого эзисского скакуна. Де Фокс пронесся сразу вслед за ним, для острастки рявкнув на дернувшихся вперед кавалеристов.
Рявкнул, так рявкнул. Почти полноценное «грау», пусть и сквозь личину, пусть и человеческим голосом.
Всадники подались назад. А передний фургон наоборот сдал вперед. И снова застрял, перегородив дорогу ошалевшим королевским конникам. Какая ругань взлетела над воротной аркой! Кажется, там даже дождь перестал: капли испарялись, не выдержав накала страстей. Со стен начали стрелять, но беглецы очень скоро оказались вне досягаемости даже для арбалетных болтов. А расчехлять ради них «скорпионы», все-таки, не стали. Может, и хотели бы, да просто времени не хватило.
Худьба ожидал, стоя под разлапистым указателем. Дорога здесь расходилась тремя отводками, но им нужен был главный тракт. Мощеный камнем, не сохраняющий следов.
Эльрик осадил коня, спрыгнул на землю:
– Жиндик, ты идешь со мной. Командор…
– Я пошлю тебе весточку.
– Понял.
Снимая уздечки с двух оказавшихся лишними скакунов, Йорик наблюдал, как де Фокс, без церемоний подхватив музыканта поперек туловища, быстро пересек лесную опушку. Очень скоро оба потерялись среди зябких голых стволов.
Пора было ехать. Если хорошо прислушаться, то, наверное, уже уловишь топот погони…
Йорик прищурился, всматриваясь в жухлую траву за обочиной тракта. Одобрительно кивнул. Даже он не смог бы сказать, что здесь только что прошел человек, да еще и с изрядным грузом. Тридцатилетней давности опыт лесной войны, явно пошел на пользу Эльрику де Фоксу. А вот Худьбе можно лишь посочувствовать.
– Уходим, дети, – на эльфийском произнес Йорик, обращаясь к лошадям. Отзываясь на скрытую в словах магию, те вскинули головы, загарцевали, прядая ушами. – И уходим быстро…
Он толкнул своего коня пятками.
И только ветер да дождевые капли взвихрились на том месте, где только что был командор Йорик Хасг.
Порой даже в том, что ты наполовину эльф, есть своя прелесть.
Самоцветные камни
Подходил к концу месяц листопад, и давно уже падали на каменные мостовые столицы Уденталя не листья, а снежные хлопья. Мягкие, пушистые, последние несколько дней они не таяли, и город, озябший, безнадежно пытался согреться, кутаясь в тоненькое пока, белое покрывало.
Жиндик Худьба не мерз, несмотря на установившиеся холода. И грел музыканта не только теплый, дорогой кафтан, не только плащ с меховым подбоем, как у какого-нибудь вельможи, но и волнительное чувство, пушистым зверем, вроде кота, устроившееся в душе. Жиндик Худьба был влюблен. Всем сердцем. Всем существом своим – влюблен. Никогда в жизни он так не любил, и знал, что никогда больше так не полюбит. Бродячий музыкант, он не мог рассчитывать на взаимность, но был счастлив уже от того, что случилась в его жизни вот такая, огромная и всепоглощающая любовь.
Да, теперь Жиндик еще лучше понимал маэстро Хазака. Ведь оба они любили одну и ту же прекрасную даму – Лену Удентальскую, королеву Загорья.
Музыкант, влюбленный в королеву. Как просто. И как невероятно. Такое бывает в песнях, а в жизни музыканту не позволят даже издали взглянуть на ее величество. Но Жиндик видел ее. Он говорил с ней, и она – она тоже с ним говорила. Задавала вопросы. Улыбалась. Хмурилась.
Она – настоящая, живая, но, поверить в это сначала казалось невозможным. Разве живая женщина может быть такой… прекрасной? Если бы королева не исповедовала веру в Анласа, Жиндик решил бы, что она из свиты Таманы, богини любви. Или, нет, он решил бы, что это сама Тамана, сошедшая в тварный мир, чтобы напомнить о себе людям. Тем более что слухи, которые чуткое ухо музыканта ловило даже там, где, их, вроде бы и не было, эти слухи снова и снова шушукались между собой о древних богах Многогранника, и о том, что ее величество как-то связана с этими богами, а, может, это боги связаны с королевой.
Но, конечно, анласитка не может быть воплощением ни одной древних богинь. И, хотя, в небесных садах Таманы, в конце концов, пусть и после смерти, встречались все влюбленные, Жиндик последнее время все чаще задумывался о том, чтобы принять Опаление. Это должно было приблизить его душу к душе прекрасной королевы. Приблизить. Хоть чуть-чуть.
Увы, Серпенте Квирилльский тоже верил в Анласа. И Жиндик, наблюдательный, как положено поэту, во всем, что касалось движений человеческой души, готов был поклясться, что душа Лены Удентальской трепетала при упоминании имени, которым Серпенте назвал себя в Вайскове.
Эльрик де Фокс. Так он назвался, и маэстро Хазак велел запомнить эти слова, и повторять в точности, не исказив ни единого звука. Жиндик не исказил. И сердце королевы отозвалось на чужое, чуждое имя. Она родом из Десятиградья… может ли быть, что ее и Серпенте связывали какие-то чувства? Почему нет? Женщины, они часто любят чудовищ, они любят силу и власть, не задумываясь о том, что за силой и властью всегда таится тьма и холод очерствевшей души. Впрочем, Жиндик не мог бы поклясться, что речь идет именно о любви. Королева, прекрасная и светлая, как богиня, она обрадовалась, но одновременно встревожилась, улыбнулась, и испугалась. Она… она была взволнована, но что вызвало это волнение? Не понять. Не разобраться. И, может быть, не стоит понимать?
Увы, инстинкт самосохранения, подсказывающий, что последняя мысль – самая мудрая, был в Жиндике слишком слаб. Зато любопытство, круто замешанное на ревности и романтичности, распирало музыканта, как ядовитая опара.
Серпенте Квирилльский – друг маэстро Хазака. А маэстро сам влюблен в королеву. Интересно, а он знает?..
О чем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Йорик первым услышал скрежет выходящего из пазов огромного засова. Тронул де Фокса за плечо. Тот коротко кивнул, отдал Жиндику поводья, взглянул на Йорика:
– Пошли, что ли?
И они пошли.
В обозе, уже направившемся, было, к открытым воротам, случилась какая-то заминка. Передний фургон встал, с десяток шагов не доехав до воротной арки…
– Тасх’рисса! – крикнул Эльрик, хлопнув своего жеребца по мокрому крупу.
Рослый скакун рванулся вперед, почти сразу перейдя с рыси на тяжкий, неотвратимый галоп. Жиндик Худьба вцепился в луку седла. От ворот еще только оборачивались недовольные оризы, изумленно разбирали поводья ошарашенные гвардейцы, а жеребец уже вломился в зазор между упряжкой фургона и аркой.
Худьба действительно отвлек охрану. Все взоры были устремлены на него, когда, обогнув обоз с другой стороны, за ворота вырвался Йорик, оседлавший своего длинноногого эзисского скакуна. Де Фокс пронесся сразу вслед за ним, для острастки рявкнув на дернувшихся вперед кавалеристов.
Рявкнул, так рявкнул. Почти полноценное «грау», пусть и сквозь личину, пусть и человеческим голосом.
Всадники подались назад. А передний фургон наоборот сдал вперед. И снова застрял, перегородив дорогу ошалевшим королевским конникам. Какая ругань взлетела над воротной аркой! Кажется, там даже дождь перестал: капли испарялись, не выдержав накала страстей. Со стен начали стрелять, но беглецы очень скоро оказались вне досягаемости даже для арбалетных болтов. А расчехлять ради них «скорпионы», все-таки, не стали. Может, и хотели бы, да просто времени не хватило.
Худьба ожидал, стоя под разлапистым указателем. Дорога здесь расходилась тремя отводками, но им нужен был главный тракт. Мощеный камнем, не сохраняющий следов.
Эльрик осадил коня, спрыгнул на землю:
– Жиндик, ты идешь со мной. Командор…
– Я пошлю тебе весточку.
– Понял.
Снимая уздечки с двух оказавшихся лишними скакунов, Йорик наблюдал, как де Фокс, без церемоний подхватив музыканта поперек туловища, быстро пересек лесную опушку. Очень скоро оба потерялись среди зябких голых стволов.
Пора было ехать. Если хорошо прислушаться, то, наверное, уже уловишь топот погони…
Йорик прищурился, всматриваясь в жухлую траву за обочиной тракта. Одобрительно кивнул. Даже он не смог бы сказать, что здесь только что прошел человек, да еще и с изрядным грузом. Тридцатилетней давности опыт лесной войны, явно пошел на пользу Эльрику де Фоксу. А вот Худьбе можно лишь посочувствовать.
– Уходим, дети, – на эльфийском произнес Йорик, обращаясь к лошадям. Отзываясь на скрытую в словах магию, те вскинули головы, загарцевали, прядая ушами. – И уходим быстро…
Он толкнул своего коня пятками.
И только ветер да дождевые капли взвихрились на том месте, где только что был командор Йорик Хасг.
Порой даже в том, что ты наполовину эльф, есть своя прелесть.
Самоцветные камни
Подходил к концу месяц листопад, и давно уже падали на каменные мостовые столицы Уденталя не листья, а снежные хлопья. Мягкие, пушистые, последние несколько дней они не таяли, и город, озябший, безнадежно пытался согреться, кутаясь в тоненькое пока, белое покрывало.
Жиндик Худьба не мерз, несмотря на установившиеся холода. И грел музыканта не только теплый, дорогой кафтан, не только плащ с меховым подбоем, как у какого-нибудь вельможи, но и волнительное чувство, пушистым зверем, вроде кота, устроившееся в душе. Жиндик Худьба был влюблен. Всем сердцем. Всем существом своим – влюблен. Никогда в жизни он так не любил, и знал, что никогда больше так не полюбит. Бродячий музыкант, он не мог рассчитывать на взаимность, но был счастлив уже от того, что случилась в его жизни вот такая, огромная и всепоглощающая любовь.
Да, теперь Жиндик еще лучше понимал маэстро Хазака. Ведь оба они любили одну и ту же прекрасную даму – Лену Удентальскую, королеву Загорья.
Музыкант, влюбленный в королеву. Как просто. И как невероятно. Такое бывает в песнях, а в жизни музыканту не позволят даже издали взглянуть на ее величество. Но Жиндик видел ее. Он говорил с ней, и она – она тоже с ним говорила. Задавала вопросы. Улыбалась. Хмурилась.
Она – настоящая, живая, но, поверить в это сначала казалось невозможным. Разве живая женщина может быть такой… прекрасной? Если бы королева не исповедовала веру в Анласа, Жиндик решил бы, что она из свиты Таманы, богини любви. Или, нет, он решил бы, что это сама Тамана, сошедшая в тварный мир, чтобы напомнить о себе людям. Тем более что слухи, которые чуткое ухо музыканта ловило даже там, где, их, вроде бы и не было, эти слухи снова и снова шушукались между собой о древних богах Многогранника, и о том, что ее величество как-то связана с этими богами, а, может, это боги связаны с королевой.
Но, конечно, анласитка не может быть воплощением ни одной древних богинь. И, хотя, в небесных садах Таманы, в конце концов, пусть и после смерти, встречались все влюбленные, Жиндик последнее время все чаще задумывался о том, чтобы принять Опаление. Это должно было приблизить его душу к душе прекрасной королевы. Приблизить. Хоть чуть-чуть.
Увы, Серпенте Квирилльский тоже верил в Анласа. И Жиндик, наблюдательный, как положено поэту, во всем, что касалось движений человеческой души, готов был поклясться, что душа Лены Удентальской трепетала при упоминании имени, которым Серпенте назвал себя в Вайскове.
Эльрик де Фокс. Так он назвался, и маэстро Хазак велел запомнить эти слова, и повторять в точности, не исказив ни единого звука. Жиндик не исказил. И сердце королевы отозвалось на чужое, чуждое имя. Она родом из Десятиградья… может ли быть, что ее и Серпенте связывали какие-то чувства? Почему нет? Женщины, они часто любят чудовищ, они любят силу и власть, не задумываясь о том, что за силой и властью всегда таится тьма и холод очерствевшей души. Впрочем, Жиндик не мог бы поклясться, что речь идет именно о любви. Королева, прекрасная и светлая, как богиня, она обрадовалась, но одновременно встревожилась, улыбнулась, и испугалась. Она… она была взволнована, но что вызвало это волнение? Не понять. Не разобраться. И, может быть, не стоит понимать?
Увы, инстинкт самосохранения, подсказывающий, что последняя мысль – самая мудрая, был в Жиндике слишком слаб. Зато любопытство, круто замешанное на ревности и романтичности, распирало музыканта, как ядовитая опара.
Серпенте Квирилльский – друг маэстро Хазака. А маэстро сам влюблен в королеву. Интересно, а он знает?..
О чем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87