Ее наружность выражала страдание, но не раскаяние.
– Убирайся, убирайся, несчастная! – крикнул Кавалье, топнув ногой. – Я забыл твою подлость: твое появление вызывает снова мою ярость. Убирайся еще раз говорю тебе или я безжалостно раскрою всю правду в присутствии всех наших братьев!
– То, что я имею сказать вам, я скажу в присутствии всех наших братьев. Я не прошу у вас снисхождения, но справедливости, только справедливости, – с достоинством произнесла Изабелла печально и спокойно.
– Справедливость, которую ты заслуживаешь, – это моя ненависть и мое презрение. Еще раз – убирайся!
– Справедливости, только одной справедливости! – повторила Изабелла, с мольбой сложив руки и приближаясь к Кавалье.
– А, ты заставляешь меня решиться на это! – проговорил он и могучим голосом, желая чтобы его услышало большинство камизаров, которые мало-помалу окружили его, закричал:
– Братья мои, братья! Видите эту девушку? Она красива, у нее гордый и смелый вид, не правда ли? Ее чело и взгляд внушают уважение. Она принадлежит к нашей религии: ее отец – старый солдат, который храбро служил великому герцогу Рогану...
– Мой отец умер! – проговорила Изабелла, глубоко вздохнув.
– Слышите? – сказал Кавалье. – Ее отец умер, умер, без сомнения, со стыда и отчаяния. Ведь вам незнакома вся гнусность, вся низость души, которая кроется под этой наружностью! Вам неизвестно, что три года назад ее отец и мой обручили нас. Я любил тогда эту девушку! О, я любил ее страстно: я считал ее добродетельнее и благороднее всех наших сестер.
И Жан рассказал все, что случилось у него с Флораком в Андюзе. В заключение несчастный воскликнул с яростью, бросая уничтожающие, презрительные взгляды на Изабеллу:
– И что же! Пока я таился в Женеве, каково было поведение этой негодницы, моей невесты!?
До сих пор Изабелла слушала с чувством глубокой боли, которая все возрастала. По ропоту присутствовавших севенцев она догадалась, что и они осуждают ее. Чувствуя, как все в ней возмущается, черпая силы в своей невиновности, она прервала Жана в ту минуту, как он коснулся ее поведения. С взволнованным лицом, с искрящимся взглядом, сделав повелительный жест, она величественно проговорила:
– Мое поведение? Я вам расскажу о нем! Господь меня слышит. Господь меня видит. Он знает, лгала ли я когда-нибудь... Когда Жану Кавалье пришлось спасаться в Женеве, я умолила моего отца присоединиться к моему жениху в Швейцарии. Мы поехали в одну прекрасную ночь. Но по приказанию того человека, который оскорбил Жана, вероятно, солдаты его следили за нами. В двух верстах от Андюзы нас с отцом арестовывают. Моим братьям не безызвестно, каким наказаниям подвергаются беглецы, если их настигают: мужчин отсылают на галеры, женщин бросают в тюрьму. Я впала в отчаяние при мысли, что я завлекла моего отца в это бегство. Я боялась не столько за себя, сколько за него: он был уже так стар, так страдал от своих ран... Притом для солдата – галеры! О, это было ужасно! И вот, тот человек, который оскорбил моего жениха, приходит к нам в дом-туда, где по его приказанию нас держали в плену. Оттуда нас должны были отвести в Ним. Я думала, что он пришел насмехаться над нашим несчастьем. Но по его обхождению с нами этого нельзя было предположить. Он нас пожалел: даже обвинил в нашем аресте слишком усердное рвение своих солдат. Он упрекал себя в том, что унизил собственное достоинство, переступил правила чести, оскорбив Жана, который не имел возможности защищаться... Несмотря на все эти сожаления, я сказала в лицо этому человеку, что презираю его, как единственного виновника всех наших бедствий. Я требовала, как искупление, освобождения моего отца. Я доказывала, что он обязан исполнить мое требование: не мог же он допустить, чтобы такого старца повлекли на галеры! Сразу он не дал мне никакого ответа, но на следующий день снова явился. Я была одна. «В вашей власти, – сказал он мне, – избавить вашего отца от галер». – «Что надо сделать для этого?» – «Разрешить мне посещать вас ежедневно». – «Но я вас ненавижу, я вас презираю... Ведь благодаря вам мой жених в изгнании, мой отец в тюрьме и нам угрожает позорное наказание!» – «Вы можете меня презирать и ненавидеть, но дайте мне возможность видеть вас ежедневно – и ваш отец спасен». – Призываю небо в свидетели: это его подлинные слова! – воскликнула Изабелла, торжественно подняв руку.
Кавалье сделал жест глубокого недоверия. Изабелла продолжала:
– То, о чем этот человек просил, было для меня омерзительно: один вид его внушал мне страх. Но я его тщетно молила... Он был непоколебим... Тогда я покорилась. Я пожертвовала моим отвращением для спасения отца, от которого ничего не скрыла. В продолжение нескольких дней этот человек посещал нас. Он был знатен, молод, богат: он пустил в ход все, чтобы победить мое отвращение к нему. Точно он не знал, кого я люблю!
Изабелла бросила на Кавалье взгляд, полный нежности и достоинства.
– Этот человек удвоил предупредительность к моему отцу, который платил ему холодным презрением. И что же! Все это прикрывало только неслыханное лицемерие! Этому человеку я нужна была, как жертва, и он, без сомнения, хотел, чтобы меня считали его сообщницей.
Тут голос Изабеллы дрогнул. Она быстро продолжала, точно каждое слово жгло ей губы:
– Однажды вечером он пришел как обычно. Он заявил, что выступает со своими отрядами завтра утром и попрощался с нами, а сам спрятался в соседней темной комнате: он подкупил женщину, которая нам прислуживала. Не знаю, какой снотворный порошок всыпал он в мое питье, но я погрузилась в мертвый сон... Утром я проснулась несчастной...
Севенцы, окружавшие Изабеллу, в один голос испустили крик негодования. Все в молодой девушке дышало такой правдой, что невозможно было сомневаться в искренности ее слов. Кавалье бросился к ней. Глаза его сверкали яростью. Он весь был потрясен: тысяча разноречивых ощущений отражались на его лице. Сжав обеими руками ее руки, он воскликнул:
– Ты говоришь правду, сущую правду?
– Господь меня слышит, – сказала Изабелла, подняв глаза к небу.
– Продолжай, продолжай, несчастная! – простонал Кавалье. – Я верю тебе.
– Когда я проснулась, мерзавец был тут. Обезумев, вне себя, я громкими криками призывала отца. Он прибежал вооруженный. Завязалась борьба. Но мой несчастный отец был слаб: он был стар. Шпага его сломалась. Ему великодушно подарили жизнь! – с леденящей душу горечью воскликнула девушка. – Его пощадили! И безоружный старик остался побежденным возле своей обесчещенной дочери. Негодяй же уехал. Через несколько месяцев и мы уехали, чтобы избавиться от стыда, – прибавила Изабелла, закрыв лицо обеими руками.
– А твой отец, отец? – вскричал Кавалье.
– Он умер с отчаянья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
– Убирайся, убирайся, несчастная! – крикнул Кавалье, топнув ногой. – Я забыл твою подлость: твое появление вызывает снова мою ярость. Убирайся еще раз говорю тебе или я безжалостно раскрою всю правду в присутствии всех наших братьев!
– То, что я имею сказать вам, я скажу в присутствии всех наших братьев. Я не прошу у вас снисхождения, но справедливости, только справедливости, – с достоинством произнесла Изабелла печально и спокойно.
– Справедливость, которую ты заслуживаешь, – это моя ненависть и мое презрение. Еще раз – убирайся!
– Справедливости, только одной справедливости! – повторила Изабелла, с мольбой сложив руки и приближаясь к Кавалье.
– А, ты заставляешь меня решиться на это! – проговорил он и могучим голосом, желая чтобы его услышало большинство камизаров, которые мало-помалу окружили его, закричал:
– Братья мои, братья! Видите эту девушку? Она красива, у нее гордый и смелый вид, не правда ли? Ее чело и взгляд внушают уважение. Она принадлежит к нашей религии: ее отец – старый солдат, который храбро служил великому герцогу Рогану...
– Мой отец умер! – проговорила Изабелла, глубоко вздохнув.
– Слышите? – сказал Кавалье. – Ее отец умер, умер, без сомнения, со стыда и отчаяния. Ведь вам незнакома вся гнусность, вся низость души, которая кроется под этой наружностью! Вам неизвестно, что три года назад ее отец и мой обручили нас. Я любил тогда эту девушку! О, я любил ее страстно: я считал ее добродетельнее и благороднее всех наших сестер.
И Жан рассказал все, что случилось у него с Флораком в Андюзе. В заключение несчастный воскликнул с яростью, бросая уничтожающие, презрительные взгляды на Изабеллу:
– И что же! Пока я таился в Женеве, каково было поведение этой негодницы, моей невесты!?
До сих пор Изабелла слушала с чувством глубокой боли, которая все возрастала. По ропоту присутствовавших севенцев она догадалась, что и они осуждают ее. Чувствуя, как все в ней возмущается, черпая силы в своей невиновности, она прервала Жана в ту минуту, как он коснулся ее поведения. С взволнованным лицом, с искрящимся взглядом, сделав повелительный жест, она величественно проговорила:
– Мое поведение? Я вам расскажу о нем! Господь меня слышит. Господь меня видит. Он знает, лгала ли я когда-нибудь... Когда Жану Кавалье пришлось спасаться в Женеве, я умолила моего отца присоединиться к моему жениху в Швейцарии. Мы поехали в одну прекрасную ночь. Но по приказанию того человека, который оскорбил Жана, вероятно, солдаты его следили за нами. В двух верстах от Андюзы нас с отцом арестовывают. Моим братьям не безызвестно, каким наказаниям подвергаются беглецы, если их настигают: мужчин отсылают на галеры, женщин бросают в тюрьму. Я впала в отчаяние при мысли, что я завлекла моего отца в это бегство. Я боялась не столько за себя, сколько за него: он был уже так стар, так страдал от своих ран... Притом для солдата – галеры! О, это было ужасно! И вот, тот человек, который оскорбил моего жениха, приходит к нам в дом-туда, где по его приказанию нас держали в плену. Оттуда нас должны были отвести в Ним. Я думала, что он пришел насмехаться над нашим несчастьем. Но по его обхождению с нами этого нельзя было предположить. Он нас пожалел: даже обвинил в нашем аресте слишком усердное рвение своих солдат. Он упрекал себя в том, что унизил собственное достоинство, переступил правила чести, оскорбив Жана, который не имел возможности защищаться... Несмотря на все эти сожаления, я сказала в лицо этому человеку, что презираю его, как единственного виновника всех наших бедствий. Я требовала, как искупление, освобождения моего отца. Я доказывала, что он обязан исполнить мое требование: не мог же он допустить, чтобы такого старца повлекли на галеры! Сразу он не дал мне никакого ответа, но на следующий день снова явился. Я была одна. «В вашей власти, – сказал он мне, – избавить вашего отца от галер». – «Что надо сделать для этого?» – «Разрешить мне посещать вас ежедневно». – «Но я вас ненавижу, я вас презираю... Ведь благодаря вам мой жених в изгнании, мой отец в тюрьме и нам угрожает позорное наказание!» – «Вы можете меня презирать и ненавидеть, но дайте мне возможность видеть вас ежедневно – и ваш отец спасен». – Призываю небо в свидетели: это его подлинные слова! – воскликнула Изабелла, торжественно подняв руку.
Кавалье сделал жест глубокого недоверия. Изабелла продолжала:
– То, о чем этот человек просил, было для меня омерзительно: один вид его внушал мне страх. Но я его тщетно молила... Он был непоколебим... Тогда я покорилась. Я пожертвовала моим отвращением для спасения отца, от которого ничего не скрыла. В продолжение нескольких дней этот человек посещал нас. Он был знатен, молод, богат: он пустил в ход все, чтобы победить мое отвращение к нему. Точно он не знал, кого я люблю!
Изабелла бросила на Кавалье взгляд, полный нежности и достоинства.
– Этот человек удвоил предупредительность к моему отцу, который платил ему холодным презрением. И что же! Все это прикрывало только неслыханное лицемерие! Этому человеку я нужна была, как жертва, и он, без сомнения, хотел, чтобы меня считали его сообщницей.
Тут голос Изабеллы дрогнул. Она быстро продолжала, точно каждое слово жгло ей губы:
– Однажды вечером он пришел как обычно. Он заявил, что выступает со своими отрядами завтра утром и попрощался с нами, а сам спрятался в соседней темной комнате: он подкупил женщину, которая нам прислуживала. Не знаю, какой снотворный порошок всыпал он в мое питье, но я погрузилась в мертвый сон... Утром я проснулась несчастной...
Севенцы, окружавшие Изабеллу, в один голос испустили крик негодования. Все в молодой девушке дышало такой правдой, что невозможно было сомневаться в искренности ее слов. Кавалье бросился к ней. Глаза его сверкали яростью. Он весь был потрясен: тысяча разноречивых ощущений отражались на его лице. Сжав обеими руками ее руки, он воскликнул:
– Ты говоришь правду, сущую правду?
– Господь меня слышит, – сказала Изабелла, подняв глаза к небу.
– Продолжай, продолжай, несчастная! – простонал Кавалье. – Я верю тебе.
– Когда я проснулась, мерзавец был тут. Обезумев, вне себя, я громкими криками призывала отца. Он прибежал вооруженный. Завязалась борьба. Но мой несчастный отец был слаб: он был стар. Шпага его сломалась. Ему великодушно подарили жизнь! – с леденящей душу горечью воскликнула девушка. – Его пощадили! И безоружный старик остался побежденным возле своей обесчещенной дочери. Негодяй же уехал. Через несколько месяцев и мы уехали, чтобы избавиться от стыда, – прибавила Изабелла, закрыв лицо обеими руками.
– А твой отец, отец? – вскричал Кавалье.
– Он умер с отчаянья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127