— благожелательно спросил Дюмулен.
— Право, не знаю!
— Как не знаете? Не знаете, чем лакомитесь?
— Во-первых, мой отец был тряпичник…
— Черт возьми! — не мог не смутиться Дюмулен, хотя он и не был очень разборчив в выборе собутыльников. Затем, справившись со своим смущением, он очень любезно заметил: — Что же… всякие бывают тряпичники… некоторые из них обладали великими достоинствами.
— Вы шутите, а между тем близки к истине. Мой отец-тряпичник великолепно знал греческий и латинский языки, а в математике ему не было равного… не считая еще того, что он очень много путешествовал…
— Позвольте, однако, — заметил Дюмулен, у которого и хмель прошел от изумления, — пожалуй, вы действительно из семьи графов Реннепон.
— Тогда, значит, ваш отец, Жак, был тряпичником из любви к искусству! — со смехом заметила Пышная Роза.
— О, нет! Он работал ради куска хлеба! — продолжал Жак. — Несомненно, что в молодости он жил в достатке, затем, оставшись ни с чем, он обратился к одному богатому родственнику, но тот отрекся от него и ничего не дал. Отец попробовал извлечь пользу из своих познаний, но не тут-то было: кажется, в это время Париж был перенаселен учеными людьми… Ну, и пришлось искать ремесло, чтобы не околеть с голоду… Отец взялся за крючок, и, должно быть, им достаточно выуживал, потому что целых два года кормил также и меня, когда я вынужден был приехать в Париж из деревни после смерти тетки, у которой жил.
— Ваш почтенный батюшка, несомненно, был великий философ, — сказал Дюмулен. — Но я все-таки не понимаю, откуда вам могло прийти наследство… Или он выудил его из какой-нибудь урны?
— Позвольте закончить… Двенадцати лет я поступил на фабрику господина Трипо, а через два года мой отец погиб от несчастного случая, оставив мне на нашем чердаке только соломенный тюфяк, стул и стол. Кроме того, в изломанном ящике из-под пузырьков одеколона нашлась куча каких-то бумаг на английском языке и бронзовая медаль, которая вместе с цепочкой не стоила и десяти су… Я ничего никогда не слыхал от отца по поводу этих бумаг. Не зная что к чему, я все-таки не сжег и оставил их… И хорошо сделал… потому что мне заплатили за них порядочные деньги!
— Вот Божий дар! — сказал Дюмулен. — Но как же узнали, что они находятся у вас?
— Должно быть, как-нибудь проведали. Один из скупщиков векселей — аферист, по-моему, — явился к Сефизе и повел через нее переговоры. Он просмотрел бумаги и заметил, что хотя дело довольно сомнительное, но десять тысяч франков он заплатит. Десять тысяч!.. Целое состояние!.. Конечно, я тут же согласился!
— А вы подумали, что, может быть, эти бумаги стоят гораздо больше?
— Нет… Впрочем, если бы это было так, то отец сам сумел бы пустить дело в ход… А потом, знаете, когда вам свалится с неба десять тысяч такими звонкими монетками, так вы никогда не откажетесь их подобрать… Ну, я и подобрал… Только этот маклер в виде гарантии заставил меня подмахнуть вексель.
— И вы подписали?
— Почему бы и нет? Ведь то была пустая формальность… как сказал этот человек. И правда: вот уже две недели, как срок векселя кончился, а я о нем ничего не слыхал… У меня теперь осталась еще тысяча франков, но она хранится у того же маклера… ведь он мой кассир… С тех пор я и гуляю с утра до вечера и весел, как ребенок, оттого, что отделался от своего мерзкого хозяина, господина Трипо.
Жак сразу помрачнел, как только назвал это имя, Сефиза посмотрела на Жака с беспокойством, так как знала, до чего он ненавидел барона.
— Трипо! — продолжал Голыш. — Этот человек способен хороших людей превратить в извергов, а тех — в нечто еще более худшее. Говорят, каков поп, таков и приход! Ах, гадина! Как только вспомню об этом негодяе!.. — и Голыш с яростью ударил по столу кулаком.
— Полно, Жак… перестань, — сказала Королева Вакханок. — Роза, посмеши-ка его!
— Не до смеха мне теперь, — отвечал отрывисто и сердито Жак, разгоряченный винными парами. — Я не могу и подумать об этом человеке… я прихожу при этом в ярость… Надо было слышать, как он кричал: «мерзавцы, канальи эти рабочие… они говорят, что у них хлеба нет в животе , ну так их начинят штыками хорошенько!.. note 4 Небось, тогда успокоятся!» А на его фабрике… дети… крошки Должны были надрываться не меньше взрослых… а сколько их гибло! Умирали как мухи… Но это его не трогало нисколько… Взамен умерших являлись новые: ведь эту лошадь без денег не заменишь другой!
— Вы явно недолюбливаете вашего бывшего хозяина! — с удивлением наблюдая за мрачным и озабоченным лицом Жака, заметил Дюмулен, начинавший сожалеть, что беседа приняла такой серьезный оборот. Он шепнул несколько слов на ухо Королеве Вакханок, ответившей ему понимающим знаком.
— Недолюбливаю?! Я его ненавижу, и знаете за что? — продолжал Голыш. — За то, что по его вине я сделался гулякой. Я не хвастаюсь, а говорю чистую правду… Когда я поступил к нему учеником, я был так трудолюбив, так горяч, так неистов в работе, что даже рубашку снимал, чтобы она мне не мешала. Вот почему меня и Голышом прозвали… Ну и что же? Как я ни убивался, как ни надрывался на работе, я словечка доброго не услыхал. Я приходил в мастерскую первым, уходил последним, и хоть бы кто это заметил! Однажды меня ранило станком… снесли в больницу, вышел я оттуда… и сейчас же, даже не окрепнув, снова принялся за работу. Я не отказывался. Другие рабочие, хорошо знавшие нашего хозяина, несколько раз Мне говорили: «И не дурак ли мальчишка, что надрывается на работе? чего он добьется? Ничего. Делай, брат, что положено, ничего больше… Так-то умней будет!» Я ничего не слушал и продолжал упорствовать. Был у нас на фабрике рабочий, звали его папашей Арсеном; он уж очень давно работал у Трипо и слыл самым лучшим работником; но годы берут свое: старик ослабел — и что же? недолго думая, его выставили за дверь. Дома его ждала больная жена, а в его годы найти новую работу трудненько. Когда ему объявили в конторе об увольнении, добряк и поверить не хотел, потом пришел в совершенное отчаяние и залился слезами. В это время проходил Трипо. Папаша Арсен к нему… протягивает руки и молит хоть за половинное жалование оставить на фабрике. А хозяин пожал плечами да и говорит: «Ты, кажется, думаешь, что фабрика это богадельня? Не можешь работать — пошел вон!» — «Да ведь я сорок лет у вас работал, куда же я теперь денусь?» — сказал бедняга Арсен. «А мне какое дело? Рассчитайте его за неделю и гоните прочь!» приказал тот конторщику. Ну, старик и ушел, только на тот свет: в ту же ночь они с женой угорели… И знаете, хотя я тогда был еще мальчишкой, а эта история с папашей Арсеном научила меня одному: что хоть удавись на работе, а выгода достанется только хозяину; тебе же под старость все равно придется околевать с голоду, так как благодарности от них ждать нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
— Право, не знаю!
— Как не знаете? Не знаете, чем лакомитесь?
— Во-первых, мой отец был тряпичник…
— Черт возьми! — не мог не смутиться Дюмулен, хотя он и не был очень разборчив в выборе собутыльников. Затем, справившись со своим смущением, он очень любезно заметил: — Что же… всякие бывают тряпичники… некоторые из них обладали великими достоинствами.
— Вы шутите, а между тем близки к истине. Мой отец-тряпичник великолепно знал греческий и латинский языки, а в математике ему не было равного… не считая еще того, что он очень много путешествовал…
— Позвольте, однако, — заметил Дюмулен, у которого и хмель прошел от изумления, — пожалуй, вы действительно из семьи графов Реннепон.
— Тогда, значит, ваш отец, Жак, был тряпичником из любви к искусству! — со смехом заметила Пышная Роза.
— О, нет! Он работал ради куска хлеба! — продолжал Жак. — Несомненно, что в молодости он жил в достатке, затем, оставшись ни с чем, он обратился к одному богатому родственнику, но тот отрекся от него и ничего не дал. Отец попробовал извлечь пользу из своих познаний, но не тут-то было: кажется, в это время Париж был перенаселен учеными людьми… Ну, и пришлось искать ремесло, чтобы не околеть с голоду… Отец взялся за крючок, и, должно быть, им достаточно выуживал, потому что целых два года кормил также и меня, когда я вынужден был приехать в Париж из деревни после смерти тетки, у которой жил.
— Ваш почтенный батюшка, несомненно, был великий философ, — сказал Дюмулен. — Но я все-таки не понимаю, откуда вам могло прийти наследство… Или он выудил его из какой-нибудь урны?
— Позвольте закончить… Двенадцати лет я поступил на фабрику господина Трипо, а через два года мой отец погиб от несчастного случая, оставив мне на нашем чердаке только соломенный тюфяк, стул и стол. Кроме того, в изломанном ящике из-под пузырьков одеколона нашлась куча каких-то бумаг на английском языке и бронзовая медаль, которая вместе с цепочкой не стоила и десяти су… Я ничего никогда не слыхал от отца по поводу этих бумаг. Не зная что к чему, я все-таки не сжег и оставил их… И хорошо сделал… потому что мне заплатили за них порядочные деньги!
— Вот Божий дар! — сказал Дюмулен. — Но как же узнали, что они находятся у вас?
— Должно быть, как-нибудь проведали. Один из скупщиков векселей — аферист, по-моему, — явился к Сефизе и повел через нее переговоры. Он просмотрел бумаги и заметил, что хотя дело довольно сомнительное, но десять тысяч франков он заплатит. Десять тысяч!.. Целое состояние!.. Конечно, я тут же согласился!
— А вы подумали, что, может быть, эти бумаги стоят гораздо больше?
— Нет… Впрочем, если бы это было так, то отец сам сумел бы пустить дело в ход… А потом, знаете, когда вам свалится с неба десять тысяч такими звонкими монетками, так вы никогда не откажетесь их подобрать… Ну, я и подобрал… Только этот маклер в виде гарантии заставил меня подмахнуть вексель.
— И вы подписали?
— Почему бы и нет? Ведь то была пустая формальность… как сказал этот человек. И правда: вот уже две недели, как срок векселя кончился, а я о нем ничего не слыхал… У меня теперь осталась еще тысяча франков, но она хранится у того же маклера… ведь он мой кассир… С тех пор я и гуляю с утра до вечера и весел, как ребенок, оттого, что отделался от своего мерзкого хозяина, господина Трипо.
Жак сразу помрачнел, как только назвал это имя, Сефиза посмотрела на Жака с беспокойством, так как знала, до чего он ненавидел барона.
— Трипо! — продолжал Голыш. — Этот человек способен хороших людей превратить в извергов, а тех — в нечто еще более худшее. Говорят, каков поп, таков и приход! Ах, гадина! Как только вспомню об этом негодяе!.. — и Голыш с яростью ударил по столу кулаком.
— Полно, Жак… перестань, — сказала Королева Вакханок. — Роза, посмеши-ка его!
— Не до смеха мне теперь, — отвечал отрывисто и сердито Жак, разгоряченный винными парами. — Я не могу и подумать об этом человеке… я прихожу при этом в ярость… Надо было слышать, как он кричал: «мерзавцы, канальи эти рабочие… они говорят, что у них хлеба нет в животе , ну так их начинят штыками хорошенько!.. note 4 Небось, тогда успокоятся!» А на его фабрике… дети… крошки Должны были надрываться не меньше взрослых… а сколько их гибло! Умирали как мухи… Но это его не трогало нисколько… Взамен умерших являлись новые: ведь эту лошадь без денег не заменишь другой!
— Вы явно недолюбливаете вашего бывшего хозяина! — с удивлением наблюдая за мрачным и озабоченным лицом Жака, заметил Дюмулен, начинавший сожалеть, что беседа приняла такой серьезный оборот. Он шепнул несколько слов на ухо Королеве Вакханок, ответившей ему понимающим знаком.
— Недолюбливаю?! Я его ненавижу, и знаете за что? — продолжал Голыш. — За то, что по его вине я сделался гулякой. Я не хвастаюсь, а говорю чистую правду… Когда я поступил к нему учеником, я был так трудолюбив, так горяч, так неистов в работе, что даже рубашку снимал, чтобы она мне не мешала. Вот почему меня и Голышом прозвали… Ну и что же? Как я ни убивался, как ни надрывался на работе, я словечка доброго не услыхал. Я приходил в мастерскую первым, уходил последним, и хоть бы кто это заметил! Однажды меня ранило станком… снесли в больницу, вышел я оттуда… и сейчас же, даже не окрепнув, снова принялся за работу. Я не отказывался. Другие рабочие, хорошо знавшие нашего хозяина, несколько раз Мне говорили: «И не дурак ли мальчишка, что надрывается на работе? чего он добьется? Ничего. Делай, брат, что положено, ничего больше… Так-то умней будет!» Я ничего не слушал и продолжал упорствовать. Был у нас на фабрике рабочий, звали его папашей Арсеном; он уж очень давно работал у Трипо и слыл самым лучшим работником; но годы берут свое: старик ослабел — и что же? недолго думая, его выставили за дверь. Дома его ждала больная жена, а в его годы найти новую работу трудненько. Когда ему объявили в конторе об увольнении, добряк и поверить не хотел, потом пришел в совершенное отчаяние и залился слезами. В это время проходил Трипо. Папаша Арсен к нему… протягивает руки и молит хоть за половинное жалование оставить на фабрике. А хозяин пожал плечами да и говорит: «Ты, кажется, думаешь, что фабрика это богадельня? Не можешь работать — пошел вон!» — «Да ведь я сорок лет у вас работал, куда же я теперь денусь?» — сказал бедняга Арсен. «А мне какое дело? Рассчитайте его за неделю и гоните прочь!» приказал тот конторщику. Ну, старик и ушел, только на тот свет: в ту же ночь они с женой угорели… И знаете, хотя я тогда был еще мальчишкой, а эта история с папашей Арсеном научила меня одному: что хоть удавись на работе, а выгода достанется только хозяину; тебе же под старость все равно придется околевать с голоду, так как благодарности от них ждать нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151